Макенахи

                                         «Боишься - не делай, делаешь - не бойся» Чингисхан.

Я уже не знал, какой сейчас месяц.
Мир стал отрывками: ритуал, сон, боль в теле, смех Таварека, снова ритуал.
Иногда я просыпался в новых местах. Иногда — в тех же, но всё выглядело чужим.
Он не давал мне привыкать. Говорил: «Тот, кто успокаивается — гниёт».

Прошло больше полугода с момента, когда мы сбежали из храма.

Таварек не спешил говорить, но я знал — он что-то скрывает.
Пока не сорвался.

Мы стояли в сухой пещере среди скал — где-то в горах. Пахло озоном и серой.
Я только что закончил вызывать чешуйчатую тварь из другого измерения, и у меня дрожали руки — не от страха, а от усталости.

Он молчал. Смотрел, как я стираю круг мелом, словно это был ритуал смирения.
Я вытер пот с лица, медленно выдохнул — и резко повернулся к нему.

— Хватит.
— Как ты вообще собираешься её спасать?

Он не ответил сразу. Смотрел внимательно. Слишком внимательно.
Как будто ждал, когда я задам этот вопрос.
Он прошёлся по пещере. Уткнулся взглядом в потолок, потом — в меня.

— А что, если я скажу: никак?

Я шагнул к нему.

— Тогда я тебя сейчас зарежу, — сказал я тихо.

Он усмехнулся.

— Вот теперь ты похож на того, кто может попытаться.

Он повернулся ко мне лицом. И заговорил другим голосом — более хриплым, без привычной насмешки.

— Слушай внимательно. Это не болезнь. Это не рак, не яд, не проклятие. Это то, что нельзя назвать.

— Что?

— Она умирает от времени.

— Что?

— От времени. Оно вросло в неё. Слишком много, слишком быстро.
Как будто кто-то внутри неё крутит песочные часы в обе стороны.
Тело не справляется. Душа — пытается. Но у неё нет шанса, если мы не вывернем само время наизнанку.

Я молчал.

Он подошёл ближе. Наклонился.

— Есть эликсир. Я знаю его.
Он может перезапустить течение времени в теле. Как сбросить поток в одну точку и начать заново.
Но…

— Но?

— Он варится тридцать два года.
Секунда за секундой. В безвременной камере. Без ошибок.
Если перелить его, если встряхнуть — он испаряется.

Я вцепился в волосы. Прошёлся туда-сюда.

— У неё есть только четыре года, ты говорил.

— Да.

— То есть… — я остановился, — единственный способ… это украсть время?

Он кивнул.

— Остановить его. Поглотить. Или уйти от него.
Ты должен попасть к Часам.

— Где они?

— За пределами живого мира. За горами сна и лесами, в которых не поют птицы.
Они не стоят — они движутся. Их нельзя найти — только достичь.
И путь к ним займёт год.

— Тогда у нас только два года на подготовку.

Он снова усмехнулся.
Но в его взгляде появилась усталость. Настоящая.

— Я буду ломать тебя. Ты будешь срываться.
Ты скажешь, что ненавидишь меня. Я — скажу, что ты слаб.
И всё это ничего не будет значить, если ты опоздаешь к Часам хотя бы на день.

— Если я дойду?

— Если дойдёшь — может быть, они тебя впустят.

— А если нет?

Он смотрел в сторону.

— Тогда… мир закончит начатое. Она умрёт. А ты узнаешь, что бывает, когда теряешь не душу — а её смысл.

Я не спал той ночью.
Вообще. Ни секунды.

---

С этого дня всё изменилось.

Он забрал у меня имя. Сказал: «Оно тебя тормозит».
Я стал «Ученик». Иногда — «Мясо». Иногда — просто «Ты».

Мы тренировались везде.
В подземельях, где воздух вибрировал от шёпота.
На крышах городов, где я должен был стоять на перилах с закрытыми глазами.
В безводных степях, где учился видеть энергию людей — и разрывать связи между их страхами.

Он учил меня не «магии», а тканям.

— Всё вокруг — это узор. Если ты научишься видеть его, ты можешь ткать иначе.
— Можешь вырезать. Переплести. Или выжечь.

Я спал по три часа. Часто — стоя.
Иногда просыпался с голосами в голове, чужими лицами, песком под кожей.

