Глава 17
— Маааааам! Мама!.. — девочка вскрикнула так, будто могла вытащить мать из небытия одним только голосом. Она тянулась к ней, захлёбываясь в собственных слезах, не в силах поверить в то, что происходит. — Ты обещала… Ты врёшь… Открой глаза… пожалуйста…
Холодное тело не отзывалось.
Она не могла принять это. Не сейчас. Не тогда, когда всё вокруг рушилось. Когда им было так тяжело. Они должны были держаться вместе, всегда. Мама не могла её бросить.
Маленькие дрожащие ладошки вновь и вновь тормошили неподвижную женщину, словно пытались разбудить от кошмара. Но кошмар был реальностью.
Грудь матери зияла страшной, рваной дырой, а по её телу, словно по стеклу, расползлись тонкие, чернильные вены. В уголках рта засохла пена. Тёмные волосы спутались и торчали в разные стороны, придавая лицу болезненное, почти безумное выражение. Она уже не была собой. Только пустой, расфокусированный взгляд, уставившийся в небо, доказывал, что жизни в ней больше нет.
— Пожалуйста, мам… — сдавленно прошептала девочка.
Она медленно опустилась рядом, подогнула под себя ноги, уткнулась в плечо матери. Её хрупкое тельце сотрясалось от беззвучных всхлипов. Слёзы не катились больше — они просто стекали по лицу, как вода с разбитой чаши. Она прижалась щекой к холодной коже и замерла, будто хотела раствориться в этом последнем касании, сохранить его навсегда.
В этот миг девочка хотела только одного — чтобы всё было иначе. Чтобы это случилось с ней. Чтобы она могла поменяться с матерью местами.
С трудом разлепив веки, Эвита ещё долго не могла понять, где находится. Комната казалась чужой, нереальной — будто продолжением сна.
Его отголоски всё ещё пульсировали в груди, заполняя сердце глухой, невыносимой болью.
Ей снилось мёртвое тело. Маленькая девочка, совсем ребёнок, обнимала его, кричала, умоляла, не верила. Сцена была такой отчаянной, такой живой, что Эвита проснулась с желанием зарыдать. Будто это была она. Будто это её мать. Будто это её крик разрывал воздух.
Она с усилием сглотнула — горло пересохло, губы потрескались. Тело ныло от боли, тупой, вязкой, будто внутри неё медленно горело что-то тяжёлое и горячее. Пытаясь приподняться, Эвита вскрикнула и тут же рухнула обратно, зажимая рану на животе. Острые вспышки боли вспыхнули в глазах, и одна за другой всплывали картинки: лезвие, сталь, крик, тьма.
Она выжила.
Значит, её нашли. Должны были. Она в Глэйде, вероятно, в медчасти. В голове стучала мысль: кто? Кто её нашёл, кто перенёс?
— Очнулась, — прозвучал голос сбоку.
Она резко повернула голову. В проёме стоял Томас. Его лицо казалось каменным, лишённым эмоций. Ни облегчения, ни злости, ни тревоги.
Эвита вдруг почувствовала, как в ней всё сжалось. Она ожидала чего угодно — гнева, упрёков, страха — но не этой холодной отстранённости.
— Позову Ньюта, — сказал он, не дождавшись ни слова от неё, и вышел.
Это было странно. Они с Томасом не были особенно близки, но и чужими назвать их было нельзя. Эвите казалось, что между ними возникло нечто похожее на дружбу. И тем не менее, сейчас в его взгляде не было ни капли тепла. Ни радости, ни облегчения. Она только что вырвалась из лап смерти, сделала невозможное — и вместо того, чтобы услышать хотя бы простое «ты жива», встретила равнодушие. Как будто её возвращение ничего не меняло.
Неужели, если бы она не вернулась, никто бы даже не заметил?
— Да ладно, — прошептала она себе под нос. Хрипло, словно подтверждая самой себе: обижаться сейчас — глупо.
Прошло всего несколько минут. И вот в проёме показался Ньют.
