Тень Берлина

Т/и нашла старый телефон в рюкзаке, случайно брошенном у стены.
Марты.
Мёртвый аккумулятор вдруг ожил от розетки. Один процент. И... сигнал.

Сообщения начали сыпаться.

«Где ты?!»
«Т/и, ты жива?!»
«Ты в бегах с ним? Серьёзно?»
«Ответь хоть что-нибудь!»

Сердце сжалось.
Она забыла, каково — слышать своё имя, написанное другими. Знакомыми. Родными.
И в моменте — ей захотелось ответить.

Она уже печатала: «Я жива, всё не так, как вы думаете...»
Но экран вдруг погас.

С рывком.
Телефон был выбит из рук.

— Ты что, с ума сошла?! — голос Тома был жёстким, резким. — Ты включила сеть?!

Она отшатнулась.

— Это телефон Марты... Он сам включился... Я просто хотела...

— Хотела что? Навести на нас тех, кто уже нас почти убил?! Или позвать своего мальчика поныть на плечо?!

Т/и побледнела.
— Что ты сказал?

— Я сказал, — процедил он, — что может, ты не просто так скучаешь по жизни вне этой берлоги. Там, наверное, есть кто-то. Кто целует тебя, а не орёт. Кто гладит, а не держит под прицелом. Кто...

— Замолчи. — Её голос дрогнул, но был твёрдым.

— А что? Правда глаза колет? Или ты правда думала, что я не заметил, как ты всё время смотришь на дверь? Как будто ждёшь, что кто-то тебя спасёт? Только не я.

Она подошла ближе.

— Я вообще не знаю, кто ты. Один день ты спасаешь меня. На следующий — ты ревнуешь к пустому телефону.

— Я не ревную, — прошипел он.

— Тогда почему твои руки дрожат?

Он посмотрел вниз. И действительно — пальцы слегка подрагивали.
Он сжал кулаки, будто хотел вырвать из себя эмоции.
— Потому что я понятия не имею, как быть рядом. Я никогда не боялся потерять женщин. Ты — первая.

Она молчала.

— Я не умею быть нормальным, Т/и. Но я сходил с ума, когда представил, что ты кому-то пишешь. Что кто-то, кроме меня, тебя касается. Что ты уйдёшь — и я даже не смогу найти тебя, потому что ты не моя.

Она тихо ответила:

— Но я и не вещь, Том.

Он опустил голову.
— Я знаю.
Пауза.
— И всё равно не могу перестать хотеть тебя, как будто ты последняя капля нормальной жизни, что у меня осталась.

Тишина.
Она не знала, что ответить.

А он вдруг ушёл.
Просто вышел на улицу. Один.
Оставив телефон на полу и себя — в каком-то слишком личном, слишком страшном одиночестве.

Т/и долго сидела на полу, глядя на телефон, который он отбросил.
Экран треснул.
Как будто это была не электроника, а их разговор.

Она злилась. Конечно. Её унизили, обвинили, задели за живое.

Но больше всего...
Больше всего в ней звучал его голос.
Тот момент, когда он прошептал: «Я боюсь, что ты уйдёшь... потому что ты не моя.»

Не сказал «не отпущу».
Не «ты обязана».

Он просто испугался.

Она встала. Медленно. Без плана. Без нужных слов.
Открыла входную дверь. Холодный воздух ударил в лицо.

Он стоял чуть дальше дома, у старой скамейки, курил. Спина напряжённая.
Как будто снова держал на себе весь этот невидимый груз прошлого.

Т/и подошла тихо. Не пряталась, не кралась — просто шла.
Он услышал шаги, не обернулся. Только выдохнул дым.

— Я не писала никому, — сказала она. — Не успела.

Он кивнул, не поворачиваясь.
— Но хотела.

— Конечно хотела. Я человек. Я испугалась. Я скучаю. Я злюсь.
Пауза.
— Но не убежала. Не потому, что ты страшный. А потому что, кажется, ты не совсем чудовище.

Он усмехнулся, горько.
— Великая похвала.

