Figure yourself out

Венансио подъехал к особняку. Машина заглохла у ворот, и он остался сидеть, не спеша выключать мотор. Взгляд его устало скользнул по массивным дверям, каменным ступеням — всему этому холодному монументу из прошлого, в котором жил и умирал его отец.

Он опустил руку на руль и невольно провёл пальцами по шраму на левой щеке — узкой линии, оставшейся от одного из «уроков» отца. В памяти всплывали слова, жестокие и безжалостные, словно ножи:

«Ты не мужик, пока не сломаешься до конца.»

И хотя эти раны были болезненны и горьки, в глубине души Венансио не мог отрицать — именно эти испытания сделали его тем, кто он есть сейчас. Железным, непоколебимым, живущим в тени того, кто когда-то был и всё ещё остаётся для него отцом.

Он выдохнул, тяжело и медленно, как будто собирая остатки себя.

«Спасибо тебе... за эту боль.»

В этот день, когда свет казался чужим, трое его детей собрались в мрачной гостиной особняка, чтобы разложить по кускам то, что оставил после себя их отец — не любовь, не ласку, а лишь тень его жестокости и власть.

Венансио стоял у окна, глаза скользили по пустынной улице, но внутри горела холодная пустота — смесь боли, злости и нескончаемой усталости.

Мануэль молча перебиравший бумаги на столе, казался олицетворением той тьмы, что отца порождала. Его слова, хоть и редкие, резали тишину, как лезвие.

Когда фраза «Прошу всех пройти к столу для чтения завещания» прозвучала, их взгляды встретились — тяжесть момента давила.

Доминик взял в руки запечатанный конверт, угрожающе глянул на остальных. Молчание было таким плотным, что можно было услышать, как дыхание каждого охрипло.

— Завещание отца. Последнее слово... — начал он, и в его голосе тихо задрожала усмешка, смешанная с горечью. — Основные пункты: недвижимость, акции, счета. Но ключевое — последнее.

Он поднял глаза на Венансио: — Старшему сыну — контроль над «VA Group» , Tessera и все права, кроме 20 %.
Мануэль — получение акций и управление активами.
Селия — доля в личных фондах.
А мне — исполнение всех распоряжений и доля, которую выбьется, если будет доказано... предательство.

Мануэль резко встал, как будто больше не мог сидеть в этом воздухе. Его глаза встретились с глазами Венансио — и между ними проскочила молния, старая и чёрная.

Доминик закрыл лицо рукой, но не плакал — просто смех застрял где-то в горле и не мог выйти.
— "Вот и всё. Не человек — машина смерти. Даже мёртвым всё просчитал."

Селия смотрела на бумаги, как будто видела собственную кожу, разрезанную и размазанную по строкам:

— "Это всё, что от нас осталось. Подписи и проценты. Никакой любви. Только активы. Он разделил нас даже мёртвым."

Голос её был тих, но в нём звенела та горечь, что копилась годами.
Это было не обвинение — это было горькое признание, обнажающее всё.

Взгляд Доминика не дрогнул, но в комнате возникло напряжение.

Селия вдруг продолжила говорить:

— Мы ведь не просто разойдёмся после этого... правда?
Пауза растянулась, словно холодное эхо в пустой зале.
— Мы понесём это дальше... в детях, в голосе, что тревожит сон... Он в нас — навсегда.

Старший застыл. Младшие отвернулись от неё. Внутренняя буря затихла.

— Помните, — продолжила она — мы не строим всё это на пустоте. Этот дом... наши души — последний оплот того, что он создал. Но теперь мы вправе решить — что с этим делать.

Доминик опустил конверт.

— Лучше, чем мог бы отец.

С этого началась новая глава их жизни: не только юридическая и имущественная, но и та, где каждый принимал себя не как продолжение тирана, а как человек со своей судьбой — с болью, с ранами, но живой.

На кладбище стоял колючий мартовский ветер; чёрные зонты дрожали в руках, шумели, как туго натянутые паруса.
Гроб опускали медленно, со скрежетом цепи, — будто сама земля сопротивлялась принять тело человека, чья железная воля держала в страхе и рынок, и собственную кровь.

