Поваренная книга Танит

– Вах, какой роскошный жэншин лежит савсэм адын! – раздался у меня над ухом знакомый голос, и знакомая рука погладила меня по ляжке.

Я застонала и попыталась пнуть нахала ногой. Не достала.

Спать хотелось зверски. Вчера вечером я красила волосы, и надо было дождаться, пока высохнут. Если ляжешь спать с мокрыми, за ночь голова превратится в воронье гнездо. В кои-то веки Кенджиро встал раньше меня и теперь бесцеремонно требовал внимания. В лучших традициях фарисского бабника. Арисланский акцент удавался ему сказочно.

Открыв глаза, я даже вздрогнула. Лицо, склонившееся надо мной, было совсем незнакомым. Темная кожа, волосы убраны под тюрбан. В ухе пошлая золотая серьга размером с дирхем. Шикарные черные брови, сросшиеся на переносице. Щегольская арисланская бородка, будто нарисованная росчерком туши: два полумесяца взлетают к уголкам рта и срастаются с тонкими усиками. Если отбросить лишнюю растительность, то, пожалуй, лицо мне видеть случалось. Один раз, в Мурувве, за окном гостиницы. Как раз перед тем, как влипнуть в паутину Тайной службы.

Как только ему удается? Вместо степняка, которого я знала во всех видах и, пардон, позах, передо мной был стопроцентный фарри. Бородка прибавляла ему лет десять. Я протянула руку и задумчиво ее подергала. На ощупь вполне настоящая. И черная поросль на груди тоже казалась настоящей. Какое внимание к деталям. Даже штаны надел, хотя обычно рассекает по утрам в чем мать родила.

– Женщина, кончай прохлаждаться, – сказал он нетерпеливо и властно. Именно так, как стопроцентный фарри разговаривает с женой. – Мне спину надо намазать, сам не достану.

Он повернулся плечом, и я захихикала. Ровный темный цвет на лопатке расползался полосами и кляксами. По контрасту его собственная смуглая кожа казалась совсем светлой. Хотя, стоит мне приложить руку, и будет ясно, кто тут белая госпожа, а кто нацменьшинство.

Сон совсем прошел. Пришлось встать, умыться и накинуть халатик. Мимоходом глянула в зеркало и просто приклеилась к отражению. Черт, да я сама была на себя непохожа. Никогда прежде не была блондинкой. Вид у меня стал чуть более юный и предсказуемо легкомысленный.

– Блондиночка-джан! – сказал Кенджиро, пожирая меня плотоядным взглядом, как полагается настоящему фарри. На светлые волосы они западают со страшной силой. Степняков, по идее, тоже должно тянуть на беленьких. Но мой степняк к цвету волос был вполне равнодушен. – Ты прекрасна, как гурия в райском саду!

От его страстного тона мне стало не по себе. Ишь как вошел в роль, собака! Раньше что-то комплиментами не баловал. И такими глазами не смотрел, будто сейчас же в кровать потащит. Впрочем, в кровать-то тащил, куда ж без этого. Только с наглой ухмылочкой или зверским оскалом.

Не то чтобы я легко покупалась на комплименты. Но познакомиться поближе с этим незнакомым арисланским господином определенно хотелось. Тем более что по легенде господин Юсуф Бакхи, торговец тканями, вот уже шестнадцать лет был моим законным супругом. И мы даже произвели на свет наследника.

– Иди ко мне, моя Марджаночка, – сказал он, протягивая загребущие лапы.

Я хлопнула его по руке и увернулась:

– Постыдился бы! После стольких лет брака!

Имя Мардж мне жутко не нравилось, но выбора не было. Именно его прописали в фальшивой метрике. Марранская дама, из почтенного купеческого дома. Немного младше меня. И наверняка глупее, ибо лично я никогда не вышла бы замуж за фарри. Тем более за того, у кого есть дочь от первого брака. Пусть даже он сто раз такой красивый и богатый, как Юсуф Бакхи.

