Странница. Пролог. Осколки Прошлого

Китти трясло. Только проснувшись, она почувствовала неконтролируемую дрожь, что её крайне напугало — она не могла унять тряску. Ей было невыносимо жарко, будто в неё влили жидкое пламя. Все тело неистово ломило, и она еле сдерживала крик. Но с губ все же слетел жалобный стон. 

Она ничего не могла разглядеть: все было окутано мраком. Каждый вздох сопровождался неумолимой болью, проносящейся по всему телу. Китти была в неведении и испугана этим: что же с ней случилось? 

Внезапно она вспомнила, как билась с грифоном. Она прикончила выродка — наверняка должна была, но почему же сейчас бьется в агонии? 

С глаз что-то сняли, и её ослепил даже тот полумрак, что царил в помещении. Она зажмурилась, о чем сильно пожалела: даже при столь незначительном движении боль вновь пронзила все тело. 

— Тихо, — послышалось над ней. 

Кто-то неведомый холодными пальцами легко раскрыл рот Китти — даже это движение вызвало у неё боль — и влил жидкость. Она закашлялась, расплескивая отвар. 

— Глотай! Глотай, кому говорю! — выждав, когда оставшаяся во рту жидкость стечет в глотку, некто влил новую порцию. 

Отвар — Китти не могла определить, что это за травы — обжигал горло, но тут же на место жара пришла успокаивающая прохлада. Она перескочила с горла на лицо и грудь. Сердцебиение замедлилось, — а дрожь понемногу унималась. Все тело сковало, а глаза закрылись сами собой. Она впала в беспокойный сон.

***

Все её последующие пробуждения сопровождались болью, дрожью, стонами и вливанием отваров. Но однажды Китти, проснувшись, вновь ощутила резь во всем теле, но более-менее терпимую. Она осторожно повернула голову — в районе позвонков чувствовался дискомфорт, но он все же не сильно мешал движениям. 

К ней тут же подскочили. Китти увидела над собой высокого, просто огромного мужчину, чьи волосы и бороду уже порядком тронула седина. На его лице расцвела улыбка. 

 — Выжила... выжила! — его глаза искрились, и он, поставив табурет рядом с кроватью, на которой лежала Китти, уселся. — Ну-ка, покажись... 

Китти одернулась, окидывая недоверчивым взглядом мужчину. Тот с понимающей улыбкой кивнул. 

— Ты кто такой? — спросила странница еще слабым голосом, но она сумела вложить в него желаемую резкость. — Что со мной случилось? Где мой меч?! 

— Меня Варфоломеем звать, — мужчина немного опешил. — Ты охотилась за грифоном и сумела убить его. Только вот каким-то образом ты попутно с этим переломала себе ноги, руки и повредила позвоночник. Ну, а потом... 

Китти встряхнуло. В её голове не мог уместиться список увечий, который предопределялся словами Варфоломея. Тот увидел её замешательство и поник, поняв свою опрометчивость. 

— Не переживай, — сказал он. — Ты выздоровеешь... 

— Ты только что радовался, что я вообще выжила! — Китти пожалела, что повысила голос — горло нещадно засаднило, отдавая пульсированием по всему телу. — Как... как я могу поправиться, если... 

 — Честно признаться, я тоже об этом думал, — сказал Варфоломей уже менее радостно. — Но, учитывая тот факт, что ты выжила после такого падения — а я уверен, что грифон не смог бы нанести таких увечий — уже невероятно, диковинно! А к одной диковине подбирается другая, еще больше диковинная диковина! 

— Твою мать, — прошипела Китти, отворачиваясь. 

— Насколько я понял, твоё тело отличается от человеческого как и способностями, так и функционалом. Так что теперь я не сомневаюсь, что ты восстановишься. Только вопрос времени... 

— Сколько я так пролежала? — тихо спросила Китти, и она сама удивилась своему — чуть дрогнувшему? — голосу. 

— Полторы недели. 

— Сука... 

Китти похолодела: она не успеет восстановиться до конца осени. А значит, что этой зимой она, скорее всего, умрет, не успев добраться в Убежище на зимовку. 