Мануэль стоял чуть позади, руки в чёрных кожаных перчатках, стиснуты за спиной.
Он не смотрел в яму — он смотрел на тех, кто пришёл.
В глазах — холодный счёт: кто сдался, кто выжил, кто приполз попрощаться с человеком, которого сам бы сбросил туда голыми руками.
Но на лице — ни дрожи. Только стена.
Он ненавидел слабость и презирал тех, кто не скрывал боль.

Доминик стоял неровно, чуть раскачиваясь вперёд-назад, как будто ноги не хотели стоять здесь.
В его глазах — не горе. Он боялся. Не отца. Того, что теперь делать с пустотой, которую тот оставил.
Он тихо скрипел зубами, будто хотел сказать что-то вслух, но боялся сорваться на смех или крик.
Он всё ещё был мальчишкой, которого никто не защитил.

Селия была неподвижна, как фигура на надгробии.
Тёмная вуаль скрывала её глаза, но по тому, как дрожали пальцы, было ясно: внутри шла война.
Не за прощение — за признание.
Она пришла не простить, а поставить точку.
Она выжила — но выжженная, с пустотой внутри.

Венансио стоял первым рядом: пальцы, стиснутые в кулак, белели у чёрных перчаток.
За его спиной — Мануэль, Доминик и Селия; траурные ленты на их одежде казались аккуратными шрамами.
По периметру — пресса: объективы вспыхивали слепыми выстрелами, микрофоны тянулись поверх голов, пытаясь урвать любую эмоцию.

— «Похороны легендарного индустриальца Альвареса...» — шептал кто-то из репортёров.
— «Старший сын возглавит концерн?» — отвечал другой.
— «Говорят, расследование старых дел снова откроют...»

Всё, что слышала семья, — шёпот о власти и деньгах. Ни слова о человеке, ни слова о грехах.
Когда крышка гроба исчезла в холодной яме, Венансио едва заметно склонил голову: не из уважения — из ненависти, обратившейся в стальную решимость.

Спустя час кованые ворота особняка съели процессии лимузинов. Именно там, в тяжёлой гостиной, они прочли завещание и оголили старые раны — как уже описано выше.

Далеко от этого парада чёрных костюмов Эмида сидела на краю узкого кожаного дивана; на коленях — ноутбук, на столике у стены монотонно гудел телевизор.
Она перебирала карты и схемы, когда за спиной прозвучал голос диктора:

— «...прощальная церемония семьи Альварес собрала политиков, бизнес-элиту и десятки репортёров...»

Эмида повысила звук. На экране — широкоугольный кадр кладбища: гроб, море зонтов, офицеры службы безопасности.
Камера приблизилась, выхватывая лицо Венансио: чёрный плащ, жёсткая линия скул. Взгляд, будто оружие без предохранителя.

Она замерла. Слабый отблеск экрана скользнул по острому профилю, по красной царапине у неё на руке — напоминанию о ночном бое.
Внутри поднялась знакомая, тягучая смесь холода и желания.

— «...по сведениям нашего канала, контрольный пакет "VA Group" переходит старшему сыну...»
— «...вопрос о подпольных контактах покойного и его детей остаётся открытым...»

Эмида почти улыбнулась уголком губ:
— Теперь ты на вершине пирамиды, хищник. Значит, падать есть откуда.

Она сделала глоток остывшего кофе, вновь развернула ноутбук.
На экране — досье, в котором теперь горел свежий заголовок новостного стрима: «Альварес: похороны империи?»

Из динамиков телевизора послышалась последняя фраза ведущей:

— «...а значит, всё внимание — на детей покойного. Официально траур продлится семь дней, но закулисная борьба может начаться уже этой ночью».

Эмида выключила звук.
В тишине слышалось только, как её дыхание становится ровным и тихим — дыханием охотницы, у которой появилась новая тропа.

Снаружи город мерцал чужими огнями, но для неё светился лишь один маршрут: к мужчине, которого весь мир теперь видел наследником, а она — целью.
В комнате было темно даже днём.
Серый свет едва проникал сквозь плотные занавеси, разбавляемый только бликами неоновой рекламы, отражённой в мокром стекле.