Слава Единому, хоть не придется разыгрывать последовательницу Пророка. Арисланская религия была в каком-то смысле демократичной. Она милостиво полагала, что женщины и рабы, как существа неразумные, могут верить во что угодно. Достаточно, чтобы за ними присматривал правоверный господин. Мда, этот присмотрит, так и вижу.

Я взяла банку, кисточку и приступила к покраске. Работа оказалась на удивление непростой. Надо было класть краску ровным слоем и хорошо размазывать, чтобы не сделать кожу полосатой. Когда ремонтировали «Золотого льва», я достаточно намахалась малярной кистью, чтобы приобрести навык и потерять вкус к подобному занятию. Проворчала:

– Не слишком ли? Еще понимаю – лицо, шея. Ну, грудь. Но спина?

– Для страховки. Надо быть ко всему готовым.

– Ну-ка, ну-ка, господин Юсуф, к чему это вы готовитесь в голом виде?

Плечи его чуть дрогнули от смеха, но сказал он по-прежнему важно:

– На границе иной раз проводят личный досмотр. А не то, что подумала моя ревнивая красавица. Между прочим, согласно наставлениям Пророка, ревность – непростительный грех для женщины. Почти такой же, как непочтительность к мужу. Постарайся не забывать, кто твой господин и как с ним положено обращаться.

Я аккуратно положила кисточку в банку и шлепнула его пониже спины:

– А ты постарайся не забывать, что я дочь купца и жена купца. У нас в Марранге это покруче, чем дворянский титул в Криде! Ни одна марранка с приличным приданым не позволит мужу командовать!

– Хотя б вид сделай.

– Вот еще. Ты уж мне поверь, стража на марранской границе всякое повидала. Если я буду лепетать: «Да, милый! Как скажешь, милый!» – они как раз и заподозрят неладное.

Господин Юсуф воздел руки к небу и скорбно провозгласил на фарис:

– О милосердный Пророк, за какие грехи ты ниспослал мне такую упрямую и дерзкую жену?

– Страдания очищают душу и закаляют волю, – ответила я ему цитатой из Пророка на том же языке и добавила: – Снимай штаны.

После этого страдать пришлось мне. Водить кисточкой по его красивым ягодицам и так было серьезным испытанием. Но когда я зашла спереди и стала раскрашивать его живот и бедра, температура в комнате как будто ощутимо скакнула вверх. Я задела кисточкой его мошонку, и он втянул воздух сквозь зубы.

– Жжется? – испугалась я.

– Нет, – сказал он так же сквозь зубы и переступил с ноги на ногу. – Продолжай.

Я продолжила. Конечно же, эффект был предсказуемым.

– Надо же, целый участок пропустила! – я с озабоченным видом взяла в руку «пропущенный участок». Он очень удобно ложился в ладонь. – Ты верно сказал, надо быть готовыми ко всему. Случаи разные бывают... – И легкими движениями кисточки принялась красить.

Господин Юсуф был совершенно беспомощен. Одно неверное движение – и краска ляжет неровно. Уж не говоря о том, что я сама в ней по уши испачкаюсь. Он сжал кулаки, чуть расставил ноги для устойчивости и даже глаза закрыл. Его резкие выдохи были похожи на рычание. Мне определенно нравился этот звук. Я разгладила нежную кожицу пальцами, проверяя, впиталась ли краска. И осторожно взяла головку губами.

Кончил он быстро, с коротким яростным стоном. Он еще пытался отдышаться, а я, как ни в чем не бывало, стала докрашивать его ноги. Которые, к слову, слегка подгибались.

Кенджиро бы промолчал, но Юсуф явно не умел помалкивать:

– Шайтан, а не женщина! Я тебе еще покажу, кто в доме хозяин, вот только ночь придет!

Очень хотелось подмигнуть и предложить показать немедленно, но кофе и свежих булочек хотелось больше. Впрочем, куда торопиться. С Юсуфом Бакхи мне предстояло провести еще неделю пути до Марранги. Практичный купец решил совместить приятное с полезным: навестил родичей в Бакхе, закупил парчу в Искендеруне и поехал кружным путем, чтобы не тратиться на портал. Опять же парчу можно выгодно продать по дороге и вернуться в Ламассу с барышом.