Он вошёл резко, как человек, который долго сдерживался. Его лицо было бледным, губы сжаты, дыхание рваное — он, кажется, бежал. Эвита сразу это поняла: грудная клетка Ньюта стремительно поднималась и опускалась, а в глазах плескалась паника, не успевшая осесть.
На мгновение его лицо стало жёстким. Эвита затаила дыхание — неужели и он…?
Но нет. В следующее мгновение Ньют метнулся к ней, сжал её руки в своих.
— Господи, как я переживал… — выдохнул он и закрыл глаза на долю секунды, — Ты могла умереть, понимаешь?
Он держал её ладони крепко, как якорь, и голос его дрожал. Между словами прорывались сдержанные эмоции — он балансировал на грани: между желанием закричать, обрушить на неё весь страх и злость, и тем, чтобы просто обнять, прижать к себе и не отпускать.
— Ньют… — её голос едва сорвался с губ.
— Я чуть с ума не сошёл, — прошептал он. — Больше так не делай. Никогда.
— Прости, — только и смогла вымолвить Эва.
Ньют дрожал рядом, стиснув её руки так крепко, будто хотел удержать не только её, но и свою душу, что почти выскользнула за последние сутки. Он прижался лбом к её пальцам, не говоря ни слова. И в этой тишине между ними звучало больше, чем могли бы выразить любые слова. Один лишь взгляд, одно прикосновение — и этого было достаточно.
Эва и представить не могла, насколько важна для него. Не ожидала, что он так встревожится, что, не раздумывая, бросится в лабиринт ради неё. Если бы его не остановили, он бы пошёл — сам, один, не остановился бы, пока не нашёл её. Или пока не погиб.
Когда стало ясно, что Эвита исчезла, Ньют чуть не сошёл с ума. Сначала подумал, что она просто проспала, хоть это было на неё не похоже. Устала — решил он. Последнее время она действительно много работала. Но когда пришёл к её гамаку — тот оказался пуст. Сердце на мгновение остановилось. Что-то было не так.
Он оббежал весь Глэйд. Заглянул на кухню, проверил плантацию, пробежался по лесу. Эвы не было. Тогда он нашёл Чака. И стоило мальчишке расплакаться, как всё стало ясно. Ньюта будто ударили. В голове гулко стучало: только не это. Он рванул в сторону Врат, не колеблясь ни секунды.
Хотел ворваться в лабиринт — но Чак закричал ему вслед, удерживая его одним только голосом. Потом вмешались другие глэйдеры. Удерживали как могли. И только Алби, уговорами и спокойствием, смог вразумить его.
Бегуны были всё ещё внутри. Надежда оставалась.
Но когда Ворота сомкнулись, и они вернулись без Эвы — мир рухнул. Ньют метался по поляне, не разбирая дороги, снося всё на своём пути. Он не мог поверить, что она это сделала. Совершенно одна. Внутри чудовищного лабиринта, полного гриверов. Безоружная. Упрямая. С безумной решимостью в глазах. Чем она думала!?
Всё это напоминало страшный сон, от которого невозможно проснуться.
Глэйдеры молча наблюдали за заместителем, не зная, чем помочь. Каждый из них переживал свою боль — ведь Эва стала для них своей. За короткое время она сумела влиться в их суровый мир. Насмешки сменились уважением, а колкие замечания — поддержкой.
А потом настала ночь.
Весь Глэйд слышал рёв гривера, скрежет металла, крики — пронзительные, безумные. Словно из самого ада. Это было невыносимо. Слушать. Осознавать. Понимать, что там, в глубине лабиринта, возможно умирает тот, кто стал для них родным.
Ещё одна потеря, — думали все.
Но она была здесь. Живая. Прямо перед ним.
— Какая же ты глупая, — нарушил тишину Ньют. Его голос дрогнул, но в нём сразу же вспыхнула злость. — Ты могла погибнуть. Чем ты думала!?
Молчание рассыпалось, будто стекло. Вместо него пришло напряжение. Он не мог больше сдерживаться. Все чувства, копившиеся в нём с той самой секунды, как он узнал о её исчезновении, рвались наружу.
— Я… как всегда, хотела правды, — ответила она.