— Я буду лечить тебя до тех пор, пока ты не поправишься, — будто прочитав её мысли, сказал Варфоломей. — Значит, жить будешь у меня. Я еще не до конца изучил твое тело и его феноменальные способности, но, как я думаю, зиму ты точно еще будешь здесь. 

Китти проскрежетала зубами. Не этого она ожидала от заказа на грифона. 

— Что с моим мечем? 

— Он был в брюхе грифона, а на него бестия и плюхнулась на землю. В общем, так и остался там лежать твой меч. 

— Блять! Сука! Падла! — разразилась проклятиями Китти. 

— Купишь новый! Мужики отдадут тебе деньги... 

— Да что ты несешь! Это не просто железка, а легендарный артефакт! Я дала слово своему наставнику, что буду его хранить, он никак не должен попасть не в те руки! Ради него я пожертвовала всем... 

В Китти клокотали злость и отчаяние. Её приводила в бешенство сложившаяся ситуация: она, мешок с костями, будет под опекой неизвестной ей личности, какого-то деревенского знахаря! Она потеряла свой меч и вынуждена валяться в глухомани неопределенное время! Ей хотелось вылить всю ту желчь и злость, что копились в ней с невероятной скоростью, но в последний момент проглотила проклятия. 

— Тебя-то хоть как звать, милая государыня? — нарушил воцарившуюся тишину Варфоломей. 

— А тебе какое дело? — Китти не выдержала; резко развернувшись, да так, что в шею вступило, прошипела она. — Какая разница: выкинешь меня, как только сильно мешать буду. Зачем запоминать лишние имена? 

— Я что, чудовище по-твоему? — нахмурился Варфоломей. — Хоть ты с ними в основном и связываешься, знай, что и люди на белом свете есть. И, если уж говорить об этом и таким тоном, то я мог бы и не спасать тебя: мужики планировали оставить тебя возле трупа грифона. А что: и бестия изведена, и платить не надо. Но я вступился за тебя, вступился, курву такую! Как же, говорю, мужики! Не по совести бросать девушку вот так. Они-то думали, что ты умерла, но ты еще дышала, и сердце билось! Я им ультиматум поставил: никого принимать к себе не буду, если не помогут тебя перетащить. А зачем оно мне надо было? Чтобы терпеть пренебрежение и недоверие? Нет уж, извольте: я поэтому-то и развелся, чтобы впредь не было такого отношения! Нет, я спас тебя, потому что другое претит мне, моему нутру! Не могу бросить я человека, рисковавшего жизнью за наше с селянами спокойствие. Но, похоже, я прогадал. 

Он резко вскочил с табурета, да так, что тот опрокинулся. Порывшись на столе, он вернулся с кружкой. 

— На, пей! — выпалил Варфоломей и подставил ее ко рту Китти. 

— Убери, не буду! — отвернулась та. 

— Ах ты, сучье племя! — странница и не подозревала, что с виду добродушный дядька может орать так, что закладывало уши. — Пей, кому говорят! Быстрее поправишься, быстрее отправишься восвояси! Пей! 

Варфоломей насильно влил в рот Китти отвар. Она выпила все, морщась — по вкусу он был сопоставим с эликсирами. Знахарь отошел к окну, встав к Китти спиной и, глубоко вздохнув, замолчал. Отвар действовал: её снова клонило в сон. Даже та ярость и желчь, что разрывали грудь, понемногу отходили. 

— Извини меня, милая государыня. Наговорил всякого, — поразмыслив, он сказал: — Не держи зла на мои слова, но у тебя сучий характер.

***

Китти лежала, глядя в потолок. Она пыталась выстроить в голове план дальнейших действий, но все рушило лишь одно: её переломанные кости. Она знала, что поправится: как потом сказал Варфоломей, вкупе со всеми переломами у неё сместились позвонки и был вывихнут голеностопный сустав, но, по истечению двух недель, она могла шевелить стопами, а позвонки встали на свое место. И, когда она выздоровеет, все же придется вернуться за мечом, и заодно наведаться в Убежище. 