Если подумать, не так уж богат этот господин Юсуф, если не может позволить себе праздную поездку. Или просто скуповат? Надевая приготовленную для меня одежду, я утвердилась в своих подозрениях. Всего три золотых браслета и два жалких колечка! Сережки с бирюзой, а не, скажем, с сапфирами. Бусы на шею только в три ряда, головное покрывало из дорогой узорчатой кисеи, но по краям даже не вышито. Ей-богу, как нищенка! Хозяин таверны, в которой мы остановились, работавший на Тайную службу, обеих своих жен одевал куда богаче меня.

Стол к завтраку был накрыт в соседней комнате. Муса уже за обе щеки уплетал божественные булочки с медом, сыром, финиковым джемом и поджаренными конскими колбасками, запах которых я с трудом выносила с утра. Хорошо, что запах кофе его забивал.

Увидев Юсуфа, Муса на мгновение застыл с открытым ртом. Я обняла его, потрепала по отросшим волосам на голове и повернула лицом к себе:

– Что за манеры? Ну-ка, поклонись отцу, как примерный мальчик. Вспомни, о чем мы вчера говорили!

Лицо его просветлело. Он вскочил, поклонился Юсуфу и по собственной инициативе отодвинул для него стул. Юсуф похлопал его по плечу, и мальчик даже не дернулся. Они порядком привыкли друг к другу за время нашего путешествия. К тому же, в гриме и в фарисском костюме Юсуф практически ничем не напоминал степняка. Между ними теперь даже было некоторое сходство: в линии бровей, в цвете кожи. И впрямь, отец и сын.

Имя у Мусы осталось прежнее. Вполне распространенное имя в Арислане. Господа из Тайной службы верно рассудили, что проще оставить его, чем переучивать мальчика. А вот с нашей дочерью предстояли сложности.

– Мадинат! – позвала я, подойдя к ее двери. Ноль реакции. – Мадинат!

Не знаю, как ее звали раньше, но на свое новое имя она категорически не отзывалась. Не то чтобы я ее осуждала. Бедная девочка явно пережила сильное потрясение. Тут и собственное-то имя забудешь! Однако, если верна моя догадка, прошло уже несколько недель. Ей пора взять себя в руки, чтобы мы все выбрались из Арислана более-менее целыми. Я решительно отворила дверь и вошла.

Вот уж кто был похож на гурию в райском саду, так это Мадинат. По метрике ей было семнадцать, по жизни примерно столько же. Соболиные брови, изогнутые, как луки, глаза как сияющий агат, губы как лепестки роз, щеки как персики, кожа цвета кофе с молоком, волосы цвета воронова крыла, лебединая шея, высокая грудь, тонкий стан, изящная ножка. Таких красавиц воспевают в стихах, но на улице их не увидишь. Лет в тринадцать их выдают замуж и прячут на женских половинах. А если выпускают на улицу, то исключительно под паранджой. И теперь она машинально закрыла лицо краем покрывала. Тут же испуганно выпустила, увидев, как я нахмурилась.

– Брось эту дурацкую привычку, – сказала я в сотый примерно раз. На фарис, потому что на всеобщем Мадинат не знала ни слова. – Мы возвращаемся в цивилизованную страну, где девушки не стыдятся своей красоты.

– Да, матушка, – сказала она покорно, повесив голову.

Я вздохнула и присела рядом:

– Послушай, рыбка моя. Сейчас мы еще можем поговорить откровенно. А дальше мне придется разыгрывать злую мачеху, которая тебя ненавидит. Потому что, глядя на тебя, совершенно ясно, что твоя мать была красавицей. Не умри она родами, никакой шайтан не заставил бы господина Юсуфа жениться на мне. Уж поверь, у всех арисланских чиновников ты будешь вызывать одно только сочувствие. Вырасти в доме у наглой скандальной тетки, в шумной и суетной стране торгашей, где у тебя нет надежды на приличный брак с достойным арисланским господином...

