Тень: Грани Страха

«Пустая, абсолютно пустая комната. Только в центре большое зеркало во весь рост Гарольда. 

Мальчик медленно подошел к нему. Он аккуратно, едва касаясь, провел пальцами по прохладной и гладкой стеклянной поверхности. Зачем оно здесь? 

Гарольд посмотрел на себя. Все те же светлые волосы, серые глубоко посаженные глаза, впалые щеки, бледная кожа... А чего он, собственно, ожидал? Это же его отражение, а не чье-то другое. Да и зеркало... Оно всегда показывает того, кто стоит напротив него, точно и без прикрас, никогда не врет. 

— Ну, привет, Гарольд Винтер. 

Мальчик даже и не заметил, как изменилось его отражение в зеркале. Там стоял он и одновременно кто-то другой. Лицо вроде его. И смотрело оно на Гарольда все так же, с полным безразличием в глубоко посаженных серо-зеленых глазах. Тонкие губы растянулись в легкой ухмылке. А волосы медленно стали темнеть, пока не стали угольно-черными. 

— Ты... — Гарольд все еще всматривался в свое отражение. — Кто? 

— Я это ты, — просто ответило искаженное отражение. — А ты это я. 

— Как это? 

— А разве я не твое отражение? 

— Нет, — Гарольд отрицательно качнул головой. 

— Правда? — отражение даже вздохнуло с огорчением, а потом оно опустило глаза в пол. — Но ведь ты не станешь отрицать, что мы похожи? — и вот оно снова смотрит на Винтера и ухмыляется. 

— Наверное, нет... — задумчиво протянул Гарольд. — Но я не знаю, кто ты... 

— Пусть так, но зато я тебя понимаю. Гарольд вздохнул. 

Подобное ему снилось впервые. Он чувствовал себя не в своей тарелке, словно это был не его сон, а чужой. Здесь не было холодно или тепло. Свет горел не ярко, но и темно тут не было. Здесь было просто пусто. Пусто. И это ощущение кричало Гарольду о том, что ничего не меняется. Все должно оставаться на своих местах. 

— Кто ты? — Винтер снова повторил свой вопрос. 

— Возможно, у меня еще нет имени, — отражение зевнуло. — А, может, у меня его уже нет. Это с какой стороны зеркала посмотреть...»

Гарольд резко распахнул глаза. 

С губ сорвался усталый вздох. Ладонь скользнула по собственному лицу, то ли в попытке вытереть пот, то ли чтобы избавиться от остатков странного сна. Над головой был все тот же привычный серый потолок над собой. 

***

Туман заботливо обволакивал Лондон, погружая всех его жителей в глубокий сон — погода не радовала теплыми и солнечными деньками. Натянутая до предела, и от того дрожащая, нить из тускло-серых дней — колючая и режущая — опутывала весь Лондон, подобно паутине. Шипящая почти-дождем реальность нависала над городом небом цвета пустоты и тяжелых туч, готовых в любой момент разразиться самым настоящим ливнем. Настолько влажно, казалось, воздух можно было пить вместо воды. Приходилось задерживать дыхание, чтобы не чувствовать этого аромата прелой листвы, которым пропитался, казалось, все вокруг. И лишь сейчас с неба сорвались, наконец, прозрачные капли, орошая на землю. 

Гарольд Винтер сидел на подоконнике, прислонившись лбом к холодному стеклу, и наблюдал, как за окном льет дождь. Прикрыв глаза, он вслушивался в самую прекрасную колыбельную — шорох дождя по листьям, крышам домов, зонтам проходящих мимо угрюмых, вечно спешащих людей. Вселенский покой, умиротворение... 

Воздух.... Воздух во время дождя.... Такой тяжёлый, но наполненный волшебным ароматом, свежестью и чуть сладковатой на вдохе влагой. 

Несколько капель, словно нежный бриз с прохладного моря, мягко коснулись фарфорового лица мальчика. Улыбка чуть тронула его губы. Тонкие пальцы сжимали хрупкую чашку с остывающим чаем. Из окна повеяло лёгкой прохладой. Гарольд смотрел куда-то вдаль, вглядываясь в стену дождя, окружающую город со всех сторон, да и не только... 

Казалось, что дождь желал завладеть всем миром. Природа проявляла крайнюю степень эгоизма. Яростно, с диким остервенением барабанили капли. 

По улице прошла женщина с маленьким ребенком, который сжимал новенького плюшевого медведя. Наверное, у него был какой-то праздник... Хотя любящие родители частенько балуют своих детей подарками, не имея для этого особого повода. 

Гарольд хотел иногда оказаться на месте таких детей, но для него все праздники давно уже потеряли свою важность. Через неделю ему должно было исполниться семь лет. По этому случаю в приюте, конечно, должны были устроить маленький праздник, и его будут поздравлять. Но Винтера никогда не волновал этот день, ведь его выбрали владельцы этого захудалого заведения. О себе мальчик ничего не знал, кроме имени. И то... Фамилия была ему неизвестна. Винтер? Просто он появился на ступеньках приюта зимой — такие уж у приюта правила, ну, и без ограниченной фантазии не обошлось. 

С самого своего появления здесь он никому не нравился. Гарольд был очень тихим мальчиком, но все приютское общество, от малышей до директора, побаивалось его. Что-то угрожающее было в его пронзительных глубоко посаженных серых глазах. Этот мальчонка был похож скорее уж на наследника какого-нибудь родовитого семейства, и казалось, совершенно случайно очутился здесь, среди других приютских ребятишек. В каждой нотке его холодного голоса звучало равнодушие к происходящему. Все, кто окружал его, не раз ловили на себе взгляд, полный нескрываемого безразличия. 

