Макенахи

                                      «Любовь сильнее всего, даже времени и пространства» Пауло Коэльо.

Я не собирался приходить. Не сегодня. Не в этом состоянии.
Но ноги сами принесли меня к больнице. Как будто совесть решила — пора.

Коридоры всё те же. Пахнет хлоркой и пластиком. Воздух стоит, как в музее.
Я постоял под дверью. Не решался войти. Не решался даже дышать.
Из боковой палаты вышла медсестра — молодая, с потухшими глазами, в красивой служебной форме.

— Каримова Ася? — спросила она. Я кивнул.
— Сегодня у неё хороший день. Говорят, дыхание ровное, даже посидела немного.
Медсестра улыбнулась, устало.
— Иногда… бывают странные откаты.

Я не ответил. Только сжал пальцы в кармане.

Я не зашёл. Не смог. Просто остался стоять в коридоре.

---

Когда вышел на улицу, в груди клокотало.
То ли вина, то ли злость, то ли остатки того, кто я когда-то был.

Я шёл по переулку, когда плечом задел кого-то. Жёстко. Почти нарочно.

— Ты что, урод, не видишь, куда идёшь?! — рявкнул мужик в спортивной куртке.

Что-то щёлкнуло.

Я остановился. Медленно обернулся.

— Повтори, — сказал я.

Голос вышел сам. Твёрдый, глухой.
В глазах будто вспыхнуло. Я чувствовал, как что-то в лице меняется.

Он замер.

— Эй, брат… всё нормально, я просто… не так сказал…

— Повтори, — я сделал шаг вперёд. Был рядом. Почти вплотную.
Всё тело требовало выстрела. Взрыва.

— Слушай, ладно… не обижайся, всё в порядке…

Он почти побежал прочь. А я остался.

Долго стоял.

Пальцы дрожали. Челюсть сводило.
Грудь разрывала пульсация, как будто сердце хотело вырваться.

«Ты теперь это и есть, Самир. Гнев», — подумал я.

Я сел прямо на бордюр.

Я стал хуже.
И знал, что это правда.

---

Через двадцать минут я вошёл в аптеку.

Я не выбирал. Просто брал.
Лекарства. Таблетки. Сиропы. Витамины. Бинты. Всё, что может пригодиться. Всё, что хоть как-то связано с ней.

Девушка за кассой что-то говорила про рецепты. Я молчал. Лишь смотрел так, что она затихла.

Потом — кондитерская.

Я купил всё.
Шоколад, леденцы, мягкие игрушки, цветные коробки с дурацкими зверями.

Я шёл по улице с руками, полными этого добра.

Люди смотрели. Кто-то смеялся. Кто-то косился.

А я думал только об одном:
«Она улыбается? Сейчас? Хоть немного?»

Если да — значит, всё ещё не поздно.

Больница. Я забежал внутрь. Коридоры, лестница. Ворвался в её палату, медсестра чуть не задохнулась от неожиданности.
Я всё поставил рядом с ней.

— Вы не можете оставить столько вещей в её пала… — я не дослушал.
Вышел из палаты и направился домой.
Были первые успехи.

---

Прошло много времени с тех пор, как я начал учиться.

Но «учёба» — слово из школы, где ты сидишь за партой, тебя хвалят за успех, и никто не ломает тебе психику, если ты ошибся.
С Тавареком всё иначе. Здесь любая ошибка может быть последней. Он не хвалит. Не утешает.
Иногда, если всё получилось, просто молча кивает.

Моё тело изменилось. Внешне, внутри. Я стал чувствовать тяжесть слов. Некоторые — резонируют. Бьют под рёбра.

И ещё: люди теперь — не только люди.

Они стали звучать.
Кто-то — как звон стекла. Кто-то — как глухая воронка.
Иногда я захожу в метро, и там, в толпе — чёрное пятно, от которого мутит. Потому что грех слишком близко к поверхности.
Чужая злоба обжигает кожу. Чужая вина — как туман в лёгких.

— Это называется отголосок, — объяснил Таварек.
— Ты не просто чувствуешь. Ты резонируешь.
— Это дар, и это яд. Люди привыкли к собственным порокам. А ты теперь — нет.

Мы начали новый цикл тренировок. Он называл это стежками — соединения между реальностью и её отражениями.
Магия — не трюки. Это разговор с миром на его языке.

Мы выжигали символы на камнях.
Варили отвары из пепла и ржавчины.
Один раз я должен был ночью стоять в воде по шею и произносить забытое имя. Оно не имело смысла — но когда я шептал его, вода становилась тёплой, потом ледяной, потом просто пропадала.
Как будто я стою в пустоте.

— Учись различать, где мир — а где его нервная система, — сказал он.

---

В один из вечеров мы сидели в старом ангаре, разрисованном изнутри странными символами — не моими, не его.
Они уже были здесь. Таварек рассказывал:

— Есть демоны, с которыми я не встречался лично. Но я чувствовал их след. Их дыхание остаётся в местах, как радиация.

— Например?

— Один жил в зеркале. Его видели только женщины — ночью, когда смотрели на себя долго.
Он шептал им, что они недостаточно красивы, пока они не начали вырезать на себе идеалы.

— Он ещё жив?

— Нет. Его сожгли верой. Бывает и так.

— Сожгли верой… получается, это люди его… того?

— Да. Не повезло с эпохой.

Он встал, подошёл к окну. За стеклом — ночь, как смола. Где-то вдалеке мигали огни.

— А ты, ты демон лжи, — кивнул я.

— Да. Но ты не понял.
Ложь — это не просто обман.
Ложь — это структура всего. Это то, что позволяет видеть форму.
Каждый объект — это ложь. Он не вечен, не един. Он — иллюзия стабильности.

Он обернулся. В его глазах не было ни бликов — только глубина.

— Я не лгу, Самир. Я показываю ложь, чтобы ты перестал в неё верить.
А потом — начал творить свою.

---