Слезы побежали по щекам Мадинат, и я окончательно уверилась, что угадала верно. Арисланский «Глас Пророка» подробности утаил, но в марранские газеты они просочились. В моей стране любят, чтобы истории леденили душу. Вместе с араваном была убита вся его семья и слуги, а дом сожжен. Тело младшей, самой юной и любимой жены, услады старости аравана, так и не было найдено. Журналисты предполагали, что именно она была целью нападения, и советовали обратить внимание на ее тайных воздыхателей, друзей детства и так далее. Отличный ложный след. Я б на месте арисланских властей за такие статьи платила звонким золотом.

Нам предстояло вывезти ее в Маррангу, откуда ее наверняка переправят в Криду. Можно только догадываться, зачем. Моя ставка: она знает о причинах резни куда больше, чем хотелось бы новому аравану. В Арислане свидетельство женщины ничего не стоит, но в Криде можно раздуть роскошный скандал, который очень на руку моим работодателям.

– Рыбка моя, жизнь продолжается, – сказала я, беря руку Мадинат в свою. – Мы переправим тебя в безопасное место, где ты сможешь говорить правду и жить под своим именем. Но ты тоже должна постараться. Не закрывай лицо, твоя красота – лучшая маскировка. И постарайся не плакать. Грим стойкий, но лучше не рисковать.

У нее была приметная родинка возле рта, которую пришлось замазать гримом. Еще у нее было родимое пятно величиной с монету под коленкой. Его мы тоже замазали. Я заставила Мадинат одеться по-маррански, в блузку и длинную юбку, вместо арисланских шальвар. Пусть чиновники на границе видят, что мы ничего не скрываем. А с таким вырезом на блузке никто лишний раз ей в лицо не посмотрит.

И мы вышли завтракать. Мадинат краснела, бледнела и ежилась, потому что впервые сидела за столом вместе с мужчинами, да еще незнакомыми. Но Муса строил ей рожицы и наконец рассмешил. А когда он попытался стянуть у нее булочку – ох уж эти приютские привычки! – она ловко хлопнула его по пальцам. Я с облегчением перевела дух. Молодец девочка, справится!

Неделя пути до границы с Маррангой прошла безмятежно и тихо. Я бы сказала, по-семейному. Наша двуконная бричка была вместительной и удобной, из тюков с парчой получились отличные ложа, так что можно было ночевать прямо в чистом поле. Естественно, найдя укрытие от солнца и непрошеных взглядов под какой-нибудь купой деревьев. Муса, забравшись на дерево, скидывал оттуда апельсины, а Мадинат собирала их в подол юбки. Господин Юсуф благодушно покуривал маленький дорожный кальян, как полагается почтенному главе семейства. Я хлопотала над ужином, иногда покрикивая:

– Мадинат, хватит маяться дурью, принеси мне котелок из повозки!

Мирная картина. Никто же не видит, что рука господина Юсуфа покоится рядом с рукояткой ятагана, спрятанного под тюками. Однако он не был напряженным и нервным. Нет, он не забывал шлепнуть меня по ляжке, отвесить цветистый комплимент мне и «дочке», раздать ценные указания, привести пару цитат из Пророка, распрячь и почистить коней, подсадить Мусу на дерево – в общем, делать все то, что полагается мужу и отцу. Он даже супружеский долг исполнял, не выходя из роли: быстро, в темноте и не раздеваясь, где-нибудь подальше от брички со спящими «детьми».

Но когда мы все-таки ночевали в гостинице, после бани и роскошного ужина Юсуф устраивал мне такое, что я серьезно опасалась влюбиться в этого шикарного арисланского господина. И уж точно планировала скучать, когда ему придется исчезнуть. Теперь становилось понятно, на что покупаются девушки, выходящие замуж за фарри. Он шептал мне на ухо сладостные, нежные глупости, читал стихи, клялся бородой Пророка, что ему ни с кем не было так хорошо, как со мной, обещал мне звезды и луну с неба, при этом не забывая умело и страстно ласкать. Я млела так, что готова была не сходя с места признать его своим господином и повелителем. К счастью, эта минутная слабость наутро проходила, стоило только ему ляпнуть: «Женщина, сию минуту вели подавать завтрак!» Привычка с важным видом отпускать совершенно ненужные замечания, указывать мне, что делать, и всегда оставлять за собой последнее слово очень раздражала. Днем я, пожалуй, скучала по своему молчаливому степняку, который ограничивался пожатием плеч и ухмылкой.