— И?.. — его голос похолодел, стал острым, как нож. — Что, получилось узнать?
Эвита поджала губы. Этого было достаточно.
Он резко вскочил, и закричал:
— Сколько можно, Эва!? Сколько ты будешь верить, что можешь что-то изменить? Мы здесь уже три года! Три! И — ничего!
— Я пыталась помочь! Неужели ты думаешь, что я способна сидеть сложа руки, когда могу хоть чем-то быть полезной?!
— Тебя чуть не сожрали! В этом твоя помощь?!
— Хватит орать! Я не ребёнок! — её голос сорвался в крик. Боль в боку вспыхнула с новой силой, будто наказание за каждое слово. Голова закружилась.
Ньют увидел, как она схватилась за живот, и в ту же секунду вся его злость испарилась. Он шагнул к ней, голос смягчился:
— Прости, Эв... Я просто… Я боялся. Боялся, что никогда больше не увижу тебя.
Эти слова ударили сильнее любого крика. Воздух вышел из её лёгких. Слёзы наполнили глаза и начали стекать вниз, освобождая всё, что она пыталась сдерживать. Она не плакала — рыдала. Беспомощно, истерично, как ребёнок, переживший слишком многое.
Ньют сел рядом. Осторожно, но крепко обнял её, будто мог защитить от прошлого, от боли, от самого лабиринта. Он не говорил ничего лишнего, просто был рядом. Поддерживал. Утешал.
— Прошу тебя, Эва… — прошептал он, пряча лицо в её волосах. — Просто доверься мне. И я всегда буду рядом.
Она долго молчала. Взгляд её потух, но дыхание понемногу выравнивалось. И вот, спустя несколько минут, она медленно положила ладонь на его голову, едва ощутимо, но уверенно. Как будто говорила без слов: хорошо. Доверяла.
В эту секунду между ними исчезла последняя стена. Всё, что прежде разделяло — страх, недосказанность, боль — растворилось. Они стали ближе, чем были до этого. И оба это поняли. И были этому рады.
Молчание снова воцарилось, но теперь оно не давило, а согревало.
— Что теперь будет? — тихо спросила Эва.
Ньют помедлил, вздохнул, и ответил неохотно:
— Ты нарушила правило. Ребята захотят наказания. Возможно… и большего.
Он не пытался сгладить, не прятал правду. Эва кивнула. Она понимала цену своего поступка.
Но не сожалела.
— Я приму всё, что решат, — сказала она спокойно. — Но я бы сделала это снова.
Ньют посмотрел на неё. Долго, пристально, с тем взглядом, в котором было слишком много — тревога, восхищение, злость, и… нежность.
— Знаю, — тихо произнёс он. — В этом вся ты.
После такого наполненного эмоциями разговора Ньют не стал больше задерживаться. Он оставил Эву одну — ей нужен был покой, тишина, возможность прийти в себя. А ему — необходимость действовать. Он направился к главной поляне, чтобы созвать совет.
Он знал: если не сделает этого первым, за него это сделает кто-то другой. И тогда уже не будет шанса повлиять на решение. Он не хотел снова терять Эвиту. Не мог. Поэтому собирался сделать всё, чтобы защитить её.
Когда глэйдеры собрались, он сразу перешёл к сути. Без лишних слов, без преувеличений. Рассказал, как всё было. Спокойно, но с силой в голосе. Каждый в этом кругу понимал, как трудно ему говорить об этом, и потому слушали молча, напряжённо.
— Мы не можем игнорировать это, — подал голос кто-то сбоку. — Если закроем глаза, остальные подумают, что можно нарушать правила без последствий.
И это была правда. Та самая, которую Ньют не мог отрицать.
— А я считаю, за такое нужно изгонять, — хмуро бросил Галли, скрестив руки на груди. Несколько голосов тут же поддержали его, гул одобрения прошёл по рядам.
Ньют сжал губы, глаза сузились:
— Правда? Странно слышать от тебя, Галли. А когда речь шла о тебе самом — ты был против. Забыл?
Галли помрачнел, но промолчал. Потому что Ньют попал в самую точку. Это злило его больше, чем обвинение.