Внешне же Гарольд был худенький, бледный, чуть выше своих сверстников. Густые, светлые волосы обрамляли его аристократическое лицо и добавляли еще большую странность к его и так уже необычному образу «чистого листа». 

Но самым главным его оружием была отнюдь не внешность, а те странности, которые неотлучно сопровождали его. Стоило кому-то обидеть его — тут же случалась какая-нибудь неприятность. Если кто-то в приюте получал подарок — не дай бог, чтобы эта вещица приглянулась Винтеру — ей на другой день суждено было сломаться, порваться, испортиться, причем в руках ее же хозяина. Но что бы ни происходило, Гарольд всегда держался в стороне, и любой посторонний человек, не знавший всех этих закономерностей, списал бы все происходящее на простую случайность. Именно это и не позволяло ни детям, ни взрослым в открытую ненавидеть мальчика. 

Гарольд тряхнул головой, отгоняя неподходящие, по его мнению, мысли. Эти кристально чистые капли казались ему чем-то особенным, даже волшебным, и нарушать их свободное падение земными проблемами казалось чем-то неправильным. Сейчас было не время о чем-то думать... 

Трудно дышать. Слишком тяжёлый воздух. Слишком влажный. Дождь не прекращался, скорее наоборот, стучал с новой силой. Небо окончательно заволокло серыми тучами. Резко потемнело. Секундная тишина. Яркая вспышка, озарившая темное небо. Разразился гром. 

Чай совсем остыл, но Гарольд этого совсем не замечал. Ещё несколько минут он, словно зачарованный, одурманенный, наблюдал за дождем. 

За спиной послышался какой-то шум, заставивший мальчика обеспокоено оглянуться. Он не любил, когда к нему подкрадывались со спины. 

— Гарольд. Пора. 

На пороге пустой комнаты стояла обыкновенная старушка, которая должна была приглядывать за детьми. Из-за непопулярности подобной профессии она работала одна. Хотя непонятно, почему эта смотрительница до сих пор была здесь, когда спокойно могла уйти на заслуженный отдых. Пенсия бы полностью оплатила ее существование. Да и какие затраты могли быть у старушки в преклонном возрасте? Скорее всего эта женщина относилась к тому типу людей, которые безумно любили обездоленных детей и были готовы нянчиться с ними до самой своей смерти. Однако в силу своего далеко не молодого возраста смотрительница не могла приглядывать за всеми. Поэтому за Гарольдом и не велся круглосуточный надзор. Хотя он считался проблемным ребенком, но по сравнению с другими не был шумным и драчливым. Запирать его одного в комнате стало замечательным выходом из ситуации. Однако эта старушка все равно время от времени навещала Винтера, так как считала это своим долгом. И ей было гораздо удобнее с ним... Если говорить честно, то другие дети разбегались в стороны, завидев смотрительницу. 

Крючковатый нос, лицо, испещренное глубокими морщинами. Она была похожа на старую ведьму из сказок, чем и пугала здешних ребятишек. Гарольду же было абсолютно все равно, есть ли эта старушка или нет, но, судя по всему, смотрительница не чувствовала этого равнодушия. Она каждую ночь приходила к нему в комнату и рассказывала, что успело произойти в приюте за день, словно и не видела этого подавляющего холодного равнодушия в серых глазах мальчика. 

— Гарольд! — снова повторила пожилая женщина с улыбкой. — Все уже в автобусе. Остался только ты. 

Точно. А он почти и забыл... Приют закрывался. Кажется, у взрослых не хватало более средств, чтобы содержать всех здешних детей. Поэтому их перевозили в другой приют, который был в другом районе. 

Интересно... А если бы не эта смотрительница, о Гарольде бы забыли? Мальчишка знал, что они и рады забыть. 

Но... 

На лице Винтера не дрогнул ни один мускул. Казалось, что оно было высечено из камня. 

Гарольд все-таки встал и пошел по направлению к открытой двери. Босые ноги с трудом передвигались по холодному полу, словно мальчик за все время заточения забыл, как ходить. 

— Может, все-таки наденешь тапочки, Гарольд? — обеспокоено посмотрела на него старушка. 

Ответа так и не последовало. Мальчик пошел дальше, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Выглядело это странно и пугающе. 

Смотрительница так и не решилась его проводить до выхода, за которым терпеливо ждал заполненный детьми автобус. Впервые за все время, проведенное с ним, она почувствовала его отстраненность от внешнего мира. Потрепанная временем женщина едва заметно передернулась и, кажется, постарела еще на несколько лет, хотя, может, это была просто игра света. Ясно было одно, этот мальчик испускал какой-то непонятный холод, от которого кровь стыла в жилах.  

***

У Гарольда было даже свое место. Одиночное сидение прямо в самом конце автобуса. Может, любой ребенок возразил бы, желая сидеть вместе с друзьями. Но не Винтер. У него не было друзей. 

Вскоре приют, так и не ставший ему родным, стал отдаляться, пока и вовсе не пропал из виду. Маленький обшарпанный автобус ворчливо, по-старушечьи, скрипел резиновыми колесами и грузно рычал двигателем, словно бы возмущаясь на каждую попытку особо упертого водителя сдвинуть его с места хотя бы на миллиметр. Но то ли мужчина и впрямь был на редкость упрямой личностью, то ли старый железный зверь возмущался больше для виду, заставляя уважать свой возраст и не малый жизненный опыт, чем для чего-то еще, за окном все так же мелькал достаточно однообразный вид — серых и, казалось бы, безжизненных домов, — все так же недовольно возмущались резиновые колеса, все так же ревел обозленный на весь мир двигатель. 