— Том...

Он всё же обернулся.
Их взгляды встретились. Впервые без злости, без нападок. Просто — открыто.

— Я не знаю, что с нами. Не знаю, как дальше.
Но я не враг тебе.
Я не предатель.
Я просто испуганная девочка, оказавшаяся не в своём мире.

Он смотрел в глаза.
Молча.

— И если ты хочешь, чтобы я осталась...
Ты должен перестать доказывать, что не нуждаешься ни в ком.

Молчание. Потом — шепотом:

— Останься.

И в этих двух слогах — не приказ.
Не угроза.
Просьба.

Т/и села рядом.
Не дотронулась. Не обняла.
Просто — была рядом.

И на миг в этой хрупкой тишине...
они оба почувствовали, что могут дышать.

— Ты часто сидишь здесь? — спросила Т/и, нарушая молчание.

Том кивнул, глядя вперёд, в лес.

— Это одно из немногих мест, где не нужно думать.

— А ты много думаешь?

— Не так, как ты. Не словами. Я думаю — страхами. Предательствами. Возможными выстрелами.
Пауза.
— И теперь ещё тобой.

Она тихо выдохнула. Сердце сжалось — не от страха. От тяжести чужой жизни, которая теперь врастала в её собственную.

— А раньше... кем ты был? До всего?

Он чуть усмехнулся.

— Я был сыном. Потом — оружием. Потом — лидером.
На настоящего «меня» не хватило места.

— А ты хочешь, чтобы на него нашлось?

Он не ответил. Но в глазах что-то дрогнуло.

Она поднялась, отряхнула одежду.
— Я хочу в город.

Он прищурился.

— Что?

— В город. В магазин. Я не хочу здесь прятаться в одной и той же футболке, как будто я тень.
Я хочу шампунь, книгу, нормальную еду. Просто...
Она замялась.
— Хочу хоть что-то, что будет нормальным.

Он встал.

— Это небезопасно.

— Ты можешь надеть кепку. Или очки. Я не собираюсь сбегать, Том.
Она серьёзно посмотрела на него.
— Но если ты хочешь, чтобы я осталась — ты должен начать верить, что я сама делаю выбор.

Том сжал челюсть. Повернулся, сделал пару шагов... потом резко обернулся:

— Окей. У тебя час. Один. Мы едем.

Т/и сдержала улыбку. Почти получилось.

— Спасибо.

— Не благодари.

Она закатила глаза — и впервые с того самого дня улыбнулась по-настоящему.

Машина плавно выехала с просёлочной дороги на асфальт.
В салоне пахло кожей, пылью и дорогим одеколоном, от которого у Т/и немного кружилась голова.
Том сидел за рулём, сосредоточенный, как будто управлял не автомобилем, а всей системой безопасности мира.

— Ты всегда водишь так напряжённо? — спросила она, пристёгивая ремень.

— Я всегда напрягаюсь, когда рядом что-то, что нельзя потерять.

Она посмотрела на него — он не шутил.
Берлин встретил их шумом, светом и людьми, которых Т/и не видела неделями.
Обычные прохожие, пары, дети с мороженым.
И всё это вдруг казалось таким... чужим и невозможным.

Она вышла первой. Он сразу оказался рядом — как тень.
Слишком близко, слишком внимательно.

— Мы быстро. Никаких переулков. Я вижу тебя — ты видишь меня. Если ты...

— Том.
Она повернулась к нему.
— Дай мне хотя бы 10 минут, чтобы почувствовать себя не пленницей. Пожалуйста.

Он не ответил. Но отступил на шаг.
— Сначала куда? — спросил он.

— Косметика. И книга. И что-нибудь вкусное.

— Две вещи максимум.

— Три.
— Т/и.
— Том.
— Твою же... Ладно. Три. Но быстро.
Магазин с косметикой был яркий, пах духами, морем пробников и неоновыми лампами.
Она медленно шла между стеллажами, будто боялась, что всё исчезнет, если дотронется.
Выбирала не спеша: шампунь с запахом ванили, крем для рук, тушь.