Дождь хлестал по окну с яростью, будто хотел пробиться внутрь.
Тучи будто спустились к самому городу, скрывая его под свинцовой крышкой.
Ливень был не просто погодой — он был настроением.

Эмида стояла у зеркала, застёгивая пуговицы на чёрной, обтягивающей тело рубашке.
Ткани плотно облегали силуэт, в каждой линии читалась собранность, в каждом движении — холодный расчёт.
Чёрные брюки, длинный плащ, волосы гладко зачёсаны назад.
Под одеждой — тонкий нож на бедре и плоский пистолет в скрытой кобуре. Привычка.

На столе — старый смартфон, который использовался только для одной цели.
Экран мигал: "TESSERA, 22:00. Появится лично. Без охраны.

TESSERA
Это заведение — полулегальный элитный закрытый клуб, куда входят только избранные: политики, бизнесмены, криминальные авторитеты. Там заключаются сделки, обсуждаются падения, строятся союзы.
Дворники машины со скрипом разгребали воду с лобового стекла, но дождь лился так яростно, что казалось — они не справятся.
Свет от фонарей и неоновых вывесок растекался по лужам, делая дорогу похожей на глянцевую плёнку, под которой медленно тлела жизнь города.

Эмида ехала, не включая музыку.
Мотор гудел ровно, резво откликаясь на каждое движение ноги.
Салон был наполнен запахом кожи и металла — оружие и власть, запечатанные в пространстве.

Она вела машину одной рукой, другой — касалась подлокотника, будто невольно вымеряя ритм.
Глаза скользили по улицам: запотевшие окна кафе, спешащие люди под зонтами, силуэты уличных продавцов, пытающихся спрятать товар от стихии.

Этот город знал боль. Но предпочитал не смотреть ей в глаза.

Светофоры мигали, как сигналы с поля боя: красный — выжидай, жёлтый — готовься, зелёный — иди, пока не поздно.
Но для Эмиды давно не существовало «поздно». Было только «надо».

Мимо пролетали здания, когда-то бывшие символами роскоши, теперь — мертвые оболочки прошлого величия.
Рестораны, в которых она когда-то обедала с теми, кого больше нет.
Офисы, в которых решались сделки, обрекавшие людей на исчезновение.
Город был её архивом.
Каждая улица — запись в досье.

На повороте она замедлила ход.
На пересечении, под мигающим светофором, стоял мальчик лет десяти, в плаще на два размера больше.
Он смотрел на машины, будто не ждал никого, а просто был частью асфальта.
Эмида встретилась с ним взглядом — на долю секунды.

Что осталось от нас в тех, кто придёт позже? Только шрамы или ещё и выбор?

Она отвернулась, надавила на газ.

Спустя ещё несколько кварталов показалась знакомая улица.
Неон начал исчезать, уступая место мраку.
Асфальт стал неровным, узкие проезды — будто шрамы в теле города.
TESSERA была совсем близко.

Она припарковалась чуть в стороне, не у главного входа, а в тени.
Проверила оружие, бросила взгляд в зеркало заднего вида.

— В этот раз — без масок, — сказала она себе тихо.

И вышла.

Эмида шагнула с мокрого асфальта на полумрак узкой аллеи, ведущей к тяжёлым стальным дверям клуба TESSERA. Ветер доносил с улицы холод и запах мокрого асфальта, но за дверями царил иной мир — мир закрытых тайн и запретных сделок.

Она остановилась перед охранником — большим мужчиной в чёрном костюме и сером галстуке, глаза которого, казалось, видели не только тело, но и душу. Он молча проверил список, затем кивнул.

— Эмида, — его голос был низким и ровным, — без охраны, как и просили. Ваша карта и часы доступа.

Она протянула тонкий чёрный браслет — электронный ключ, едва заметный на запястье. Охранник надел на руку сканер — зелёный свет мигнул, и массивные двери медленно разошлись.