Интересно... А как же выглядел этот ворчливый и шумный железный зверь, когда был еще детенышем? Наверное, совсем иначе, нежели сейчас. Новая резина на еще необъезженных колесах скорее пела, с удовольствием скользя по неровному асфальту, а не брюзжала после особо неудачной колдобины. Может быть, и двигатель не рычал так воинственно, а скорее мурлыкал, лаская слух, как довольный жизнью большой кот, ведь это было его первое путешествие. Тогда он не был столь стар, а был еще неразумным детенышем, и улыбался, чуть ли не виляя несуществующим хвостом, каждый раз, когда водитель своими руками предвкушающе поглаживал новенький блестящий черный руль. И шкура у железного зверя была яркая, не облезлая и не потертая, переливаясь и сверкая на солнце, отбрасывала разноцветные блики повсюду, словно бы крича: «Посмотрите на меня! Какой я красивый!». Славное, наверное, было время, но оно и вовсе не собиралось уберечь этого детеныша от длинных дорог в его жизни, превратив его в жестокого и грубого монстра серого асфальта, такого же серого, как и все здесь. 

За окнами мелькал город... 

Лондон — не такой уж и большой, если верить книжкам. Но Гарольду он от чего-то кажется огромным. Он как... живой организм. Особенно ночью, если смотреть с крыши приюта. Ночные фонари моргают, пульсируют. Машины постоянно в движении. Винтер любил наблюдать за городом, с сожалением осознавая, что он сам — лишь часть всего этого, слишком малая, чтобы его заметить. Прямо как сверчок, которого сажают в банку и забывают проделать дырки в крышке. 

За всеми этими мыслями Гарольд даже не заметил, как автобус уже остановился, и он остался внутри в одиночестве, если не считать того, кто раньше был директором приюта — мистера Брока. 

Честно? Он Винтеру всегда напоминал жабу. И не понятно, почему. Просто первая ассоциация, что глубоко закрепилась у мальчишки в голове, не желая пропадать даже со временем. 

— Опять ты, Винтер... — мужчина вздохнул, забавно шевельнув острыми усами, в которых, если присмотреться, остались кусочки яичницы, которую все ели на завтрак. — Дам тебе совет, раз уж видимся в последний раз. 

Гарольд на это ничего не сказал. Просто посмотрел на него, ожидая, что же тот ему скажет. 

На самом деле, не так уж и важно, что в итоге прозвучит. Мальчишка привык даже не слушать. Но почему-то в этот раз все же удостоил директора своим вниманием. Причины? Их не было. Хотя... возможно все из-за того, что это их правда последний разговор. После него мистер Брок просто исчезнет, как и та старушка, которая сообщила Гарольду о том, что пора в автобус. Люди рядом с Винтером никогда не оставались надолго. Иногда мальчику даже казалось, что они ему просто приснились, не более. 

— Улыбайся почаще, общайся с другими больше. Может, и друзья на новом месте появятся, — с этими словами мистер Брок покинул автобус, напоследок желая ему удачи. 

Мальчик заглянул в едва видное собственное отражение в окне автобуса. 

Улыбаться? 

Уголки губ, нервно подрагивая, стали приподниматься вверх — кажется, именно так улыбались люди. Но у Гарольда ничего не вышло. Наоборот, получившаяся гримаса вышла настолько страшной, что он поспешил тряхнуть головой. Может, все дело было в самом автобусе и стекле, в которое он смотрел? Улыбка никогда не казалась чем-то сложным. Надо попробовать потом еще раз... хотя нельзя сказать, что ему так уж хотелось «общаться с другими». 

— Выметайся из автобуса, мелкий! — гаркнул неожиданно водитель, заставив мальчика невольно подскочить. — Мне совсем не улыбается торчать тут целый день, — в его голосе ясно чувствовалось недовольство. — Понарожают своих ублюдков, а нам потом с ними нянькаться полжизни...  

***

Приют? Это короткое и вместе с тем, довольно простое слово, которое совсем не раздражает слух и, если не знать истинного его значения, то оно не вызывает никаких негативных эмоций. Просто слово и ничего больше. 

На самом деле, этот приют мало чем отличался от предыдущего. Само здание расположилось на окраинах города. Здесь не было поблизости того частокола серых безликих домов — их с достоинством заменял заброшенный пустырь на мили вокруг. Единственными достопримечательностями был высокий серый забор, да высохшее безжизненное дерево. Сам дом явно старый, высотой в четыре этажа. Он, как еж, был утыкан антеннами и проводами, похожий на облезлую новогоднюю елку, которую обрядили мусором, а в довершение всему еще и выкинули на помойку степенно догнивать свой век. Побелка уже почти вся осыпалась. А стены покрылись трещинами, как лицо той старухи из прошлого приюта, испещренное морщинами. Неподалеку мусорные баки, еще и собачья будка рядом — правда, следов собаки не было: видимо, она оказалась не столь стойкой в борьбе с быстротечностью времени, как этот дом. Фасад же был гол и мрачен, каким ему, собственно, и полагалось быть. Табличка «Добро Пожаловать» на дверях и вовсе почти стерлась, что, впрочем, наверное, и к лучшему. Гости тут все равно явление явно не частое. Гарольд и раньше замечал взгляды, которые прохожие бросали на прошлое здание, где обитали сироты. Приюты не любили. Вслух в этом вряд ли кто-либо признался, но горожане предпочли бы не жить рядом с таким местом, предпочли бы, чтобы его и вовсе рядом не было, как и детей, что его населяли. 