Он остался у входа. Руки в карманах.
Смотрел на неё внимательно. Не вмешивался. Просто... охранял.

— Что ты так на меня смотришь? — спросила она, выйдя.

— Убедился, что не убежала.

Она закатила глаза.

— Хочешь тоже выбрать что-то? Крем для злых мафиози?

— Очень смешно.

Он забрал у неё пакет.
— Дальше.

Книжный был почти пуст. Т/и сразу ушла между полками, вдыхая запах бумаги.
Книги. Они были её тихой радостью — ещё с тех времён, когда всё было проще.

На кассе она держала роман и тонкий томик стихов.
Он подошёл без слов, молча расплатился за неё.

— Том...

— Что?

— Я могла сама...

Он взглянул на неё.

— Просто возьми книги, Т/и. Без войны.

Она ничего не ответила, но в груди что-то сжалось от странного, мягкого чувства.

Следующим был супермаркет.
Она тянула его за собой, показывала продукты, приговаривала вслух:
— Вот, это марципан. Обязательно.
— Это слишком сладко.
— А это — чай с лавандой. Ты пробовал?

Он морщился, как будто эти слова были не продуктами, а минами.

— Ты серьёзно будешь это пить?

— Это уют.
— Это похоже на парфюм для старушек.

— Том!

Он ухмыльнулся, но положил упаковку в корзину.

Они вышли из магазина с двумя большими пакетами.

— У тебя руки отвалятся, — сказала она, держа один из пакетов.

— Я не из хрусталя.
Он взял у неё второй.
— Но ты — да. И не спорь.

Она впервые засмеялась от души. Не нервно. Не натянуто. Просто — потому что с ним, вот в эту секунду, было спокойно.

И тут — обычная случайность.
Какой-то парень, проходя мимо, оглянулся, задел её плечом.

— Осторожно, красавица, — сказал он с легкой усмешкой, не останавливаясь.

Мгновение спустя — Том уже догнал его.
Резко схватил за воротник и толкнул к стене.

— Повтори.

Парень побледнел.
— Я просто... извини...

— Уйди. До того, как я передумаю.

Т/и дёрнула его за руку.
— Том. Всё нормально. Он просто...

Он смотрел на парня, как волк на жертву.
А потом резко отступил.

Парень сбежал.

— Ты не умеешь расслабляться, — сказала Т/и тихо.

— Нет. Потому что я умею терять.

И снова... этот голос. Тот, в котором пряталась боль.

Они ехали обратно в машине, и она положила руку на подлокотник — близко к его.
Он не отодвинулся.

— Ты правда думаешь, что я сбегу?

— Нет, — ответил он. — Но боюсь, что ты когда-нибудь просто... захочешь.

— А если я начну хотеть остаться?

Он повернул голову.
Впервые за весь день — с открытым, почти хрупким выражением лица.

— Тогда, может, я перестану быть тем, кого ты боишься.
Они вернулись ближе к вечеру. Дом, который раньше казался клеткой, теперь вдруг стал немного... тише.
Том помог донести пакеты, поставил их на кухонный стол.
Т/и скинула куртку, включила свет и прошлась по комнате, как человек, вернувшийся с войны.

— Это было лучше, чем я ожидала, — сказала она, распаковывая покупки.

— Я бы сказал: «я же говорил», но... — Том сделал паузу, — я всё равно нервничал как идиот.

— Ты скрывал это отлично.
Она достала чай, поставила воду.

— Нет, просто я слишком много молчу. И выгляжу опасно. Это сбивает с толку.

— О, да, особенно когда ты прижимаешь людей к стене.

Он ухмыльнулся.
— Они заслуживают.

— А я?

Он замер.
Потом медленно подошёл ближе.
— Ты — исключение.

Тишина повисла между ними.
В ней был не страх. Не угроза.
А что-то другое. Хрупкое.

Т/и налила воду в кастрюлю, поставила её на плиту.

— Хочешь лапшу с марципаном? — поддела она его, улыбнувшись.

