Шестая глава
Квартира профессора оказалась совсем не такой, какой я себе её представляла. Хотя, если задуматься, мои ожидания и реальность семейной жизни с маленьким ребёнком вряд ли могли совпадать.
Данте, оставив меня в коридоре, бесшумно скрылся в глубине квартиры. Я, сжимая сумочку в руках, неспешно двинулась вперёд. Гулкий стук каблуков отчётливо раздавался в тишине. Сбоку от меня была гостиная — игрушки повсюду, но при этом удивительный порядок. Напротив располагалась тёмная кухня, освещённая только светом луны, пробивающимся сквозь окна. Я даже не могла представить, как мальчик сидел здесь один в такой темноте.
Вдруг мягкий, приглушённый свет наполнил квартиру, и я вздрогнула, невольно подняв взгляд. Впереди, в освещённом пространстве, появился Данте, держащий на руках своего сына. Моё сердце на мгновение замерло, пропустив удар.
Отцовство ему удивительно шло — в этом образе Данте выглядел естественно, но при этом сохранял свою мужественность. В его движениях не было ни капли неуверенности, только спокойная сила и забота. Они с мальчиком были поразительно похожи, и это невольно притягивало взгляд. Я слегка улыбнулась, когда его маленькие серые глаза, точь-в-точь как у отца, внимательно посмотрели на меня.
— Привет, — негромко сказала я, стараясь звучать дружелюбно. — Меня зовут Оливия.
Мальчик внимательно смотрел на меня, не выражая никаких эмоций, и это немного смутило меня. Но вдруг его лицо озарилось искренней детской улыбкой, и он протянул руку.
— Я Ален.
Я улыбнулась чуть шире и подняла руку, осторожно обхватив его маленькую ладошку, чтобы пожать. Но неожиданно он наклонился и легко коснулся губами тыльной стороны моей руки.
Я удивлённо посмотрела на него, а затем перевела взгляд на Данте. Он наблюдал за происходящим и, кажется, был так же ошарашен.
— Сынок, ты ещё слишком мал для Оливии, — наконец сказал он, приподняв бровь.
— Я взрослый! — возмутился Ален, бросив на отца недовольный взгляд.
Я тихо рассмеялась, глядя на них. Данте усмехнулся и, с лёгкой улыбкой, опустил сына на пол.
— Ладно, взрослый, — сказал он, слегка погладив его по спине. — Тогда займись своими взрослыми делами, а мы с Оливией должны поработать.
— Нет, папа, я должен показать вам свои рисунки!
Не дожидаясь ответа, Ален быстро скрылся в одной из комнат.
Данте обошёл меня и остановился за спиной. Я почувствовала его близость, а затем лёгкое прикосновение — его пальцы скользнули по талии, неторопливо поднялись вверх и коснулись плеч.
— Я не устану извиняться за сегодняшний день, — его голос звучал приглушённо, почти тёплым шёпотом.
Я на мгновение закрыла глаза, ловя это чувство, но затем, взяв себя в руки, тихо ответила:
— Всё в порядке. И с Аленом, похоже, мы нашли общий язык.
Данте улыбнулся — неуловимо, едва заметно, словно хотел сказать что-то ещё, но детский голос нарушил момент. Он вздохнул, словно возвращаясь в реальность, а затем бережно помог мне снять пальто, его пальцы чуть задержались на ткани, прежде чем он отступил.
Ален бодро зашагал вперёд, уводя нас вглубь квартиры. Гостиная встретила нас приглушённым, тёплым светом, в котором мягкие тени ложились на стены и мебель.
Комната явно несла в себе черты двух разных миров. Строгие линии тёмного дивана, аккуратно расставленные книги на полке, картина с приглушёнными оттенками над камином — всё говорило о вкусе и сдержанности хозяина. Но эта сдержанность уступала живому хаосу детства: на полу лежал плюшевый медведь, будто забытый в спешке, возле журнального столика валялись машинки, а ближе к окну раскинулись цветные карандаши, оставившие на белом листе небрежные детские рисунки. В углу застыл недособранный конструктор, словно ждущий своего часа.
Несмотря на этот разбросанный порядок, в комнате чувствовалось тепло. Здесь не было стерильной строгости, наоборот — каждый предмет, будь то книга или игрушка, находил своё место в этом смешении взрослого уюта и детской непосредственности.
Ален, не дожидаясь нас, сел на диван. Он с гордостью развернул один из них и протянул нам.
— Смотрите, это папа!
Я взяла лист и внимательно его рассмотрела. В отличие от привычных детских рисунков, в этом чувствовалось внимание к деталям. Линии были уверенными, тени хоть и простыми, но передавали объём. В глазах, несмотря на их схематичность, читалось выражение — нечто серьёзное, сосредоточенное.
Я подняла взгляд на Данте. Он молча смотрел на работу сына, и на его лице отразилась едва уловимая улыбка.
— Очень похоже, — сказал он, принимая рисунок и внимательно изучая его.
Ален с воодушевлением принялся показывать остальные работы.
— А здесь я пытался нарисовать картину, которая висит у тебя в кабинете.
Этот рисунок был особенно интересным — контуры были чёткими, композиция выверенной, а тени добавляли глубины. Видно, что он много наблюдал за искусством, с которым работал профессор и улавливал его суть.
— Ты настоящий художник, — восхищённо сказала я, глядя на него.