Двери за Гарольдом захлопнулись, оставляя тем самым двойственные чувства. Но в полной мере прочувствовать все ему не дали. 

К нему подошла худая высокая женщина с резкими чертами лица. Ее одежда была явно дорогой, но изрядно изношенной. Строгая прическа, чуть осунувшийся вид, синяки под глазами и отчетливый запах спиртного от нее — все это делало незнакомку удивительно подходящей месту, чьи стены буквально сочились отчаянием. И Гарольд все это чувствовал, что даже немного злило. Его всегда раздражала эта чувствительность к окружающему миру, которой он не мог найти хоть какие-то объяснения. 

— Гарольд Винтер, верно? — коротко уточнила она, на что мальчик лишь кивнул. — Следуй за мной. 

Он даже не знал, как ее зовут, но все равно покорно пошел следом. Годы в приюте уже прекрасно научили его тому, что иногда лучше подчиниться. Почему? Просто так меньше проблем и велика вероятность того, что его уже скоро оставят в покое. 

Долго идти не пришлось. Они всего-то поднялись на третий этаж, а затем подошли к двери, что была в самом конце коридора. Однако открывать дверь женщина от чего-то не спешила. На мгновение показалось, будто бы она встала перед какой-то невероятно сложной дилеммой и никак не могла подобрать верное решение. 

— Что-то не так? 

Голос Гарольда прозвучал хрипло. Нет, сам по себе голос был звонкий, но эту звонкость он растерял. Мальчишка не говорил уже слишком давно, чтобы не испытать каких-либо трудностей при этом, но справился. Даже прокашлялся в ладошку, чтобы прочистить немного горло. 

Женщина растерянно взглянула на него, явно вырванная из лабиринта собственных мыслей. 

— Зови меня миссис Коул, — наконец, представилась она. — И... все в порядке. Просто будь осторожен, ладно? Том необычный ребенок, поэтому все время до этого он жил один. Так что... — женщина явно осторожно подбирала слова для своего монолога. — Если что-то вдруг пойдет не так, то не бойся рассказать мне об этом. И тогда мы найдем тебе другую комнату, хорошо? 

Теперь была очередь Гарольда теряться. 

Он не привык к подобному отношению к себе. Как правило, это именно его считали сложным и проблемным ребенком, а если мягче, то «необычным», хотя поначалу и называли «маленьким ангелочком» — вероятно, миссис Коул просто не хотела говорить откровенно грубо о своем воспитаннике, поэтому и выбрала относительно мягкое описание. Но мальчишка рядом с ней все равно все понял верно и от того... невольно еще больше заинтересовался тем самым Томом, который сейчас был скрыт дверью. Интерес — он давно его не испытывал. 

Винтер четко ощутил привкус чужого волнения, которое отдавало всегда морской солью, оседая на кончике языка. 

Женщину нужно было успокоить. Только вот как раз в этом Гарольд был совершенно не силен, что не удивительно — ему еще не приходилось никого успокаивать. Но в голове так вовремя прозвучали слова мистера Брока: «Улыбайся почаще, общайся с другими больше. Может, и друзья на новом месте появятся.». Нет, мальчишка не собирался следовать этому глупому совету так скоро, он бы вообще забыл его. Но... Другого выхода из ситуации попросту не видел. Миссис Коул в своих волнениях в любой момент могла решить не рисковать и подобрать ему другую комнату. Допустить этого Гарольд уж точно не мог. Слишком ему был интересен тот Том, что был сейчас по ту сторону двери. За свои почти семь лет Винтер впервые оказался настолько заинтересован в чем-то, а точнее... в ком-то, кого тоже считали «необычным», как и его самого. 

Мальчишка улыбнулся. Точнее, попытался сделать это. 

Со стороны это было легкое действие, но как же тяжело оно далось самому Гарольду. Его лицо явно было не готово выдавать даже столь малую пластичность мимики. К тому же, мальчишка до сих пор сомневался, что ту гримасу, которую он увидел в отражении окна автобуса, можно было назвать улыбкой. Оставалось надеяться, что в этот раз все получилось хоть немного лучше, чем в прошлый. 

— Все хорошо, миссис Коул, — с той же «улыбкой» проговорил Гарольд. — Я думаю, мы подружимся. Обязательно подружимся. 

Собственный голос, в котором явственно чувствовалась «улыбка», звучал слишком непривычно для мальчика, даже резал слух. И если бы он был на месте миссис Коул, то точно бы после этой улыбки и двух реплик окончательно бы уверился в том, что новенького с Томом селить не стоит, беспокоясь уже больше за Тома. 

Однако... 

Видимо, в этот раз то ли улыбка вышла гораздо лучше, чем в прошлый раз, то ли миссис Коул было достаточной этой гримасы. Или это у него неправильные критерии оценки? Впрочем, не важно. В любом случае, это подобие улыбки стало для взрослой женщины бальзамом — миссис Коул практически тут же почти полностью успокоилась или сделала видимость, как тот же Гарольд со своей «улыбкой». 