— Смерть лучше, — отозвался он, но подошёл ближе, раскладывая продукты.

Они готовили вместе.
Том чистил овощи, нарезал слишком грубо.
Т/и разбивала яйца, иногда бросая в него взгляды через плечо.

— Ты всегда был таким?

— Каким?

— Молчащим. Жёстким.
— Да.
— И что, ни одна девушка не пыталась тебя... «починить»?

Он усмехнулся, посмотрел на неё.

— Все пытались. Но только ты пришла и не стала. Ты просто смотришь на меня — и ждёшь, пока я сам сделаю шаг.

Она открыла рот, чтобы ответить, но не успела.

Том подошёл ближе. Совсем.
И на мгновение — почти незаметно — чмокнул её в щеку.

Тепло.
Быстро.
Нежно.
Так, будто боялся разрушить момент.

Т/и застыла. Не от страха. А от того, насколько... по-настоящему это было.

— Спасибо за день, — сказал он тихо. — Ты была светом.
— Том...

Он уже отвернулся, начал разливать чай.
— Не думай. Просто... побудь рядом.

Она сделала шаг ближе. Взяла чашку, прикоснулась пальцами к его руке.

— Я здесь.

И этого, на этот вечер, было достаточно.
На ужин была лапша с овощами и обжаренным сыром.
Получилось странно — где-то пересолено, где-то слишком остро. Но они ели молча, иногда переглядываясь.
В их молчании не было неловкости. Только что-то настойчиво гудело в воздухе: «скажите хоть что-нибудь».

Том поставил чашку на стол.
— Если бы ты сбежала сегодня, я бы... — он замолчал.
— Что?

— Не знаю.
Он уставился в стол.
— Но чувствовал бы это — даже если бы был на другом конце города.

Т/и отложила вилку.

— Я не убегала, Том. Я просто... искала себя среди людей.
Он посмотрел на неё — резко. Глубоко.
— А я?

— Что ты?

— Я среди людей или среди тех, от кого ты хочешь спрятаться?

Она не ответила сразу. Потом встала, подошла к окну.
Берлин внизу мерцал огнями.

— Ты всё ещё угроза. Не из-за оружия. А потому что... когда ты рядом, я слишком многое чувствую.

— А когда меня нет?

Она обернулась.
— Тогда я чувствую пустоту. И тишину. Слишком громкую, чтобы жить.

Он медленно подошёл ближе.
И как будто впервые — без пафоса, без тяжёлых взглядов — просто стал рядом.

— Пойдём на улицу, — предложил он. — Без машин. Просто пройтись.
— Ты умеешь ходить без охраны?

— Нет. Но с тобой — попробую.
Они вышли во двор. Воздух был прохладным, но не зябким.
Т/и накинула шарф. Том шёл рядом, руки в карманах, капюшон накинут.

— Помню, когда мне было двенадцать, — вдруг начала она, — я хотела сбежать из дома и жить в палатке в лесу. Потому что там всё просто. Живёшь. Ешь. Спишь. Никаких людей, никаких чувств.

— Я бы не выдержал одиночества, — признался он. — Даже если делаю вид, что оно мне нужно.

— Потому что ты боишься не людей. Ты боишься себя, когда рядом те, кто может разбудить в тебе что-то живое.

Он резко остановился.
Она — тоже.

— Ты не понимаешь, Т/и.
— Тогда объясни.

Он молчал. Минуту. Две.
А потом заговорил. Медленно. Глухо. Говорил не в лицо — в темноту.

— Мой отец не любил никого. Он учил меня: «если ты дашь людям близость — ты уже проиграл». С тринадцати лет я видел смерть. Я стрелял. Я врал. Я ломал челюсти.
— Том...

— И тут появляешься ты.
Он повернулся к ней, в глазах — злость и страх.

— Не с криком. Не с угрозами. Смотрела. Спрашивала. Терпела.
— Потому что ты не чудовище, Том.

— Нет. Я им стал. Просто ты ещё не видела меня в момент, когда я теряю контроль. Я могу быть страшным. И я боюсь, что однажды ты на себе это почувствуешь.

