Глава 18
В дверном проёме показались трое. В тесной хижине сразу стало меньше воздуха, но Эвите от этого будто стало легче. Она подняла глаза, и на мгновение всё внутри сжалось.
Первым вошёл Томас. От холодного безразличия в его взгляде почти ничего не осталось. Теперь он выглядел просто задумчивым. Он будто пытался что-то понять. Минхо следом — с той самой невозмутимой лёгкостью, что всегда его сопровождала. Ньют замыкал их троицу, и на его лице отражалась тень той тревоги, что никуда не делась.
Эвита почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. Радость. Она скучала. Это признание будто всплыло само — без борьбы, без сопротивления, просто стало фактом. Ей не хватало их — этих голосов, этих лиц. И теперь, когда они здесь, всё казалось чуть менее чужим.
— Привет, — прошептала она. Голос едва вырвался, сухой и охрипший.
— Ну ты и безмозглая, конечно, — с тем самым привычным выражением в глазах выдал Минхо. Не осуждая и не злясь на неё. По-дружески хлопнул её по плечу, давая понять: всё, ты снова с нами.
Томас просто посмотрел на неё, и она нахмурилась, не совсем понимая, что у него на уме. Кивнула. Он ответил тем же. Ни слова. Ни жеста лишнего. Но в этом молчании было гораздо больше, чем в любом разговоре. Эвита усмехнулась. Ладно. Она разберётся с этим позже.
— Ты не представляешь, на каких мы были нервах, — Минхо устроился ближе к стенке, словно и сам устал больше, чем хотел показывать. — Я уже думал — всё, больше не увидим тебя. Даже Ньют затих, представляешь?
Ньют не спорил. Он стоял, не приближаясь, и смотрел на неё внимательно. В его взгляде не было ни укора, ни злости. Он уже высказал всё, что думает, и хотя это был не предел, на сегодня с неё хватит.
Ему и не нужно было говорить — она и так чувствовала его вину. За то, что не углядел. За то, что позволил ей сойти с пути, который сам же помог ей выстроить.
— Как ты выбралась? — спросил Томас, по-прежнему спокойно, но с тем напряжением, которое трудно было не заметить.
— Не знаю, — выдохнула Эвита. — Может, это было чудо.
Минхо усмехнулся, но без веселья:
— Вряд ли.
— Мы слышали ночью… звуки, — продолжил Томас, не отводя от неё взгляда. — Скрежет, вопли. Значит, он тебя нашёл?
— Да, — она произнесла это тихо. Слишком живой была память о чёрной жидкости, о мёртвом гривере, о неподвижном теле женщины и ребёнке рядом. Она снова ощутила, как гулкий страх поднимается изнутри, но удержала его. Не время.
— Должно быть, это было жутко, — не отставал Томас. Он будто пытался добраться до сути, зацепиться за что-то. Его вопросы были продуманы, но сбивчивы, будто он сам не до конца понимал, что ищет.
— Не то слово, — слабо усмехнулась она. — Хотя ты и сам знаешь, каково это.
Наступила тишина. Тесная, как сама хижина. Минхо слегка нахмурился, переведя взгляд с одного на другого. Томас молчал, но в его лице снова что-то поменялось — стал отстранённее, как будто разговор подошёл к черте, которую он не хотел пересекать.
Он кивнул. Раз — коротко. И этого оказалось достаточно, чтобы Эвита поняла: он всё слышал. Всё принял. Но держит внутри слишком много, чтобы говорить сейчас.
Потребность поговорить с ним, стала ещё больше, но это придётся отложить на потом.
— Что теперь будет? — неожиданно спросила Эвита. — Местные меня ещё не хотят убить?
Звучало это как шутка, но во рту отдала странная горечь. Реплика повисла в воздухе, будто проверяя границы допустимого. Парни сразу оживились, будто ждали подходящего момента, чтобы её подбодрить.
— Я всё уладил, — с напускной важностью выпятил грудь Минхо. — Ну, почти. Ньют слегка поучаствовал.
— То есть? — прищурилась она.