Шумно вздохнув, не давая себе времени на размышления, она взялась за ручку и распахнула, наконец, дверь, заходя внутрь. Но глубоко не прошла, так и замерла на пороге, остановленная тяжелым взглядом мальчишки, что сидел на своей кровати и в упор смотрел на женщину, которая так бесцеремонно вторглась в его личное пространство. 

Неизвестно, сколько бы миссис Коул простояла бы безмолвной статуей на пороге. Но Гарольд стоять так же не собирался. Впервые терпение изменило ему. И... Он вышел вперед все с той же «улыбкой» на лице, которая к нему будто бы приклеилась. 

Взгляд серых глаз схлестнулся с холодными черными глазами. 

Том? Он был чем-то неуловимо похож на Гарольда, но отличий все-таки было больше. Он определенно высок для своего возраста и худощав, хотя последнее актуально для всех сирот — еды хватало не всегда. Узок в плечах. У него короткие черные волосы, разделенные пробором, где проглядывалась белая кожа. Черты лица тонкие, будто бы его тоже вырвали из какого-то знатного семейства и просто выбросили на порог приюта за ненадобностью. Тонкие пальцы все еще сжимали книгу, которую Том, видимо, читал до их прихода. Но больше внимания привлекали именно глаза, черные глаза, которые излучали собою лишь холод. 

Гарольду были знакомы эти глаза. Ведь у него... у него они такие же, за исключением цвета. 

— Что ж... — миссис Коул прокашлялась, тем самым невольно прерывая зрительный контакт мальчишек. — Это Том. Том Марволо Реддл, — представила его женщина. — А это, — ее рука легла на плечо мальчика, стоявшего рядом, от чего тот едва заметно дернулся, но руку не скинул. — Гарольд Винтер. Их приют закрыли, и часть детей переправили к нем, — объяснила она ситуацию. — Он теперь твой новый сосед по комнате. 

После ее слов в комнате установилась звенящая тишина. Гарольду попросту было нечего добавить к уже сказанному, по крайней мере, при миссис Коул. Том тоже не спешил ничего говорить или как-то реагировать, хотя его взгляд сильно потяжелел. 

Но, похоже, женщину подобная реакция вполне устроила. А как еще объяснить то, что она, напомнив про распорядок, попрощалась с ними и спешно вышла, закрыв за собой дверь, замка на которой не наблюдалось, к слову. 

И... 

С ее уходом многое мгновенно изменилось. Например? С лица Гарольда исчезла «улыбка». А Том, наоборот, слегка прищурился, внимательным и цепким взглядом оглядывая новоиспеченного соседа. И тут не надо быть умником, чтобы понять, что Винтеру здесь не рады, мягко говоря. 

Однако сам Гарольд не обижался и не злился. Отчасти враждебность Реддла ему была понятна и даже в какой-то мере ожидаема. То, что они были похожи, это уже и так было ясно. Винтер и Том жили в своих приютах на одинаковых условиях своеобразной неприкасаемости. Его, как и Реддла, держали подальше от других детей, в одиночестве, которое даже было в радость. Так что, если бы тот же мистер Брок привел бы к нему какого-то мальчика, который бы еще состроил странную гримасу, выдаваемую за улыбку, Гарольд бы не только не обрадовался, но и попытался заставить мальчишку сменить место проживания в рекордные сроки. 

Но эту гнетущую тишину точно следовало разрушить. 

— Гарольд, — тишина и правда рассыпалась на тысячи осколков. 

Руку протягивать не стал. Почему? Просто подумал, что если бы руку при знакомстве протянули ему, то он бы ее не пожал. Сделал бы вид, что не заметил не только протянутую для рукопожатия руку, но и самого человека, который решился на подобную глупость. 

— Том, — отозвался скупо и как-то мрачно, почти тут же потеряв к своему новому знакомому всякий интерес, вернувшись к книге. 

От этого Реддл стал еще более интересен для Гарольда. Хотя сам мальчишка даже себе с трудом в этом признавался, так как не понимал причин подобной заинтересованности. Но зато была вещь, которая оказалась ему предельно ясна. Какая же? Сам Том, похоже, решил не иметь с ним абсолютно никаких дел.

***

Следующие дни прошли... напряженно, если не сказать больше. 

Гарольду поначалу казалось, что за ним и его соседом все наблюдают. Однако потом он понял, что все, действительно, именно так. Те, кто приехал вместе с Винтером, прекрасно его изучили. А те, кто жил тут, так же изучили и Реддла. В итоге, получилось два лагеря наблюдателей. Так что, не стоило удивляться и тому, что практически через сутки эти два лагеря объединились, поделились информацией и теперь наблюдали за обоими, гадая, кто первый из них сдастся и попросит о переселении. Однако идти открыто против Тома или же против Гарольда никто не решался. 

Винтер же во всем этом решил держаться своего, а именно терпеть. Если он и был чем-то недоволен, то виду не подавал. Также, мальчишка полностью игнорировал презрительное отношение Тома к нему. Но, несмотря на это, сам не навязывался. Просто был рядом, молча, ну, еще и наблюдал по возможности так, как если бы Реддл был объектом его личных исследований. Стоило ли говорить, что подобное бесило этот «объект» еще сильнее? 

Однако, помимо наблюдений и прочего, у Гарольда были свои проблемы, ведь быть новеньким в чужом приюте... он не сталкивал раньше, однако теперь ему, видимо, придется пройти этот путь от начала и до конца, хотел ли он того или нет. 