— Девчонку всё равно нужно наказать, — неожиданно произнёс Минхо.
Ньют резко обернулся к нему:
— Ты серьёзно, чувак?
— Да. — Минхо смотрел прямо. Спокойно. — Мы не можем позволить самовольство. Все должны понять: лазить в лабиринт ночью — смертный приговор.
Толпа заворочалась, поддерживая бегуна. Гул нарастал, как волна.
Но Ньют вдруг замолчал. Он смотрел на Минхо, и в его взгляде читалась не злость — понимание. Он уловил в словах друга подтекст. Минхо не просто осуждал. Он направлял. Дал шанс вырулить.
— Предлагаю… яму, — после паузы произнёс Ньют. — Она выжила, да. Но правила нарушены. Должно быть наказание. Но изгнания она пока не заслуживает.
— А если она заражена? — обеспокоенно спросил кто-то.
Минхо фыркнул:
— Кланк! Если бы была ужаленной, она бы уже не стояла в Глэйде. А если стояла — то без рассудка. Тогда и совет не нужен был бы.
Слова произвели эффект. Шум стих. Повисла тишина. Каждый переваривал услышанное.
— В яму, говоришь… — протянул Галли, сощурившись. — Ладно. Но без еды и воды.
Ньют кивнул коротко:
— Само собой.
Из толпы послышались одобрительные выкрики. Решение было принято. Девушка нарушила правило и теперь должна заплатить. Но это было ничто, по сравнению с тем, что могло её ждать.
Эвита пыталась уснуть, но сон упрямо не приходил. Она лежала, уставившись в потолок своего укрытия, и всякий раз, как только веки опускались, внутренний мрак оживал.
Перед глазами снова и снова вставала одна и та же картина — мёртвое тело женщины, рядом — ребёнок. Образ был словно выжжен на сетчатке. Жутко реалистичный, липкий, как смола.
Ребёнок — совсем крошка — прижимался к безжизненному телу, испачканному какой-то густой, чёрной, словно нефть, жидкостью. Женщина была неподвижна, рот приоткрыт, глаза остекленели. Эвите казалось, что она слышит, как эта чернота медленно сочится из её ран.
И — вопли. Пронзительные, истерические, срывающиеся на визг. Ребёнок кричал, и этот крик застревал в ушах, будто кто-то крылом бьёт по черепу изнутри. Эвита зажимала уши, сжималась в комок, но не могла заглушить звук. Он не был реальным — но был нестерпимо настоящим.
Её воображение рисовало страшные варианты того, что могло случиться. Как женщина умирала, как отчаянно пыталась защитить ребёнка. Или наоборот — как этот мир забрал у неё всё, а потом и рассудок. Ответов не было. Только образы. Только боль.
Эвита села на кровати, обхватив голову руками. Её трясло. Не от страха — от бессилия. Она выжила в лабиринте, но лабиринт не ушёл из неё.
Теперь ей казалось, что кошмары останутся с ней навсегда. Они будут жить в ней, прятаться в самых тёмных уголках разума, ждать, когда она закроет глаза. Каждый раз — новый образ, новое искажение ужаса. Лабиринт был лишь началом. Лишь дверью, за которой прятался куда более страшный мир.
То, что она пережила с гривером, отпечаталось в теле — болью, слабостью, но куда глубже — в сознании. Там, в самой сердцевине, что-то дрогнуло. Что-то надломилось. Но не разрушилось.
Она собиралась вставать на ноги — медленно, шаг за шагом. Без спешки. Без иллюзий. Теперь она знала: всё, что впереди, будет трудно. Она больше не оттолкнёт эту реальность, не попытается убежать от неё или притвориться, что не видит. Это теперь и её жизнь. Её борьба. Её лабиринт.
И она примет это.
Смирится — не как покорная жертва, а как та, кто готова идти вперёд, даже если будет страшно. Даже если будет больно.
Она была одной из них. Была частью Глэйда. И если эта жизнь — из криков, крови и страха — хочет её сломать, ей придётся постараться.
Потому что Эвита больше не собиралась отступать.