Она подошла ближе. На расстояние дыхания.

— Ты уже дал мне пощёчину. Это страшно. Но я всё равно осталась.

Он закрыл глаза.
— Зачем?

— Потому что ты сожалеешь. Потому что ты сжимаешь кулаки, когда хочешь дотронуться. Потому что я вижу — ты живой.

Он посмотрел на неё.

— Ты не боишься?

— Боюсь. Но знаешь, что ещё страшнее?

— Что?

— Уйти, не поняв, кем ты мог бы стать.
Он провёл пальцами по её щеке. Осторожно.
Так, будто боялся разрушить то, что сам не понимал до конца.

— Я не умею быть хорошим, Т/и.

— Не надо быть хорошим. Достаточно — быть настоящим.

Она стояла, глядя на него.
И впервые — не отстранилась.

Он медленно потянулся вперёд.
И чмокнул её в висок. Тепло. Слишком быстро. Почти испуганно.

— Спасибо за сегодня.

— За что?

— За то, что не бросила меня в городе. Даже когда могла.

Она слабо улыбнулась.
— Ты правда думаешь, я могу тебя бросить?

Он кивнул.
— Я не привык, что кто-то остаётся.

Они стояли в тишине. Внизу проезжали машины, где-то лаяла собака, кто-то закрыл окно.

И в этой обыденной ночной сцене было больше тепла, чем за все недели.

Потому что впервые — оба были честны.

Они вернулись в дом уже затемно.
Том снял куртку, прошёл на кухню первым.
Т/и — следом.
Стол оставался таким, как они его и покинули: чашки, тарелки, запах еды и свежезаваренного чая.

Он молча достал бутылку вина из шкафа, поставил на стол.

— Пить будем?

— Немного. Чтобы не забывать, что мы всё ещё живы.

Он усмехнулся.

— Уже сам не верю, что день прошёл без крика и оружия.

Она налила в бокал. Сделала глоток.
Села на край стола, ноги свесила вниз.

— Вино слишком сладкое, — заметила она.

— Как и ты.

Он это сказал слишком спокойно. Слишком честно.

Она повернула голову, медленно:

— Не шути так.

— Почему?

— Потому что я поверю. А потом ты снова спрячешься в броню и скажешь, что всё это — игра.

Он подошёл ближе. Взял её бокал. Отставил в сторону.

— Сегодня не будет игры.

Т/и подняла глаза.
И — впервые за всё время — не отвела взгляд.

— Я не знаю, что с нами будет, — прошептала она.
— Я тоже. Но знаю одно.

Он приблизился вплотную.
Сердце билось слишком громко.
Воздух стал слишком тяжёлым.

— Если ты не уйдёшь...
Он опустил голову чуть ниже, почти касаясь её губ.
— Я научусь быть другим.

Она не отстранилась. Не вздрогнула.
Её пальцы сжались на краю стола.
Губы — чуть приоткрылись.
А взгляд...

— Том...

И в этот момент он поцеловал её.

Не резко. Не как мафиози.
А как человек, который впервые позволяет себе чувствовать.

Поцелуй был тёплым. Медленным.
Смятение сквозило в каждом прикосновении. Он будто извинялся за все шрамы, что оставил.
А она... позволяла ему быть не идеальным.

Их губы оторвались не сразу.
Когда это произошло — Т/и всё ещё не открыла глаз.

— Ты умеешь целовать, — прошептала она, с легкой улыбкой.
— Потому что давно хотел. Только не смел.

Он провёл пальцем по её щеке.
И впервые, вместо напряжения между ними — воцарилась тишина, полная чего-то нового.

Надежды?
Страха?
Чего-то очень настоящего.

Она спрыгнула с края стола, встала перед ним.

— Пойдём доедим лапшу. Пока она не стала символом утраченного момента.

Он усмехнулся.
— Как скажешь, мисс настоящая.

Она рассмеялась.
И впервые — смех был не защитой. А шагом навстречу.