До пограничного пункта в Шамсе мы добрались без приключений, не встретив ни разбойников, ни воров, ни ассассинов – тайных убийц на службе халида. По дороге мы, конечно же, привлекали внимание, но вполне предсказуемое. Мужики поголовно пялились на Мадинат, стоило ей только выглянуть из повозки. А женщины от пятнадцати до шестидесяти откровенно стреляли глазками в сторону господина Юсуфа Бакхи. Я мстительно пообещала себе, что в следующий раз загримирую его под седобородого старика.

В Шамсе скопилось приличное количество повозок, ждущих досмотра. Был уже полдень, и таможенники работали лениво, нога за ногу. Мне совсем не улыбалось торчать здесь до вечера, а то и до завтрашнего утра. Я бы вся извелась. Увы, хоть мы вроде бы вжились в роли, перед лицом серьезной проверки нервное напряжение давало о себе знать. Улыбка Юсуфа стала несколько напряженной, Мадинат опять начала бессознательно кутаться в шаль, будто ей холодно, а у меня засосало под ложечкой. В таком состоянии лучше всего не отдалять опасность, а приблизить. Так что я взяла Мадинат за руку и решительно потащила ее к таможенной конторе. Мне ли не знать, как делаются дела в Арислане! В очередях стоят те, у кого нет денег на взятки. А у меня были не только деньги, но и красивая дочка. Приемная, конечно, но кому какая разница.

– Пророк вам в помощь, почтенный факих! – сладким голосом пропела я, обращаясь к меланхоличному чиновнику за столом, который подписывал бумаги. Никакой он был не факих, потому что не носил чалму, но лесть не повредит. – Поведайте недостойной женщине, как случилось, что на дороге образовалось такое столпотворение?

– Указания свыше. Пограничный контроль усилен, – бросил чиновник, не поднимая глаз. – Ждите своей очереди.

– Ах, почтенный факих, вы говорите, мы повинуемся. Позвольте, однако, попросить о милосердии и снисхождении. Я уже не так молода, чтобы ждать посреди дороги, в этакую жару! А моя дочка – вы посмотрите, какой нежный цветок! Она просто заболеет от всего этого шума, гама и пыли!

Чиновник наконец поднял голову и взглянул на меня, а потом на Мадинат. Я поневоле прониклась к нему уважением – глаза у него замаслились, но выражение лица нисколько не изменилось. Он погладил бороду и сказал:

– Законы благословенной страны Пророка одинаковы для всех.

Я уловила намек и поспешила сообщить, что я марранская гражданка, замужем за арисланским купцом, мы живем в Ламассе и ужасно соскучились по дому. Настолько, что наша благодарность не будет иметь границ. В разумных пределах, конечно. Разумный предел представлял собой серебряный полудирхем, который я ловко сунула под кипу бумаг на столе чиновника. Чиновник покосился на монету, на меня, на Мадинат и важно сказал:

– Разумеется, время от времени возможны исключения из правил, продиктованные особыми обстоятельствами. Я выпишу вам пропуск через ворота «алеф», по левую сторону от обычных. Однако не надейтесь избегнуть досмотра. Здесь, в Шамсе, мы подходим к своим обязанностям с усердием и тщанием.

Я рассыпалась в благодарностях, цапнула пропуск и потащила «дочку» обратно. У ворот «алеф» в нашу бричку забрались два таможенника и принялись простукивать стенки и дно, тыкать длинной иглой в тюки с тканями и выборочно их вскрывать. Еще одна серебряная монета убедила их не заметить два тюка с узорчатой кисеей, которая облагается более высокой пошлиной, чем парча. Юсуф задумал это заранее. Я была против, но он сказал, что фарисский купец, не пытающийся смухлевать с пошлиной, неминуемо вызовет подозрения в более серьезном преступлении против пограничных правил.