Однажды я сжёг взглядом сухое дерево.
В другой раз — заморозил целое болото, просто не дыша.

Он не говорил: «Молодец!»

Он просто давал следующий круг.

---

Мы летели низко — едва над верхушками сосен. Старый маршрут, забытый даже временем. Внизу пульсировали заросшие дома, крыши без стёкол, одинокие колодцы, затянутые паутиной.

— Здесь когда-то шли караваны, — сказал Таварек. — А потом… только похоронные песни.

Мы не искали ничего. Просто путь. Но когда пролетали над деревней, случилось невозможное.

Сияние.

Оно взорвалось снизу — не громом, не жаром. Свет.

— Вниз! — крикнул Таварек.

Нас швырнуло с чудовищной силой прочь. Как будто сама ткань мира оттолкнула нас, как грязь с белого.

Мы рухнули за деревней, в бурьян. Я едва не сломал рёбра. Таварек лежал рядом. Его тело дымилось, как после ритуального изгнания.

— Что… это было? — выдохнул я.

Он встал. Его лицо было побелевшим.

— Свет. Не магия. Это… сияние человеческой веры. Он не борется. Он просто верит. И это… невозможно.

Кожа у меня на груди щипала. Ткани вспоминали детство, стыд, грехи. Всё вскрылось. Всё стало… видимым.

— Он не защищается. Он светит. И всё, что темно — тает.

— И что делать? — спросил я.

— Если приблизимся напрямую — умрём. Его свет не делает различий. Он жжёт всё, что не чисто. И он не видит, не знает. Он думает, что просто… молится.

— ЧТО делать? — прохрипел я.

— Я не могу туда. Меня он убьёт сразу. Ты должен подойти. С земли. Как путник. Просто подойди. Отвлеки его. Один сбой — и сияние исчезнет.

Я кивнул. Сердце било, как в первом бою. Я обошёл деревню по земле. Свет всё ещё бил из храма, как дыхание звезды.

Храм был древним. Каменным. Потрескавшимся. Но целым.

У входа — старик. Он сидел, глядя в небо. Белые глаза. Лицо, как корень.

— Господи, защити нас от лжи, от сомнений, от тех, кто несёт тьму в облике надежды…

Я не смел подойти сразу. Я сделал шаг. Потом второй. Медленно. Не скрываясь.

— Простите, — сказал я. — Я… потерял путь. Много дней в дороге. Можно ли присесть у вашего порога?

Он замолчал.

Сияние дрогнуло.

Небо стало мягче. Давление спало. Свет не исчез — но остановился.

— Я просто человек, — сказал я. — Не ищу зла. Не жду чудес. Только… место, где можно посидеть, отдохнуть.

Я сел у порога. Старик медленно повернул лицо в мою сторону. Не сказал ни слова. Но снова начал молитву. Тихо. Без жара. Без света.

Сияние исчезло.

Таварек стоял вдали. Его силуэт был почти призрачным, но он кивнул. Медленно. Одобрительно.

Я встал. Поклонился старику.

Он не ответил. Но улыбнулся.

Мы ушли. Молча. Через поле, которое уже не светилось. Только трава, ветер и следы.

Но внутри меня остался отпечаток: Свет может убивать.

---

Прошёл год. Я изменился.

Стал тише. Сильнее.
Иногда замечал, что люди на улицах отворачиваются от моего взгляда.

Но самое страшное — я начал чувствовать чужие грехи.
Тяжесть, холод, запах мертвечины.
Я входил в автобус — и сразу знал, кто здесь крал, кто изменял, кто готов убить.
Некоторые — горели, как маяки. Другие — были как бездонные ямы.

Иногда я ловил себя на мысли, что наслаждаюсь этим.
Как будто это давало мне силу.

Однажды Таварек сказал:

— Вот что значит: «не быть человеком».
— Ты начинаешь понимать цену боли. А скоро — научишься её взвешивать.

---

Оставалось меньше года.
Мы уже начали готовить снаряжение.
Искали карту из рёбер древнего чудовища. Готовили сосуд для времени.

Я знал — мы пойдём к Часам.
И, если понадобится, я вырву стрелки голыми руками.

---

Ночь была тише обычного. Даже ветер казался осторожным.

