himera

Соединенные Штаты Америки,

Вирджиния.

В помещениях Пентагона как обычно людно: все неторопливо ходят, перебирают бумаги, стучат каблуками туфель, и хоть бы кто один уступил дорогу спешащему — нет же, у всех обеденное время и затор в коридоре, приходится втягивать живот и вальсировать между людей со стаканчиком обжигающего кипятка, который вообще-то кофе, но сказал бы кто-нибудь об этом автомату на первом этаже. Сокджин честно нажимал на покрытые жирным и пыльным слоем от частых прикосновений кнопки, пытался уменьшить температуру, но когда вообще его в жизни что-то слушало: сегодня в очередной раз за утро отпариватель для одежды решил, что слишком много профессору чести, и иди-ка ты на работу в футболке с декоративными складками, похожими на криво размазанную по стене штукатурку, — одно дерьмо, все равно помнется под халатом.

Вот и скачет Сокджин как ужаленный на цокольный этаж: в мятой футболке, последнем чистом халате, разных носках (он понял это по оттенку: оба черные, но один — он как осетровая икра, а другой цвета лакричной конфеты, и это проблема), зато успевший наспех расчесаться и забрать с прикроватной тумбы очки.

В них он всегда выглядит чуточку солиднее.

Телефон в кармане брюк вибрирует, будто бы создан он был не для связи, а для дешевого китайского массажа — Сокджин знает, о чем говорит, ему сразу по возвращении из Омана назначили физиотерапию в прилегающей к Пентагону больнице, и после того, как массажистка из Гуанчжоу посжимала и всячески повыкручивала его кожу, гудела она точно так же, вот просто один в один. Профессор телефон не берет, он догадывается, что звонит, скорее всего Намджун, который до сих пор не привык к тому, что Сокджин — кандидат в мастера спорта по опозданиям, и уже давненько метит в класс повыше.

В собственное оправдание профессор Ким хочет сказать, что на работу он пришел вовремя, просто кофеиновая зависимость загубила не одну жизнь, а он в этой борьбе лишь жертва, которая в любом случае будет страдать: либо без кофе, либо от очередного опоздания.

Впрочем, когда Сокджин врывается на цокольный этаж, туда, где лабораторные помещения блестят от белизны за светлыми матовыми стеклами, приходится чуть замедлиться, чтобы поправить задравшуюся штанину, вытереть попавшие на руку капли от кофе и только потом с коротким выдохом вскинуть голову и уверенно пройти вперед.

В нос тут же ударяет родной спиртовой запах — обеззараживают лабораторные помещения с регулярной периодичностью, так и латентный алкоголизм недалеко получить, но профессор лишь улавливает приятную расслабленность по всему телу, словно бы от возвращения домой, и магнитной картой открывает очередную белую дверь. Хосок как-то спросил у него, что это за мода такая, но ответ оказался настолько тривиален, что профессору даже стало неловко: на белом просто лучше видно грязь.

В секторе, еще не требующем специальной химической защиты, необыкновенно людно: Сокджин заходит туда с улыбкой, словно бы в офис, и первым делом замечает Намджуна, с интересом слушающего что-то от парнишки-лаборанта в объемном белом костюме, напоминающем космический скафандр. Он мельком поворачивает на профессора голову, так же улыбчиво кивает в ответ, но перебить воодушевленного лаборанта не решается. А тому лишь бы налечь на свободные уши: Сокджин поворачивается в сторону столов и не удерживает хохотка, потому что по лицу утомленного Хосока без слов становится понятно — говорит мальчишка неприлично долго.

Сам Чон, только и успевая, что приподнимать брови да бездвижно смотреть в пустоту отчаявшимся взглядом, подпирает на стуле гудящий вытяжной шкаф, и у профессора глаза на лоб лезут, когда он замечает в нем добротно наполненную пеплом Маргарет, к которой Хосок просунул руку, чтобы дым от зажженной самокрутки поднимался вверх по специальной вентиляции.

— Это для... — выдыхает тихо Сокджин, — вредных химических веществ.

— А мы полезные и не употребляем, профессор, — усмехается Хосок, и что ему вообще можно на такое ответить?

— Рад, что ты пришел, — лаборант, видимо, заметил приход Сокджина, раз отвлекся от разговора и позволил Намджуну подойти ближе, — мы еще не начали.

Профессор Ким пожимает протянутую политиком руку, снова отвлекается на Чона, который пихает голову в вытяжной шкаф, чтобы затянуться, и шуршит задранными на сидушку стула ногами в бахилах. Вот уж кто точно чувствует себя как дома.

— Значит, я вовремя, — улыбается и приветствует кивком лаборанта, подшуршавшего (из-за дутых штанов) к ним ближе, — привет, новобранец.

— Здравствуйте, профессор, — добродушно отвечает он, указывая рукой на большое стеклянное окно между двумя помещениями, — я уже готов.

— Тогда вперед, — выдыхает Сокджин, тут же преисполняясь легким предвкушающим волнением. Он даже отставляет кофе в сторону, пристраиваясь неподалеку от Намджуна, который скрестил руки на груди, внимательно наблюдая за тем, как лаборант собирается войти в другой сектор. В глазах его огоньками потолочных ламп играет легкая встревоженность. — Я думал, что мы улетим из Омана и поводов для волнения не будет, но страшно как в первый раз.

Сокджин соврет, если скажет, что ему не снятся кошмары, в которых он снова... сгорает.