— Подонок Галли хотел вышвырнуть тебя за нарушение правил, — впервые за всё время подал голос Ньют. Его голос прозвучал хрипло, и он тут же откашлялся, возвращая себе привычный тон. — Но всё закончилось кутузкой. Без харчей.
— Сколько?
— Сутки.
— Спасибо, — кивнула она.
— И то могло бы обойтись без этого, если бы не твой выкидон, — хмыкнул Минхо, скрестив руки на груди. — Знала же, чем рискуешь.
— Ты отправишься в яму, как только сможешь стоять на ногах, — добавил Ньют, осторожно, словно проверяя её реакцию.
Эвита тут же нахмурилась.
— А с чего вы взяли, что я не могу?
Она порывисто приподнялась, собираясь доказать им обратное, но парни тут же бросились к ней — кто с возгласом, кто с руками наперевес.
— Не дёргайся, — строго сказал Ньют, осторожно укладывая её обратно. — Твоя рана серьёзная. Ты потеряла много крови.
Он говорил спокойно, но в голосе всё равно чувствовалась тревога. Меньше всего он хотел видеть, как она, ослабевшая и раненная, отправляется в кутузку, хоть и на сутки.
Опомнившись, он перешёл на более мягкий тон:
— Тебе нужно восстановиться. Тишина и покой, ясно?
Не дожидаясь её возражений, он схватил Минхо и Томаса за рукава и, под сдавленные протесты, потащил к выходу.
— Ньют, ваше присутствие мне никак не мешает, — заметила Эвита, вскидывая бровь.
— Эв, тебе нужно поспать. Не упрямься, — не оборачиваясь, отозвался он. И всё.
Понимая, что спорить бесполезно, она только наблюдала, как он выталкивает парней из хижины, словно это была его святая обязанность. На миг это показалось почти забавным — настолько, что уголки губ невольно дрогнули.
Но стоило двери захлопнуться, улыбка исчезла. Одиночество, раньше казавшееся привычным, теперь ощущалось пугающе остро. Оно пахло тишиной, от которой закладывало уши, и напоминанием, что в темноте она остаётся наедине не только с собой — но и с кошмарами.
Ньют, заметив, как настроение девушки мгновенно изменилось, воспринял это по-своему: переутомление, слабость. Он тепло улыбнулся на прощание, не желая давить на неё сильнее. Оставил отдыхать, искренне веря, что делает правильно.
Он не знал, что эта ночь станет для неё одной из самых тяжёлых.
Сны давно перестали быть отдыхом. То, что раньше дарило забвение, теперь превращалось в пытку. Закрыть глаза — значило шагнуть в новый кошмар. И с каждым разом он становился всё реальнее.
Эвита лежала, не двигаясь, уставившись в тёмный потолок хижины, и не могла понять: она проснулась или всё ещё спит? Видения переплетались с реальностью настолько плотно, что граница между ними давно стерлась. То, что раньше можно было бы высмеять — мол, испытания, закалка, путь героя, — теперь резало по живому.
Прошло всего несколько дней, но они будто сжали её в кулак. Каждый час тянул за собой след из тревожных образов и внезапных провалов памяти. Иногда ей казалось, что она теряет рассудок. Нет — не казалось. Она действительно сходила с ума. И не могла это остановить.
Прежняя Эвита осталась где-то там, на границе между бегством и возвращением. Та, которая могла смеяться, спорить, искать выход. Сейчас — пустота. Ни энтузиазма, ни стремления. Лишь попытка держаться на поверхности.
Когда Ньют или кто-то из парней приходили её навестить, она изо всех сил притворялась: улыбалась, кивала, даже пыталась шутить. И каждый раз они уходили с тем же выражением — она восстанавливается, просто нужно дать ей время.
Но как же они ошибались.
— Чёрт, — прошептала Эвита, срываясь. Она провела ладонями по лицу, словно хотела стереть с кожи страх, который застрял под ней.
Кошмары не отпускали. В них снова и снова появлялись незнакомые люди в белых халатах. Учёные — без лиц, с холодными руками. Она оказывалась то на кушетке, то в тесной клетке. Её удерживали, вкалывали что-то, наблюдали. Без объяснений, без слов.
