Figure yourself out

Дождь.
Он стекал по высоким окнам длинными жилками, будто стены особняка плакали по своей прежней власти.

Комната почти не изменилась — но воздух стал другим.
Слегка теплее. Тяжелее.
В нём витал аромат вчерашнего кофе, чуть горького табака — и её запах, впитавшийся в дерево: что-то между влажной вишней, дорогим кожаным переплётом и каплей яда на шёлке.

Илэйна стояла у книжной полки.
Её пальцы неторопливо касались корешков книг, скользили, будто искали среди слов ключ к чьей-то душе.
Серый костюм — идеально сидел. Юбка — чуть выше колена.
Под пиджаком — чёрная шёлковая блуза, лёгкая, как выдох.
Волосы гладко зачёсаны. На запястье — часы, но она не смотрела на них.
Она не ждала. Она знала — он придёт.

Дверь открылась. Ровно в 10:01.

Мануэль.
Вчера — закрытый. Сегодня — другой. Сдержанный.
Рубашка свежая, но чуть расстёгнутая у шеи.
Глаза насторожены, как у волка, вошедшего в чужую территорию.

Он остановился у порога, посмотрел на неё — в упор, и в этой тишине словно щёлкнул предохранитель.

— Вы пунктуальны, — сказала она, не поворачиваясь.
— Ты знала, что я приду?
— Ты не мог не прийти.
— Почему?
— Потому что внутри тебя что-то сломано, а ты слишком гордый, чтобы лечить это сам.

Она обернулась.

И на секунду в их взглядах столкнулись две силы:
инстинкт и самоконтроль.

Он подошёл. Молча. Не сел.
Остановился напротив, почти вплотную.
Её дыхание коснулось его кожи. Она чувствовала аромат его парфюма — горький, с нотками перца и табака.
Он — лёгкий оттенок её духов. Тот самый — кедр, ночь, оголённый нерв.

— Ты всегда ходишь с оружием? — хрипло спросил он.
— Только когда голос — не самое острое, что у меня есть.

Она сделала полшага навстречу. Теперь их разделяло буквально дыхание.

— Хочешь говорить — садись, — сказала она.
— А если я не хочу говорить?
— Тогда послушай, как молчит кто-то, кто видит тебя насквозь.

Он сел.
Нога на ногу.
Он провёл пальцами по губам — жест, оставшийся с детства, когда сдерживал злость.

— Ты была права, — сказал он наконец.
— Я жив. Но не чувствую, что живу.

— Значит, ты — оживший мёртвец. А я — та, кто умеет разговаривать с призраками.

Она медленно обошла стол, села напротив.
Между ними — старое дерево с царапинами от чужих разговоров.

— Ты спишь?
— Нет.
— Почему?
— Потому что закрыв глаза, я вижу себя таким, каким был.
— И это страшно?
— Это... слабость.
— А ты ненавидишь слабость.
— Почти так же, как любопытство.
— Тогда почему ты здесь?

Он молчал.
Взгляд его скользнул по её губам.
Она заметила.
И не отвела глаз.

— Ты хочешь, чтобы я сломал молчание, — сказал он, — но боишься, что за ним окажется что-то, что тебе не понравится.

Она встала.
Подошла ближе.
Села на край стола — прямо у его колен.
Он не сдвинулся.

Её голос стал почти шёпотом.

— Я не боюсь. Я просто... помню.

— Что?
— Как это — чувствовать.
— А ты умеешь?

Она не ответила.
Вместо этого — её рука медленно опустилась к его ладони. Не прикоснулась.
Но остановилась в миллиметре.

Воздух между ними натянулся.

Он наклонился ближе.
Губы — рядом с её виском.

— Что ты хочешь от меня, Илэйна?
— Услышать, как ты ломаешься.

Он выдохнул. Долго. Глухо.
Как будто что-то внутри дёрнулось.

И тогда она встала.
Обошла стол, подошла к двери.
Рука легла на ручку.
Но она не открыла.

Оборачивается.

— Ты не боишься быть настоящим.
— А ты? — бросил он, не вставая.
— Я боюсь быть пустой.

Пауза.
Она задержала взгляд — долго, тяжело.

— Завтра. В то же время.
— Или... раньше, — хрипло ответил он.

Её губы дрогнули. Не в улыбке — в воспоминании о том, чего быть не должно.
Илэйна отвернулась и вышла.
А когда дверь закрылась, он впервые за долгое время прошептал её имя вслух.

— Илэйна...

И в комнате остался только стук дождя и её запах на дереве стола.

Дверь закрылась за Илэйной тихо.
Коридор встретил её пустотой и приглушённым светом.

Она шла ровно, не оглядываясь.
Но в каждом её шаге чувствовалась собранность, как будто вся сцена, что только что произошла, была не разговором, а поединком в тишине.

За её спиной — дверь приоткрылась.

— Илэйна, — произнёс Мануэль.
Спокойно. Ровно. Без страсти. Без просьбы.

Она остановилась, но не обернулась.

— Ты не из тех, кто слушается, — продолжил он.
— И не из тех, кто лечит.

— Верно, — коротко ответила она, не поворачивая головы.
— Я изучаю.

— Значит, и меня ты пришла изучить?
— А ты думал, что тебя можно вылечить?

Он не ответил.
Молчание между ними стало глухим, плотным, как затопленный подвал.
Но в нём — не было сближения. Только границы.

— Тогда не путай близость с сеансом, — бросил он.
Голос всё ещё ледяной. Но в нём появилась острота.

Она чуть усмехнулась.

— Я никогда не путаю. Это ты иногда забываешь, кто в кресле, а кто с блокнотом.

Он шагнул ближе, но не вышел в коридор.

— Тогда советую помнить: игра с огнём не делает тебя пламенем.

— Иногда делает, — сказала она, бросив взгляд через плечо. —
— Если ты умеешь сгорать правильно.

И ушла.
Спина прямая. Пальто мягко скользило за ней.
Ни намёка на дрожь. Ни одного сбившегося вдоха.
Он стоял в дверях, в полутени, и смотрел ей вслед.
Ни капли эмоций на лице.
Только пальцы — медленно сомкнулись в кулак.
Контроль.
Жёсткость.
Дисциплина.
И в комнате снова осталась только тишина.