Её просто сожрут, узнав, что произошло: так неудачно завалить грифона, переломав себе все кости, а главное — потерять меч. Большинство членов ордена, возможно, и промолчат, зная, что стоит им разинуть рот, как на них тут же лавиной понесутся проклятия. Джек же, покачав головой, посмотрит на Китти, как на умственно отсталую. Возможно, свои мысли выскажет вслух. Скорее всего. Тогда Китти, опять проклиная каждый камень Убежища, накликая на голову паскудных «братьев и сестёр» всяческие недуги, вскочит на коня и помчится прочь из крепости. Или же забьется в дальний, запыленный угол и будет делить свое горе с бутылкой, стараясь держать рот на замке, но из этого ничего не выйдет и, переругавшись со всеми, в итоге она все равно уедет из Убежища, проклиная всех и вся. Такой расклад более вероятен. 

Китти душила злость. В голове у неё звучали слова одного из хранителей — у неё не поворачивался язык назвать его «братом» и даже «коллегой»: он пророчил, что Китти не протянет и года охоты в силу своей язвительности, вредности и, если все это обобщить, паскудности — скорее она умрет от меча заказчика, чем от лап чудовища. Но злила её не сама наглость хранителя, а отчасти правдивость его слов. 

Она не знала, что ждать от Варфоломея: её сбивал с толку его деревенский выговор с вставками ученого городского сленга. Может, он какой-то колдун-извращенец, скрывающийся в глухомани, увлекающийся разного рода экспериментами, и ему выпала удачная возможность покопаться в более-менее живом человеке? Эта мысль засела у неё в голове и раздражала, как назойливая муха. Она была уже готова поверить в эту теорию, но вдруг в хату вошел Варфоломей, и мысль о его гнусности немного осыпалась — весь вид его кричал об обратном, — но Китти не допускала ее разрушения: внешность бывает обманчива, и перед ней пока только она. 

— Проснулась, — Варфоломей чуть улыбнулся и, выставив весь принесенный скарб на стол, спросил: — Как настроение? 

— Херово, — честно призналась Китти. — Я, полудохлая, валяюсь у какого-то мужика на попечении. И это, знаешь ли, не может не раздражать. 

— Есть хочешь? — проигнорировав выпад странницы, спросил знахарь. 

Китти не ответила, отвернувшись к окну. На улице было пасмурно, и она смогла уловить в стекле — а само его наличие было редкостью для хат в деревне — свое отражение. И оно разительно отличалось от того, что она видела до битвы с грифоном. 

— Есть зеркало? 

 — Да. А зачем? — как бы невзначай спросил Варфоломей. 

 — Дай его сюда. 

Знахарь подошел с маленьким прямоугольничком, и Китти не сразу смогла объяснить ему, куда навести зеркало — мешали норовящиеся вылететь колкости после каждого неверного движения руки знахаря. Все же Варфоломей смог поставить зеркало так, чтобы Китти увидела свое лицо: левая половина была испещрена мелкими царапинами, которые уже порядком затянулись, а правая пострадала серьезнее. Она увидела следы швов над бровью и под глазом. «Твою мать», — подумала Китти. 

Варфоломей убрал зеркало. 

— Я боялся, что в рану занесется зараза, но, как видишь, все обошлось. Странница? 

— Чего? 

— Мы плохо познакомились. Как меня зовут, ты знаешь, и я хотел бы знать имя той, кто будет лечиться в моей хате. 

— Китти, — нехотя сказала она. 

— Чудно! — хлопнув в ладоши, Варфоломей метнулся к столу и вернулся с тарелкой. — Тебе надо поесть, Китти. 

Знахарь поднес ложку к губам странницы, но та отвернулась: как же унизительно было есть с чьей-то руки! Ком отвращения подступил к горлу. 

— Гордые быстрее всех умирают, так что ешь. 

— Чего суешь? Я не какая-то паралитичка, чтобы меня с ложки кормить! — вскипела Китти. 

 — У тебя руки переломанные. Лакать будешь? 

— Я сама буду есть, — отрезала странница. — Когда кости срастутся, тогда и буду есть. Не с твоей руки. 

— Стесняешься? — глаза Варфоломея сузились. — Не доверяешь мне? 