Сначала она боролась — кричала, вырывалась, билась. Потом перестала. Постепенно, от сна к сну, Эвита сдавалась. И с каждым разом ей становилось проще не сопротивляться.
В какой-то момент она заметила: больше не чувствует страха. Он исчез, уступив место чему-то иному — равнодушию, холодной отстранённости. Теперь она просто наблюдала за тем, что с ней делают, как наблюдают за ней.
Они чего-то ждали. Испытывали. Пробовали. А она — принимала. Не потому, что так проще. А потому, что иначе нельзя.
Внутри всё ещё жили эмоции, но она больше не хотела их показывать. Не потому, что боялась — потому, что это стало бессмысленно.
Один из дней ничем не отличался от предыдущих — тот же полумрак, та же тишина, тот же взгляд, упертый в одну точку потолка. Эвита лежала, как обычно, не двигаясь.
Когда дверь хижины тихо приоткрылась, она даже не удивилась. Это был Ньют. Он приходил каждый день — всегда ненадолго, всегда осторожно, будто боялся вторгнуться в её хрупкое пространство. Он думал, что надоедает. Наверное, даже не замечал, насколько его присутствие нужно ей больше, чем она могла сказать вслух.
И всё же, сегодня она решила — намекнуть надо. Иначе в этом молчании она просто исчезнет.
— Не садись так близко, — хрипло произнесла она.
Голос звучал странно — сухой, надтреснутый, словно ей давно не доводилось говорить. Эвита старалась пить воду, но от неё становилось только хуже: хотелось в туалет, а голос всё равно терялся.
Ньют остановился в полушаге, его брови тут же сошлись на переносице. Она поспешила добавить:
— От меня плохо пахнет.
Он хмыкнул. Не с издёвкой — с каким-то почти тёплым участием. Но действительно, ближе не сел.
— Как ты?
Простой вопрос. Настолько простой, что он будто ударил под рёбра. В груди сжалось, но она сдержалась.
— Лучше, — соврала спокойно. — Когда я смогу принять душ?
Это прозвучало неожиданно живо, и он невольно рассмеялся — искренне, тепло, почти по-старому. Покачал головой:
— Что?
— Я уже не могу этого терпеть, — буркнула Эвита, — не понимаю, как ты ещё смотришь на меня.
— Ты красивая, — произнёс он, без шутки.
Она замерла. Слова прозвучали слишком просто, слишком честно. Они будто согрели её изнутри — впервые за долгое время. Она покачала головой, слабо улыбнувшись:
— Если так пойдёт, я сбегу в душ сама.
— Ни в коем случае, — подыграл он, — придётся поймать тебя раньше, чем ты доползёшь до двери.
— Я уже могу ходить сама. И рана почти не саднит, — тихо сказала она, глядя куда-то в сторону, будто между прочим.
Ньют, конечно, знал, что это правда. Видел, как она всё чаще шевелится, как изредка — думая, что никто не замечает — встаёт и расхаживает по хижине, держась за стену. Но всё равно не мог заставить себя согласиться. Он всеми силами пытался удержать её здесь — не потому, что сомневался в её физическом состоянии. Просто не хотел отпускать. В кутузку. В одиночество. В клетку.
— Пусти меня, Ньют, — голос Эвиты стал тише, но острее. В нём не было упрёка — только просьба. Почти мольба.
Он глубоко вздохнул и посмотрел ей в глаза. Там не было упрямства или раздражения. Только настойчивая, прозрачная нужда — быть, делать, дышать. Жить. А где-то под этим угадывалось что-то мрачное, тревожное — как тень, мелькнувшая в глубине. Он не мог это назвать, но почувствовал, и от этого стало особенно не по себе.
Он хотел защитить её. От всего. Но теперь понимал: защита превращается в плен. А Эвита никогда не была той, кого можно удержать.
— Ладно, — наконец выдохнул он.
Это было самое тяжёлое «ладно» за всю его жизнь.
Стоило этим словам прозвучать, как девушка сразу оживилась. Она осторожно начала подниматься, будто боясь, что он передумает, отзовёт разрешение. Её движения были сдержанны, но в них читалось напряжение. Тело, долгое время неподвижное, теперь отзывалось скованностью. Мышцы каменели, мурашки бежали по коже при каждом движении.