Мало кто об этом задумывался, но приют... Наверно, его можно сравнить только с джунглями. Тут есть и свои вожаки, правила написаны не для них, они сами пишут их для других. Низшие по статусу животные, их обычно почти никто не трогает, на них вообще мало обращают внимание. Счастливцы. Самые легкие жертвы, как известно, мелкие звери. Так и в этом заведении. Вожаки никогда не упускают момента показать свою власть над слабейшими. 

И... 

Так случилось, что новенький и мелкий зверь — одно и то же. Чтобы перейти в другую категорию, надо было доказать свою силу и власть над другими. Только вот Гарольд не видел во всем этом никакого смысла. Что можно было доказать детям, которые заботятся только о том, чтобы им достались красивые игрушки? Винтер слишком поздно понял, что смысла нет, и то, что его наличие совсем не обязательно. 

Поздно. Слишком поздно. 

— Теперь ты понял, кто тут главный? — прошипел Джек, растягивая гласные. 

Джек. Джек Браун. Был обычным мальчуганом. Медные кудряшки, веснушки, карие глаза и нос картошкой. А еще он был пусть пока и не складный, но зато высокий и крепкий. Последние два качества и задорный нрав тут же сделали его главой приютских ребятишек. Но одного этого все равно мало, чтобы закрепиться лидером даже среди детей. Тут нужен был подвиг. 

К сожалению или к счастью, мишени для подвига так удачно всегда были под рукой. И Джек, изначально выросший именно в этом приюте, выбрал для своего подвига именно Гарольда, приняв его за меньшую угрозу. Да и физически Винтер сильно уступал тому же Тому — был ниже ростом и более хрупким. 

Именно поэтому Джек сейчас стоял, зажав Гарольда в угол, и наблюдал за своей жертвой, такой забитой и испуганной, как ему казалось. 

— Мне не придется объяснять тебе это дважды, так? 

Молчание... 

И тут Гарольд все же поднял голову. Но вопреки всем ожиданиям, на лице совсем не было страха, даже и тени испуга. Винтер смотрел вперед безразличным, даже немного скучающим взглядом. Из разбитой губы тонкой струйкой сочилась кровь, тело и лицо все было в ссадинах. Однако мальчишка будто бы не чувствовал боли, по крайней мере, так казалось. 

Джек прорычал от недовольства. Его явно раздражала подобная реакция. Не этого он добивался. Браун желал услышать мольбу остановиться, увидеть слезы. Но этот чертов пацан казался непробиваемым. 

Сильный удар в живот. 

Гарольд закашлялся и сплюнул сгусток крови на асфальт. Но даже после этого... Его лицо оставалось словно бы каменным. А во взгляде глубоко посаженных серых глаз читалось абсолютное безразличие. 

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не крик. И этот крик принадлежал не Гарольду, а Джеку. Причем, стоило отметить, что кричал он совершенно по-девчачьи: высоко, звонко и даже отчасти пискляво с нотками истерики. Но Винтер вздрогнул не только от этого, а скорее, от чужого чувства, что затопило его. Нечто приторно липкое... оно было будто бы повсюду. И Гарольд прекрасно знал, что это, так как подобное он чувствовал от людей часто. Это... страх. 

Когда же мальчик окончательно пришел в себя, Джека уже не было. Тот вообще удрал так быстро, словно бы и вовсе научился летать. От мыслей о том, что же так напугало Брауна, Винтера отвлекло шипение. Опустив взгляд, он увидел змею, что замерла рядом с его ногой. Что ж... Ответ был найден. 

Гарольд присел на корточки, поглаживая кончиком пальца рептилию по голове, едва касаясь. 

— Спасибо тебе, — прошипел он. — Ты меня спасла. 

— Меня-с-с попрос-с-сили, — последовал шипящий ответ.

***

Следующие дни протекли гораздо спокойнее, если можно так выразиться, конечно. Больше не было этого всеобщего внимания. Все, наоборот, резко разворачивались и уходили, стоило Гарольду где-нибудь появиться. Подобное мальчика совсем не огорчало и даже по-своему радовало — все же повышенное внимание он не любил, так что, всеобщее отчуждение его вполне устраивало, на самом деле. 

Из-за этого даже появилось больше свободного времени, ведь теперь за ним не наблюдали. На что тратилось это время? На попытки использовать свою силу вдали от любопытных глаз. Обнаружил в себе ее Гарольд далеко не сразу, поначалу списывая все на случайность, как делали это все те, ставшие невольными свидетелями. Однако со временем все же удалось заметить закономерность, после чего списывать все на «случайность» не получилось бы при всем желании. Особо сильных успехов не было. Их не было еще тогда, когда жил в старом приюте — благо, из-за того, что мальчика частенько оставляли в одиночестве, возможность попытаться хоть немного «управлять» своей силой у него было. Собственно, в новом приюте все так же оставался в «мертвой точке». Пока только умел поднимать в воздух листочки, ну, еще убил муху, чисто случайно. Неконтролируемые выбросы «силы» получались гораздо лучше, но для подобного следовало сильно разозлиться, что обычно у Гарольда не получалось. И да... Еще он тренировал улыбку, но в этом тоже не преуспел. Как на его взгляд, все та же ужасная гримаса, что была и раньше. 