Внутри клуб встретил её густым тёплым воздухом, пропитанным ароматами табака, дорогого виски и тонких благовоний. Музыка — «Black Sea» — проникала в каждую щель, создавая атмосферу напряжённой элитарности.

Пол покрывала мягкая ковровая дорожка, приглушавшая шаги, а стены были обиты тёмным деревом и бархатом, словно сама роскошь пыталась спрятать здесь свои шрамы.

Лёгкое мерцание ламп, игра теней и приглушённый свет свеч — всё это превращало пространство в кокон интриг.

Эмида шла уверенно, каждый её шаг звучал как вызов.

В зале уже собирались избранные — мужчины и женщины в дорогих костюмах, мерцание драгоценностей на шее и запястьях казалось частью тщательно отрепетированной игры.

В самом центре этого витиеватого мира стоял он — Венансио.

Его фигура была выпрямлена, взгляд пронизывал пространство, как лезвие. На нём был чёрный костюм, идеально сидящий по фигуре, белая рубашка без галстука. На лице — та самая царапина, которую видел весь город в новостях, и которая теперь казалась символом несломленного духа.

Он слегка растрёпан, с непринуждённой небритостью, стоял, прижав к себе девушку, с которой разговаривал. Их близость казалась одновременно искренней и опасной — отражением его сложной жизни.

Венансио заметил Эмиду сразу, и в этот миг всё вокруг — музыка, запахи, свет — будто затихло.

Её шаги замедлились, дыхание стало ровнее.

Он сделал небольшой кивок, приглашая её подойти.

Эмида медленно подошла к Венансио, лёгкая улыбка играла на её губах — хищная и уверенная. Венансио окинул взглядом девушку, с которой только что стоял — та лишь бросила на него ехидное хмыканье и, не спеша, удалилась в глубину зала.

Венансио повернулся к Эмиде, в его взгляде мелькнула искра — смесь уважения и вызова.

— Ты умеешь появляться внезапно, — сказал он с лёгкой усмешкой,
— почти как призрак, который внезапно стал настоящей угрозой.

— Исчезать и появляться — моя специальность, — ответила Эмида, не отводя глаз.
— Ты уже привык к тому, что меня не ждут и не зовут.

Он усмехнулся и шагнул ближе.

— Что ж, — продолжил он,
— в этой игре побеждает тот, кто знает, когда уйти... и когда вернуться. А ты, похоже, мастер обеих тактик.

Она посмотрела прямо в его глаза, почувствовав, как между ними заиграла искра напряжения и недосказанности.

— Тогда, — тихо сказала Эмида
— давай посмотрим, кто сегодня выйдет из этой игры победителем.

Венансио наклонился чуть ближе, и в его голосе прозвучала мягкая угроза:

— Ты знаешь, я всегда готов к бою. И исчезновение — это лишь начало.

Внезапно из динамиков клуба потекли первые аккорды «Girl of Your Dreams» — нежный, но томительный голос Isabel LaRosa окутал зал лёгким туманом музыки. Звуки словно проникали в каждую клеточку, заставляя замереть всё вокруг. Голос певицы — чувственный, немного хрупкий, словно шепот тайны — приковал внимание и словно пробуждал в людях нечто спрятанное.

Венансио не отрывал взгляда от Эмиды, его глаза сверкали в полумраке, как хищника, что встретил свою добычу. Он протянул руку — не просто приглашение, а вызов, обещание погружения в иной мир, где можно забыть о холоде и страхах.

«Ты — девушка из своих мечтаний?» — произнёс он тихо, с едва заметной усмешкой, наполненной вызовом и притяжением.

Эмида остановилась на мгновение, почувствовав, как напряжение между ними словно искра, готовая воспламениться. Её пальцы нежно коснулись его ладони — холодный и твёрдый контакт, который тут же разжёг в ней пульсирующее тепло.

Они медленно вышли из толпы на пустой танцпол, где свет мягко играл на блестящей поверхности пола, создавая плавные отражения их силуэтов. Музыка пульсировала между ними, ритм — притягивал, манил, завораживал.