— Глупый вопрос, — фыркнула она. — Даже если ты мне помогаешь, это ни в коем случае не исключает, что ты потребуешь что-то взамен. И что же тебе могу предложить я? Только убийство. Убийство чудовища? Нет, это слишком банально, и нельзя тратить такую возможность, как охотница-должник, на смерть какой-нибудь страхолюдины. Значит, нужно убить кого-то. 

Варфоломей не повел бровью, но все же позволил себе чуть улыбнуться. 

— Голова у тебя хорошо работает, не спорю. Все у тебя более-менее складно получилось, но мешает одно: я не сделаю ничего подобного. Потому что я не такой. 

— Альтруисты встречаются так же часто, как и единороги. И не пытайся переубедить меня в обратном: не получится. 

Варфоломей усмехнулся и глянул Китти прямо в глаза, будто рассматривая все её внутренности, душу, мысли. После минутного молчания он сказал: 

— Строишь из себя неприступную, циничную, злую, колючую девушку, ухищренную жизнью. Только вот я вижу тебя, Китти, и мне хватает ума, чтобы все сопоставить в одну картину. Ты — человек обиженный, глубоко оскорбленный, но не злой. Ты боишься, что тебе сделают плохо, и атакуешь первой. Но это тебе не на руку. 

— Раз уж мы разоткровенничались, то позволь и мне поделиться своими мыслями, — съехидничала Китти. — Я не верю, что деревенский знахарь может обладать такими познаниями в медицине. Даже если имеется колоссальный опыт, вряд ли бы ты смог орудовать такими инструментами, — кивнув в сторону стола, сказала Китти. — У тебя не получилось бы прооперировать меня — а для удачного сращения костей без хирургического вмешательства не обойтись. Так, что же я еще там вижу... Поначалу я думала, что в ведре стоит уголь, но это пирит, причем с примесями кобальта, никеля и, возможно, золота — даже отсюда я сумела различить отблеск. Высекаешь из него искру для печки? Но для этого не нужно такое количество, да и экономичнее использовать кремний. Значит, ты гонишь из него серную кислоту или серу, но этого недостаточно. Значит, у тебя есть еще. И, предположительно, прямо подо мной, в подвале. Из этого же следует, что ты знаешь, как использовать пирит, и у тебя имеются глубокие познания алхимии. Мне плевать, для чего тебе нужна сера: делать взрывчатку или же лекарство, но все же интересно — кто же ты, курва, такой? 

— Правду говорят, что охотники на чудовищ — лучшие следаки и детективы, — сказал Варфоломей уже без улыбки. — Я утолю твое любопытство: я вообще городской, из Саркволла родом, там и понахватался всего. Даже в учебное заведение ходил — не всемирная академия, конечно, но и это для меня было очень хорошо. Но я уехал оттуда много лет назад — а точнее, бежал. Я по молодости был оппозиционером — крайне радикальным. И... помог, в общем, подорвать здание заседающего Сената. Хоть никто не погиб, и здание полностью не сгорело, а лишь цокольный этаж и подвалы, урон был нанесен не малый. Я не горжусь тем, что сделал тогда, но все эти годы делаю все возможное, чтобы впредь не повторять нечестивости. А то, знаешь, как-то паршиво на душе сразу. 

— Интересная легенда. Но вот почему же тебя занесло так далеко от Вольного Королевства, в Каэрис? 

— Страх быть пойманным... Если не веришь, спроси у кого угодно: все селяне знают об этом. 

— И ты не боишься, что они сдадут тебя? 

— Кому, королю? — Варфоломей расхохотался. — Если уж так охота, придется им долго идти, чтобы настучать на меня. Да кому оно надо? Я никому зла не делал, помогаю, чем могу, какой им прок? 

Внезапно живот Китти заурчал громко, протяжно и требовательно. Варфоломей усмехнулся и, взявшись за ложку, сказал: 

— Думай, что хочешь, да и говори, что вздумается, но я не позволю тебе умереть с голоду: не после падения на камни! 

Китти хотела возразить, но физиология брала свое: живот сводило от голода, а голова немного кружилась, и она, хмурясь и чувствуя, как в груди гадко заныло от стыда, приняла ложку с уже успевшим остыть супом. Когда Варфоломей скормил ей всю тарелку, то дал уже знакомый отвар, и Китти снова заснула.