Пока мы присматривали за таможенниками, Юсуф и Муса отнесли документы на проверку в таможенную контору. Естественно, никаких проблем у них не возникло. На личный досмотр тоже никто время не тратил. Я представила, как дома буду смывать краску с господина Юсуфа Бакхи, и мечтательно заулыбалась. Это сулило много приятных минут. Может быть, сначала я ему устрою личный досмотр, причем самый строгий, а потом...

Эх. Дольше откладывать было нельзя. Пришлось приступить к самой опасной части нашего плана.

Для женщин был отдельный вход, и в конторе я увидела одно из самых редких зрелищ в Арислане: даму на государственной службе. Пожилая, но крепкая тетка была одета в темно-синюю хламиду с длинными рукавами и в черный вдовий платок, закрывающий волосы, уши и даже шею. Взгляд у нее был пронизывающий, губы поджаты, на мою улыбку она не ответила, и стало ясно, что она собирается вынуть из нас всю душу, прежде чем пропустит через границу.

Улыбки и даже деньги тут лишние. Я решила сыграть такую же мегеру. Пусть чувствует, что не одинока на свете. Дернула «дочку» за руку, зашипел на нее на всеобщем, хлопнула наши метрики на стол перед теткой.

– Эта вертихвостка вот у меня где уже сидит! – объявила я, плюхнувшись на стул и горестно подперев рукой щеку. – Строит глазки таможенникам, будто не в приличном доме родилась! Будь я родная мать, я бы ей...

– Падчерица? – спросила таможенница, заглядывая в документы. Тему не поддержала, и я догадывалась, почему. Вряд ли у нее есть дети.

В Арислане женщина не может поступить на службу, если она молода или замужем. То есть работать за жалованье может только бездетная вдова или старая дева, причем как можно более пожилая и некрасивая. Если у нее есть сын, то она будет жить с ним на положении слуги, приживалки, кого угодно, но не имеет права работать. Если женщина работает, например, в лавке, то значит, лавка принадлежит мужу или сыну. В редких случаях – зятю или отцу. Вы спросите, как же домработницы, няни, швеи, прачки и прочие исконно женские профессии, которыми дамы зарабатывают себе на хлеб с маслом от Фалкидского моря до Великого леса. А я вам отвечу: в Арислане женщины вкалывают домработницами, няньками, швеями и прачками на своих мужиков. И этим Арислан мне глубоко несимпатичен.

Я подумала и пошла с козырей:

– Нет, вы представляете, мой Юсуф – это господин Бакхи, мой муж, вон там записано: Юсуф Бакхи, торговец тканями в Ламассе. Мы шестнадцать лет женаты, представляете, и сыночек есть, все его дело унаследует. Но эта дурно воспитанная девица всегда для него на первом месте. Избаловал ее страшно, во всем ей потакает. Давно ее замуж надо было выдать, так нет же, не хочет расставаться. Память о первой жене, покойнице, тьфу!

– Уж лучше дочь, чем молодая жена, скажите спасибо, – резко и как-то зло сказала таможенница, глядя в документы.

А я смотрела на нее, и вдруг все ее прошлое развернулось передо мной, как в волшебном зеркале. Как муж выгнал ее из дома за бездетность. И взял молоденькую. А ей пришлось бы возвращаться к родителям, а значит, покрыть их позором. Должно быть, она уехала в столицу, купила себе за взятку новые документы, выдала себя за вдову и устроилась на госслужбу. И ненавидит сейчас мужиков, свою работу и всех этих пакостных людишек, свободно шастающих туда-сюда через портал. А вот ей без родственника-мужчины разрешения на выезд не выдадут. Жуткая страна. Спасибо Ласло, что не заслал меня сюда на работу.