Венансио притянул Эмиду ближе, их тела почти соприкоснулись, а воздух между ними заполнился электричеством. Она почувствовала его дыхание — чуть грубое, горячее — и сдержанную страсть, скрытую под внешним спокойствием

Они начали медленно кружиться в танце, плавно скользя по полу, словно отрешённые от всего мира. Их взгляды встретились — и в этих глазах горело что-то первобытное, животное, непреодолимое. Взгляд Венансио был полон решимости и внутренней силы, взгляд Эмиды — смесь вызова и покорённого огня.

Их лица были близки, дыхания — смешались, а в каждом движении чувствовалась непередаваемая страсть и напряжение, будто они говорили без слов, читая друг друга на уровне инстинктов.

Песня продолжала звучать, голос Isabel становился всё глубже и ближе, словно завораживая их в этом моменте. В каждом движении, в каждом прикосновении было столько страсти, что казалось — вот-вот разгорится пламя.

Их танец — не просто слияние тел, а диалог душ, наполненный сложными эмоциями: отчуждение и притяжение, горечь прошлого и надежда на будущее.

В этот миг всё вокруг перестало существовать — только они и музыка, которая обещала невозможное.

Песня медленно затихала, словно скатываясь по их телам последним касанием. Воздух между ними был тёплым, плотным, натянутым как струна. Эмида остановилась первой, взгляд её замер на его губах — затем поднялся к глазам. В них было что-то опасное, тёмное, животное. Ответ на вызов, который он бросил.

— И часто ты так приглашаешь незнакомок танцевать под шёпот девичьих мечт? — тихо спросила она, слегка наклонившись к его уху. В голосе — лёгкий яд. Почти заигрывание, но с остриём.

Он улыбнулся краем губ.
— Только тех, кто может исчезнуть... так же внезапно, как появился.

— Осторожно, — прошептала она, отступая на шаг, всё ещё держа его за руку.
— Некоторые призраки возвращаются, когда их зовут по имени.

И отпустила.

Он не попытался удержать.

Эмида плавно повернулась и пошла прочь, будто танец был для неё не более чем разминка перед настоящим движением. На её лице играла едва заметная улыбка, холодная и хищная

Каблуки глухо касались ковра. Её шаг — точный, собранный, почти беззвучный. Плащ мягко струился за спиной, на миг сливаясь с тенями мраморных стен клуба. Лицо — снова холодная маска. Как будто танца не было. Как будто этот вечер — просто ещё одна глава. Миссия, которую она решила не исполнять.

И вдруг, сквозь музыку и приглушённый гул голосов,
словно лезвием по нерву:

— Эмма.

Просто. Тихо.
Но это имя, как выстрел в темноте, разорвалось прямо в позвоночнике.

Она не обернулась.

Словно тело на долю секунды забыло, как дышать.
Имя, которое знали только двое — мать и отец.
Имя, которое она стерла из себя.
Имя, которое никто не мог произнести, потому что оно было похоронено вместе с прошлым.

Она замерла. Лишь на мгновение

Пальцы правой руки чуть дрогнули — ладонь будто искала оружие, которое должно было быть рядом.
Но его не было.
Пальцы скользнули по бедру —
Пусто.

Резко развернулась.

Он стоял в полумраке — расслабленный, почти ленивый. Но в пальцах играл её нож — вращал, как будто знал его всю жизнь. Свет падал на металл, заставляя лезвие блестеть, как капля яда.

— Уронила... или забыла, — сказал он, не убирая тени усмешки с губ.
— Не похоже на тебя.

Его голос был спокойным, но в нём звучал вызов.
Он знал, что это не просто нож.
Он не знал, кто именно она, но чувствовал — рядом с ним кто-то не из этого мира.

Эмида встретилась с ним взглядом.

Холод.
Тревога.
И — искра. Что-то, что дремало слишком долго.

Она приблизилась. Медленно. Точно.
Протянула руку.

Но он поднял нож повыше — играючи, как будто дразнил.

— Не-а, — тихо сказал он, смотря ей в глаза.
—Сначала скажи... кто ты, Эмма? А потом получишь свою игрушку.

Он не шутил — и не давил.
Он просто держал её прошлое в пальцах.
И смотрел, как оно пульсирует у него на ладони.