А еще... еще его занимал один не маловажный вопрос: «Кто послал ему на помощь змею?» — пожалуй, это был главный вопрос на повестке дня. Но... Ответов на него не было. До того происшествия Винтер думал, что он один такой, кто может говорить со змеями. И это... не особо радовало. Мальчишка никогда не гнался за чувством собственной уникальности, так как не любил внимание любого рода. Поэтому, когда появилась надежда на то, что он такой не один, Гарольд ухватился за нее обеими руками. Вот только это не особо помогло. Змея не стала выдавать неожиданного помощника, а иных способов выяснить все не было. Не будет же он к каждому подходить со змеей в руках с просьбой поговорить с ней? Тогда-то мальчишка точно станет в глазах других ненормальным — не то, чтобы это его трогало, но все же. 

Однако все это меркло и бледнело по сравнению с тем, что внимание Гарольд все же получил. Честно? Поначалу подобное даже виделось не иначе, как бредом воспаленного сознания, однако с течением времени удалось убедиться, что ему ничего не показалось. Что же произошло? Все дело в том, что все чаще Винтер стал чувствовать на себе чей-то взгляд. Сначала это не напрягало, но потом... Того, кто на него поглядывал, удалось вычислить не сразу. Когда же Гарольду это удалось, тогда-то и появилась первая мысль, что это все ему только кажется. На долго подобная мысль в голове не задержалась. Это был Том. Именно он кидал на своего соседа странные и даже задумчивые взгляды, но стоило Винтеру обернуться, как тот отворачивался. Мальчишка бы спросил на прямую, в чем, собственно, дело, но от чего-то не решался — вид Реддла ясно говорил о том, что к разговорам любого толка он не расположен и вряд ли это изменится в ближайшем будущем. 

Так бы все и продолжалось относительно мирно, если бы не один случай, который многое поставил с ног на голову. 

Бывают такие моменты, когда, сделав что-то, приходит понимание того, что вернуться обратно и все переиграть нельзя, уже не получится — такие моменты взрослые обычно называли «точками невозврата». Если подумать, многое в жизни можно исправить: извиниться перед другом и продолжить жить, словно ничего не было, переписать заваленный тест, склеить треснутую вазу, пришить оторванную пуговицу. Но иногда... случается такое, что дороги назад просто нет. Остаётся лишь шагать вперёд, деля свою жизнь на «до» и «после», на прошедшее и будущее. 

Гарольд мог долго убеждать себя, что у него был шанс передумать, поступить иначе. Но правда в том, что если у него и был такой шанс, он бы им не воспользовался, и даже если бы вдруг время обратилось вспять, ничего бы не поменял. 

Что же случилось? Все началось с решения Гарольда выйти на улицу, чтобы немного подышать свежим воздухом. Любил он когда прохладный ветер касался его лица, а в нос ударял запах скорого дождя. Именно поэтому его частенько можно было заметить на улице, прислонившимся к стене дома с запрокинутой головой и прикрытыми глазами. В этот раз все было так же — Винтер вообще редко менял свои привычки и своеобразные «ежедневные ритуалы». 

— Чего так долго? 

— Да та старая кошелка задержала... — прозвучало недовольно в ответ. 

До Гарольда с трудом долетал чужой разговор. Он вообще не имел привычки подслушивать, но и уши просто так заткнуть не мог. Мальчишка так бы и проигнорировал тот разговор приютской ребятни, если бы не знакомая фамилия, что невольно заставила прислушаться к ним. Правда, виду, что подслушивает, он не подал — так и остался стоять у стены с прикрытыми глазами. 

— Не нравится мне этот ваш Реддл, — проговорил лопоухий парень Энди, чьи черные волосы неровно торчали в разные стороны, словно бы его на днях обкорнал слепой парикмахер. 

— А кому он вообще нравится? — хмыкнул его новый рыжеволосый приятель. — Ходит по приюту, как чертов принц. Раздражает! 

Рядом с ними стоял еще один мальчик. Он совершенно не вписывался в их компанию, но уходить не стремился, наверное, разделяя их точку зрения. Гарольд уже видел его раньше: кажется, его звали «Чарли». А что? Имя ему вполне подходило. 

— Томас просто ставит себя выше нас, — наконец, заговорил Чарли, поправив, съехавшие на кончик носа, очки. — И свое прево... превосходство... — некоторые слова ему давались тяжело, хотя, по слухам, научился он читать раньше всех, но по какой-то причине выговаривать длинные слова ему было все еще не легко. — Он тычет им в лицо всем нам. В каком-то смысле он по-своему изде... издевается над нами... — мальчишка в очках явно не закончил высказывать свою мысль. 

Из его дальнейших слов выяснилось, что Том — не хороший. По крайней мере, именно таким его считал Чарли. По его мнению, всякий человек, который ставил себя выше других — не хороший, а посему способен на что угодно и воображает о себе невесть что, в то время как, на самом деле, он просто-напросто пустышка. Его слова тут же были поддержаны Энди и тем другим, чьего имени Гарольд не знал.

Гарольду на миг показалось, что о подобных вещах они могли бы говорить очень и очень долго, смакуя все мыслимые и немыслимые проступки Реддла, с горящими от возбуждения глазами, как те дряхлые сплетницы, что собирались у ворот прошлого приюта, где жил Винтер, и обсуждали, какими бы могли оказаться родители сирот, раз те здесь, а не в любящих семьях — именно благодаря им, мальчишка узнал такие слова, как «алкоголик» и «шлюха», гораздо раньше, чем мог бы. Если бы этим ребятам дать в руки камни и сказать, что за это им ничего не будет, они бы закидали ими Реддла, искренне считая, что делают нечто благородное. 

— Эй, вы!.. 