Она потянулась, стараясь не задеть швы. Каждый её жест был выверенным, как у человека, заново осваивающего своё тело.
— Только не дёргайся, ладно? — тихо сказал он, стараясь звучать спокойно, но голос всё равно дрогнул.
Эвита кивнула, соглашаясь без колебаний. Ей было всё равно — кутузка, наказание, Галли с его праведным гневом. Главное — выйти из этой хижины, из замкнутого пространства, где воздух давно стал слишком густым.
Поднявшись на ноги, она вдохнула полной грудью. Даже запах сырого дерева и пыли казался теперь свежим. Это был предвкушаемый глоток свободы — не настоящей, пусть, но хотя бы шаг к ней.
— Когда мне нужно идти?
— Когда захочешь, — ответил Ньют, всё ещё не сводя с неё тревожного взгляда.
Она посмотрела на него пристально:
— Ньют, я серьёзно.
Он вздохнул, сдался:
— Как только почувствуешь, что можешь идти. Всё зависит от тебя.
Кивнув, Эвита на секунду замерла, оценивая свои силы. Мысли о наказании её не пугали — наоборот, они придавали ей ощущение контроля. Она принимала последствия, не скрывалась от них. Значит, никто не вправе бросать в неё обвинения за то, что она выжила.
Единственное, о чём она сейчас по-настоящему думала — это душ. Холодная вода, пусть даже ледяная, и возможность смыть с себя запах дней, проведённых в заточении. Мысль об этом была почти утешительной. Если уж идти в кутузку, то хотя бы чистой.
Ньют уловил перемену на её лице. Меж бровей залегла лёгкая, упрямая складка — та, что появлялась, когда она погружалась в мысли. Он осторожно взял её за руку. Этот жест был не столько поддержкой, сколько напоминанием: он рядом.
— Я проведу тебя, — тихо сказал он.
Они двинулись неспешно, но без промедлений. Эвита старалась идти ровно, не перетруждая тело, ещё не забывшее боль. Ньют шагал рядом, подстраиваясь под её темп, сам немного прихрамывая — привычное движение, которое не привлекало внимания лишь потому, что все давно к нему привыкли.
Но для Эвиты это никогда не было привычным. Просто раньше не было подходящего момента, чтобы спросить. А теперь — он пришёл.
— Можно кое-что спросить? — негромко произнесла она, стараясь не разрушить возникшую тишину.
— Конечно, — ответил он сразу, не оборачиваясь, но чуть повернув голову в её сторону.
— Почему ты хромаешь? Ты никогда не рассказывал.
Слова повисли между ними, не как упрёк, а как осторожное прикосновение к чему-то личному. Она не ожидала, что он ответит сразу — но и не отводила взгляда.
— Я… — начал он, но замолчал на полуслове. Задержался взглядом на дороге перед собой и только спустя миг добавил: — Расскажу как-нибудь позже. Мы уже пришли.
Он протянул руку вперёд, указывая на деревянную постройку с навесом — душ. Эвита остановилась, всматриваясь. Её чуть кольнуло разочарование — лёгкое, почти незаметное. Но оно тут же уступило место другому чувству — непреодолимому желанию наконец-то смыть с себя всё: пот, кровь, грязь, воспоминания.
— Ладно, — тихо сказала она и выдавила благодарную улыбку. В ней не было обиды. Только усталость и странное, почти детское облегчение.
— Ньют, мне бы… какие-нибудь вещи. Чистые. Если можно.
— Конечно, — кивнул он, уже разворачиваясь. — Сейчас принесу.
С каплями воды стекали и воспоминания — тяжёлые, вязкие, пропитанные страхом. Эвита тёрла кожу до покраснений, будто пыталась стереть не только грязь, но и всё, что пережила. Каждый жест — как отчаянная попытка вымыть себя изнутри.
Рана на боку всё ещё выглядела свежей, но обработана она была аккуратно — медаки, к чести их, постарались. Эва бросила на неё короткий взгляд, без особого интереса. Боль стала чем-то фоновым, привычным, а забота о собственных повреждениях — делом вторичным.