Мы сидели у древнего кострища — угли старого ритуала ещё хранили жар. Таварек молчал, глядя в темноту, как будто там проносилось нечто, чего я не должен был увидеть.

— Завтра начнётся ритуал, — сказал он наконец. — Но перед этим ты должен понять, куда идёшь.

Я смотрел на него. Усталость давила на веки, но внутри ещё было место для вопросов. Один из них не отпускал.

— Скажи… что такое Время?

Он усмехнулся. Грустно. Не из высокомерия — как будто отвечал на этот вопрос уже тысячу раз и знал, что ответ ничего не упростит.

— Представь душу как поезд. Очень быстрый, сверкающий, неудержимый. Он рождается — и сразу мчится по рельсам. Жизнь — это рельсы. Ты — машинист своего поезда. Но ты не управляешь направлением. Только скоростью. Только вниманием.

Он бросил в огонь сухую ветку. Искры поднялись, как звёзды.

— Часы, к которым мы идём, — не здание. Это двери. Точки на рельсах, где поезд вдруг замедляется. И если ты достаточно готов — ты можешь выйти.

— И куда?

— Между рельсами.

Он замолчал. Как будто ждал, что я сам пойму.

— Там… ничего?

— Там — всё. Пространство между рельсами — это Время в чистом виде. Не нарезанное. Не линейное. Там, где души обитали до рождения. Где ты можешь идти пешком, против всех законов. Где можно найти другого машиниста. Другой поезд. Другую судьбу.

Я сглотнул. В голове завращалось — слишком много.

— И моя сестра?

— Её поезд повреждён. После войны. Он мчится слишком быстро. Рельсы искривлены. Если ничего не сделать — она достигнет станции Смерти слишком рано.

— Из-за меня?

— Из-за того, что ты привёл с собой то, чего не видел.

Он говорил без обвинения. Просто — факт.

— Тогда что мне делать?

— Выйти из своего поезда у Часов. Спрыгнуть. Войти в Пространство Меж Рельсов. Найти её путь — не сейчас, когда он сломан, а тогда, когда он ещё был цел. И «перезапустить» его. Словом. Действием. Эликсиром.

Я вспоминал ритуалы. Полёты. Грех, что звучал, как металл в венах.

— Всё это… всё, чему ты меня учил… для этого?

Он кивнул.

— Ткань, грех, звук, тени, дыхание — всё это способы двигаться в Межрельсовом Пространстве. Обычное время тебя туда не пустит. Машинист, что забыл, как ходить — погибнет там.

Я не знал, что сказать.

Таварек встал. Протянул руку. В ней — маленький символ, вырезанный на металле.

— Добро замедляет поезд. Время становится плотным. Кажется — оно длиннее. Грех — ускоряет. Рельсы прогорают. Всё пролетает мимо.

Он положил символ мне в ладонь.

— Ты ускоряешь свой путь — чтобы замедлить её.

Я молчал. Глядя на символ, где что-то дрожало, как если бы металл помнил вечность.

— А если я погибну там?

— Тогда твоя душа сорвётся с рельсов. И не попадёт на станцию. Смерть — это пересадка. Но самоубийство — это крушение. Душа может остаться навсегда в Межрельсовом. Как обломок. Пустая. Заблудшая.

— Есть такие?

— Полно. Они скребутся по стенам времени. Иногда ты чувствуешь их, когда просыпаешься в 3:44 ночи и не знаешь, почему. Это они.

Я вдохнул. Медленно.

— А долгожители?

— Их души были чище. Они знали, как брать Время. Как тянуть рельсы за собой. Как пить из потока. Ты становишься одним из них. По знанию.

Я встал. Мы оба глядели на тьму.

— А кто сторожит это пространство?

Он не ответил сразу. Потом сказал тихо:

— Существа, у которых нет тел. Которые родились из Времени. Ангел — один из них. Но не единственный.

Тишина.

— А если я войду, но не выйду?

— Тогда я забуду твоё имя. И мир тоже. Потому что ты станешь потоком. Или ничем.

Он положил руку мне на плечо.

— Ты идёшь туда, откуда приходят души. Где начинаются и заканчиваются дороги.

— И ставки?

— Слишком высоки. Ты ставишь не жизнь. Ты ставишь вечный путь своей души.

Пауза.

Он посмотрел в мои глаза.

— А теперь… пора. Ритуал ждёт.

---