Таможенница раскрыла метрику Мадинат и сличила ее с каким-то листочком. Кончики пальцев у меня похолодели. Наверняка список примет, разосланный по всем таможенным постам. Тетка вышла из-за стола и осмотрела девушку с ног до головы в специальное стеклышко, висящее у нее на шее. Амулет, позволяющий видеть сквозь чары. Именно потому мы выбрали грим.

– Подними юбку, – сказала она на всеобщем.

– Да не прячем мы там ничего, мы честные торговцы, все пошлины уплатили! – затараторила я, бесцеремонно задирая девушке юбку чуть не до бедер, чтобы тетка убедилась в отсутствии родимого пятна под коленкой.

– Сколько лет? Как есть имя? – спросила она для проформы, но тоже на всеобщем. Может быть, что-то заподозрила. А может быть, таковы правила. Вся проблема в том, что Мадинат на всеобщем не говорила от слова «совсем». Хотя, конечно, должна была, если выросла в Марранге. Если я снова отвечу за нее – подтвержу подозрения.

Но у нас был заготовлен хороший козырь.

– Матушка, меня тошнит, – пролепетала моя подопечная на всеобщем. Фразу мы разучивали целый день, прозвучало вполне убедительно. И бледность девушки была вполне в тему.

– Что-о? – заорала я, как базарная торговка. – Тошнит тебя? Ты перед кем юбку задирала, тварь?

– Матушка, что вы такое говорите... – пробормотала она и зажала ладонью рот, изображая, что ее сейчас правда стошнит.

– Ах ты шлюха! – орала я, яростно тряся ее за локти. – И вчера тебя тоже тошнило! Ну-ка признавайся, кто это! Соседский лоботряс в Бакхе? Да мы сейчас же вернемся и выдадим тебя замуж, чтобы не позорила нас, сучка этакая!

– Никуда вы не вернетесь, – сказала чиновница с плохо скрываемым злорадством. – Ишь чего удумали – туда-сюда через границу метаться. А ну-ка выведите ее! – заорала она, видя, что девочка моя согнулась вдвое с явным намерением освободить желудок.

Мы выскочили из конторы, и бедняжку взаправду вывернуло у стены. Наверняка от волнения. В принципе, мы могли сейчас прыгнуть в бричку и дать ходу, потому что ворота «алеф» уже были открыты, и таможенный досмотр закончен. Но я хотела сыграть чисто. Поэтому вернулась к таможеннице и снова уселась на стул перед ней, горестно сгорбив плечи.

– Представляете, теперь мой Юсуф винит во всем меня! Говорит, не уследила! – пожаловалась я, чуть не всхлипывая. – Кто теперь ее замуж возьмет? Товар подпорченный! Придется приданое большое давать, а это значит, моему мальчику меньше достанется. А он и так-то судьбой обижен, представляете, глухим родился, и еще...

– Забирайте ваши метрики, – прервала мои излияния таможенница. – Доброго пути. И не забудьте показать девочку лекарю.

– Да не лекарь ей нужен, а... Простите. Спасибо.

Дети забрались в бричку, мы с Юсуфом – на козлы. Он стегнул лошадей, и мы покинули территорию Арислана. Я спрятала голову в колени и так долго молчала, что «супруг» забеспокоился. Притянул меня к себе и спросил на ухо:

– Солнышко, ты как? – и говорил именно мой степняк, а не господин Юсуф.

– Чувствую себя последней сукой, – ответила я, не ожидая, что он поймет.

Но он понял. Еле заметно кивнул, стиснул зубы. Господи, ну кому я жалуюсь? Кенджиро, наверное, миллион раз ощущал себя козлом, кобелем и прочей скотиной. Такая уж работа.

– Ты первоклассная сука, – шепнул он, усмехаясь.

Я зарычала и ткнула его локтем под ребра. Тоже мне похвала! Но он пощекотал мне бок, и я рассмеялась, чувствуя, как уходит напряжение. Мы вырвались, проскользнули, как уклейки в сеть, даже не ободрав плавники. Но я не могла отделаться от мысли, что несколько лет подобной работы кого угодно доконают. На каждую хитрую рыбку найдется свой крючок.