Гарольд сам не понял, почему вдруг решился вмешаться, вступиться за незнакомого, по сути, мальчишку. Просто все произошло само собой. Слова слетали прежде, чем Винтер смог бы сменить их на более мягкие или вообще замолчать. Он просто отлепился от стены, окликнул их, привлекая внимание к себе, которое так не любил, и сказал все, что о них думал. Сказал, что они никогда не станут такими, как Том, так и останутся крысами, что шуршат под полом, подъедая объедки. Гарольд и в самом деле так думал. 

А они... они лишь молча стояли и слушали, глупо моргая глазами, через раз. Когда же Винтер замолчал... 

— Стал шестеркой, Винтер? — хмыкнул Энди. — Ну, хотя бы свое место нашел. Так и будешь прислуживать, пока этот чертов Том на тебя змею не натравит. 

— Чокнутый, — поддакнул его приятель. 

Очкарик же промолчал. Лишь покрутил у виска. А после они ушли, оставляя Гарольда одного, который так и не заметил стоящего у приоткрытого окна третьего этажа Реддла, который все слышал. 

Винтер вздохнул и запрокинул голову, смотря на небо, полностью скрытое от глаз серыми тучами — в Англии оно почти всегда такое. И так простоял еще долго.

Осознание приходило медленно и неохотно. 

Он сделал что-то выходящее за рамки, не правильное, не привычное для себя. Прямо как глупая и жалкая попытка улыбнуться собственному отражению в окне автобуса... Повел себя, как нормальный человек, чему бы тот же мистер Брок, наверное, обрадовался бы. 

И чем бы все это ни кончилось, знал, что об этом не пожалеет... 

***

Гарольд пробыл на улице почти до вечера и ушел, когда уже стало, действительно, холодно. Ужин пока еще не наступил, а от обеда мальчик отказался — есть не хотелось. Сразу направился прямиком в комнату, которую делил с Томом. На третий этаж поднялся быстро. Потянул за собой дверь, проходя внутрь. 

Но... 

Закрыть ее за собой не успел. Она с грохотом захлопнулась сама, словно бы от сквозняка, едва не прищемив Винтеру пальцы, которые тот чудом успел убрать из-под нее. Взгляд, бегло брошенный на окно, успел отметить, что то было закрыто, а значит... сквозняка быть не должно. Получается... 

Только вот додумать свою мысль мальчишка не успел. 

— Чт... 

Боль. 

Она пришла неожиданно, из ниоткуда. И сковала будто бы все тело. Гарольд даже не заметил, как упал на колени, в немом крике открывая рот. От боли слезились глаза, а сердце по ощущениям пыталось проломить грудную клетку. Дыхание стало тяжелым, хриплым и каким-то надрывным. Ощущение, что на шее петля, которая все время затягивалась. Она не давала задохнуться, просто стягивала, грозя отобрать живительный воздух. Где-то под ребрами защемило. 

На языке отчетливо ощущался вкус металла. Нет, не кровь... это была ярость, ярость того, чьи шаги глухо отдавались в голове Гарольда, не смотря на испытываемую боль. 

В следующее мгновение боль отступила, но Винтер так и не смог подняться на ноги. Ослабевшее тело совершенно не хотело его слушаться. А потом... потом он почувствовал жёсткую хватку на своих волосах. Реддл потянул за них, сжимая их до боли у самых корней, заставляя запрокинуть голову и посмотреть на него. 

— Ты... — не хуже змеи прошипел Том прямо в лицо своего соседа. — Считаешь себя более сильным? Думаешь, что ты чем-то лучше, раз заступаешься за меня? Ну, так у меня для тебя новость... ты не сильнее дождевого червя, — его усмешка была жесткой, холодной и даже хищной. — Еще раз выкинешь что-то подобное, и я тебя раздавлю. 

Реддл резко разжал его волосы. И словно бы этого было мало, отпихнул от себя так, что Гарольд невольно завалился на спину. 

— Мне не нужна ничья защита. Запомни это, — Том повернулся к мальчишке спиной. 

Гарольд поднялся, хотя ноги все еще держали его неуверенно, из-за чего пришлось опереться рукой о тумбу, что была рядом. 

— Но они... — прозвучало сипло, но, прокашлявшись, удалось совладать с собственным голосом. — Но они не правы. Ты не такой, как они говорят! 

Том обернулся. 

В его взгляде уже не было той тяжести или того холода. Скорее, там ярким огнем горела насмешка. Создавалось ощущение, что мальчишка напротив именно сейчас чем-то его очень забавлял. Но... Если вглядеться в глубину этих черных глаз, то за насмешкой можно было разглядеть и ярость. И их разделяла очень тонкая и опасная грань. 

— Значит, ты еще больших дурак, чем я думал, — хмыкнул Реддл. — Но в чем-то ты прав... Я не такой, как они говорят. Я гораздо хуже. 

Том взобрался на свою кровать и взял со своей тумбы книгу, на обложке которой значилось: «История Туманного Альбиона». Продолжать этот разговор он явно был не намерен. 

— На твоем месте, Винтер, Я бы подумал о смене комнаты. Но решать, конечно же, тебе, — это последние слова, что прозвучали в этот день от Реддла. 

Пожалуй, Гарольд в этот момент и правда почувствовал себя тем еще идиотом. И, признаться честно, это было далеко не самое приятное чувство, которое он испытал. Но... Единственное, о чем мальчишка не думал, так это о смене комнаты. Да, сдаться было бы легче, но опускать руки именно сейчас от чего-то не хотелось — не привычно. Отступить? Не в этот раз.