Ален гордо выпрямился, а затем вдруг широко улыбнулся, словно что-то придумав.
— А хочешь, я нарисую тебя?
Я почувствовала странное волнение, невольно взглянув на Данте. Он всё ещё изучал один из рисунков сына, но, услышав его слова, поднял глаза и посмотрел на меня с лёгким интересом.
— Конечно, — тепло ответила я. — Это будет большая честь.
Ален тут же схватил чистый лист, с серьёзным видом взял карандаш и принялся за работу, а я, присев на краешек дивана, почувствовала на себе взгляд Данте. Он не отвёл его сразу, и в этой задержавшейся секунде было что-то особенное.
— Мы пока пойдём на кухню, — сказал Данте сыну, протягивая ко мне руку.
Я осторожно вложила свою ладонь в его и поднялась. Мы вместе направились в помещение напротив, и, хотя я ожидала, что он отпустит меня, этого не произошло. Я невольно посмотрела на наши сплетённые пальцы. Его хватка была уверенной, но не требовательной — скорее естественной, будто так и должно быть. На короткий миг мне показалось, что он даже сжал мои пальцы чуть крепче, прежде чем медленно отпустить.
— Располагайся, — сказал он, указывая на высокий стул у барной стойки, а сам подошёл к чайнику.
Я села, оглядываясь. Просторная кухня сочетала в себе элегантность и функциональность — ничего лишнего, только строгие линии, тёмное дерево, металл и приглушённый свет, но при этом всё выглядело по-домашнему уютно.
Данте молча наполнил две чашки, затем обернулся ко мне, изучая взглядом.
— Ты часто пьёшь чай перед работой? — его голос прозвучал чуть мягче, чем обычно.
Я усмехнулась, отводя взгляд в сторону.
— Иногда это единственное, что помогает держаться в тонусе.
— Тогда сегодня без исключений, — он поставил передо мной чашку и сел напротив, чуть подавшись вперёд.
В комнате воцарилась почти уютная тишина, нарушаемая лишь приглушённым звуком карандаша, скользящего по бумаге в гостиной.
Мы продолжили обсуждать работу, и я снова прошлась по пунктам, которые успела записать, внимательно просматривая свои заметки. В перерывах я отвлекалась на ароматный напиток, наслаждаясь его вкусом, но мысли продолжали оставаться сосредоточенными на теме, которую мы затрагивали. Данте спокойно сидел напротив, иногда уточняя детали, и я замечала, как он внимательно меня слушает.
Время от времени нас прерывал маленький художник. Он подходил к отцу, держа в руках свой рисунок, и с серьёзным выражением лица спрашивал, как лучше изобразить тот или иной элемент. Он был так сосредоточен, что казалось, будто весь мир для него ограничивается только этими набросками. Хотя Данте не был художником, он терпеливо давал советы, указывая на детали, как бы обучая его чему-то новому. Иногда я замечала, как его взгляд мягко менялся, когда он смотрел на сына, и в нём отражалась гордость и удивление.
Я же, со своей стороны, пыталась следить за процессом, но Ален не показывал мне свою работу. Каждый раз, когда я пыталась взглянуть на его наброски, он таинственно улыбался и говорил уходя:
— Увидишь потом.
Это только подогревало моё любопытство, и я начинала всё больше заострять внимание на его творенияи, пытаясь увидеть, как он нарисовал меня.
С профессором мы вновь остались наедине. Лёгкая улыбка играла на его губах, и он встал с барного стула, направляясь ко мне. Одну руку он оперся о стол и, не спеша, подошёл настолько близко, что я почувствовала его присутствие. Мы оказались на таком расстоянии, что, сидя в полоборота, мне пришлось поднять голову, чтобы встретиться с его взглядом.
Мы стояли так близко, что между нами не было почти ничего. Всё, что я чувствовала, — его дыхание, его присутствие, его уверенность, проникающая в каждый мой вдох. Его глаза, как омут, не отпускали меня, и я не могла отвести взгляда.
Он встал чуть ближе, его рука всё ещё лежала на столе, и я почувствовала, как его взгляд стал ещё интенсивнее. Он не спешил, не торопил события. Его уверенность была почти осязаемой, и это было нечто большее, чем просто спокойствие.
— Ты не боишься, когда всё становится так близко, — сказал он спокойно, как будто уже знал ответ.
Я замерла, не зная, что ответить. Но в глубине души я понимала, что не могу бояться этого. Его уверенность была заразительна, и я чувствовала, как она накрывает меня, словно его сила передавалась мне через этот взгляд.
— Нет, — произнесла я, чувствуя, как мои слова почти сливаются с его тишиной. — Я не боюсь.
Его лёгкая, уверенная улыбка говорила мне, что он знал это. Он шагнул ещё ближе, и я почувствовала, как между нами больше нет расстояния. Его лицо было так близко, что казалось, ещё немного — и наши губы коснутся. Но в этот момент судьба решила вмешаться.
— Папа… — раздался голос Алена, и мы оба быстро повернулись к нему.
Я едва уловила лёгкий вздох рядом, посмотрела на Данте. Он с лёгкой усмешкой потянулся рукой за моей кружкой, взял её и отошёл на пару шагов, создавая между нами лёгкую дистанцию, но не теряя той же лёгкости в поведении. Ситуация сразу стала проще, как будто ничего не случилось, и я вновь почувствовала себя в привычной атмосфере уюта и спокойствия.