Настоящее облегчение принесла забота о волосах. Она склонилась под струю, втирая мыло, расчищая каждый локон. Пена уносила с собой остатки крови, земли и чего-то неосязаемого, но тяжёлого.
С каждым движением становилось легче — не телу, а ей самой. Как будто на несколько минут она снова становилась живой.
Когда Эвита наконец почувствовала, что достаточно чиста, она позволила себе просто стоять под прохладной струёй, ловя редкое для этих мест ощущение покоя. Вода стекала по коже, больше не напоминая о боли, а словно давая отсрочку от неё.
Ньют появился чуть позже, молча передав ей сложенный аккуратно свёрток одежды. Он подумал обо всём — тёплая рубашка, штаны, даже тонкий плед. Позаботился, чтобы ей не было холодно в кутузке. Этот жест был простым, но за ним стояло больше, чем слова.
Чувства Ньюта трогали её. Слишком глубоко, чтобы легко это признать — даже самой себе. Всё ещё с трудом верилось, что они стали настолько близки. Ирония судьбы заключалась в том, что для этого пришлось пережить то, что почти стоило ей жизни.
Усмехнувшись собственной мысли, Эвита наспех завязала влажные волосы в косу. Натянула чистую одежду — запах ткани показался ей почти роскошью — и, выпрямившись, двинулась к кутузке. Ньют шёл рядом, не произнося ни слова. Он знал, что нужно быть рядом, не отвлекая.
Глэйд уже спал. Солнце давно скрылось за стенами, и поселение утонуло в мягких сумерках. Прохлада ночи касалась кожи, но после душа она казалась почти приятной.
Мысли Эвиты внезапно соскользнули к Чаку. За всё время её пребывания в медчасти он ни разу не пришёл. Это осознание пришло неожиданно — слишком многое в её голове было занято кошмарами, чтобы сразу это заметить. И теперь, когда стало чуть тише внутри, появилось ощущение вины.
Он ведь был первым, кто безоговорочно принял её. Кто ни разу не усомнился в том, что она своя. А она… даже не поинтересовалась, как он.
Взгляд скользнул к идущему рядом Ньюту. Он был сосредоточен, взгляд прямой, шаг уверенный, несмотря на хромоту. Эвита не решилась заговорить снова. Ей казалось, она уже вторглась туда, куда не стоило — когда спросила о причине его хромоты. То, как он тогда замялся, говорило больше слов. Он не был готов. И она не станет давить.
Она найдет Чака. Обязательно. Как только всё закончится и её отпустят. При мысли о нём сердце сжалось — от нежности, от вины и от ожидания встречи. Она скучала.
— Готова? — спросил Ньют, когда они подошли к яме.
Углубление в земле было обнесено решёткой из грубых жердей. Связанные бамбуковые стволы образовывали простой, но крепкий каркас. Конструкция выглядела надёжно — нечто между клеткой и временным укрытием. В ней не было ничего устрашающего, но сам факт её существования говорил о многом.
— Да. Давай покончим с этим, — отозвалась Эвита.
Не дожидаясь помощи, она с осторожностью спустилась вниз, опираясь на край. Действовала аккуратно, но уверенно. Ньют едва успел сделать шаг вперёд — не потому, что не хотел помочь, просто не ожидал, что она решит всё сделать сама.
Он остался наверху, не сразу наклоняясь к решётке. Несколько секунд смотрел вниз, на Эвиту, как будто хотел что-то сказать, но передумал. Её взгляд скользнул вверх, задержался на нём — просто, без выражения.
Он осторожно опустил деревянную решётку, проверяя, чтобы та встала ровно. Верёвки натянулись, дерево чуть скрипнуло.
Эвита не стала ни возмущаться, ни шутить. Отступила вглубь, отодвигаясь от света, который пробивался снаружи. За решёткой она казалась тенью, силуэтом, который ещё недавно стоял рядом.
Ньют всё ещё смотрел на неё. Её почти не было видно, но он не сразу ушёл. А когда развернулся, шаг его был медленным — не от сомнений, а потому что внутри что-то оставалось несказанным.