Затылок обдает фантомным жаром, и профессор тут же проводит рукой по подпаленным на затылке волосам, успокаивающе напоминая себе, что родился, кажется, в рубашке. Хотя умереть уже дважды должен был в огне — Сокджин опасается, что третий раз ему не повезет так же, и черта с два он успеет спастись из горящей машины. Но пока ничего вокруг него не горит, и профессор старается просто не думать.

В огне так в огне.

— Этот повод более приятный, — усмехается Намджун, хотя в глазах его ничего даже издалека положительного не мелькает. Ровно до того момента, пока Хосок не высовывает голову и сипло не сообщает:

— Чонгуку снова скостили пожизненные.

— Серьезно? — удивленно поворачивается политик, и впалые ямочки снова появляются на его щеках. — Такими темпами он совсем скоро выйдет.

— Ага, — безрадостно хмыкает Чон, туша остаток самокрутки, доставая, наконец, руку из вытяжного шкафа и расплываясь неожиданно в лукавой улыбке, — якобы за обеспечение национальных интересов и предотвращение очередного межгосударственного теракта или что-то такое. Но не будем тыкать пальцем на настоящего террориста, иначе милорд Ким может обидеться.

Когда до Сокджина доходит весь смысл его слов, и глаза в удивлении расширяются, лаборант громко подает из соседней комнаты сигнал о своей готовности.

Вот же дьявол!

— От профессора Мина нет новостей? — спрашивает, тем временем, Намджун, попутно оглядываясь в поисках небольшого микрофона, связанного с лабораторией крупными динамиками. Министерский племянник, нелепо шоркая штанами, ходит от стола к столу, и это всего лишь синтез ДНК, но черт бы знал, что может неожиданно пойти не так.

— Уехал, наверное, в свои трущобы, — хмыкает Хосок, скучающе наблюдая за нерасторопным лаборантом, — закорешился с Али, говорит, тот подогнал ему павлина.

У профессора от ужаса слюна встает поперек горла, и он резко давится, тут же откашливаясь в локоть.

— Ничего себе, — улыбается Намджун, и Сокджин вскидывает голову, смотря на политика с таким первородным возмущением, что даже Хосок, мельком глянувший на них, не удерживает хохотка. Он-то наверняка знает, какие дела связывают профессора Мина с павлином, а вот Намджун даже в ус не дует, для него это всё просто «ничего себе»!

— Жить нужно так, чтобы задружить с любовником своего мужа, — подмечает Чон.

— Главное в этом деле самому не стать любовником, — усмехается Намджун, а профессору вдруг неожиданно интересно, откуда они все такие умные повылезали?

Лаборант копошится с приборами, и Сокджин перестает улавливать нить разговора, когда на больших экранах начинают загораться изображения с включенных микроскопов — на них пока лишь серый фон, который должен измениться в ближайшее время, и осознание этого заставляет щекотливо задрожать что-то под коленками. Профессор скрещивает руки на груди, натягивая белую ткань халата на плечах, и выдыхает волнительно, внимательно наблюдая через чуть двоящие стекла очков за тем, как министерский племянник осторожно достает из аппарата глубокую пробирку с многослойным раствором и переходит к другому столу, чтобы отделить от неё верхнюю водную фазу.

Фазу, содержащую дезоксирибонуклеиновую кислоту, увидеть которую в микроскоп сейчас — буквально второй раз победить судьбу.

Сокджин слишком труслив для героя, а еще слегка неудачлив и совсем уж тяжел на подъем. Он сказал бы, что юн, но четвертый десяток стучится в двери хрустящими коленями. Намджун говорит, что произошедшее в оманском порту — огромная смелость и действительно настоящий героизм. Сокджин поджимает губы и думает, что это лишь испуг и небывалое помутнение рассудка.

Но если спросить, жалеет ли он, что собственными руками погубил Химеру, профессор лишь с затаенной гордостью улыбнется.

Потому что он сделал бы это еще раз.

— Профессор Ким, — вырывает из раздумий Намджун, откладывая микрофон на столик рядом; Сокджин дергается чуть испуганно, отворачивается от стекла, чтобы с любопытством приподнять брови и выжидающе посмотреть на политика, — если все получится, не хочешь пропустить вечером пару бокальчиков пива?

Какой-то детский восторг затапливает тело вместе с тем, как на профессорских губах появляется счастливая улыбка. Он кивает, смотря в по-прежнему теплые глаза Намджуна, и только тихий посвист Хосока резко отвлекает его, вынуждая развернуться к экранам и...

задержать дыхание.

Лаборант скребет черным маркером по стенке пробирки, и даже за химзащитой видно, как тот широко улыбается, да только профессор не может оторвать взгляда от мониторов, на которых, сплетаясь в черные узлы, чуть дрожат нечеткие длинные линии. Хосок морщится, щурится, пытается подкатиться на стуле, чтобы рассмотреть картинку поближе, Намджун едва ли понимает, что там, как ребенок выжидающе смотря на профессора, у которого ком слез стремительно грудь поджимает.

Министерский племянник гордо подскакивает к стеклу и прикладывает к нему пробирку, случайно отпечатывая маркерным следом криво начерканное

CHIMERA 2.0.

Результат их недельных исследований в Пентагоне. Удачно синтезированный геном. Повторная победа над судьбой.

Сокджин тает в неверящей радости, смотрит на Хосока, на Намджуна, оборачивается обратно к мониторам и выдыхает негромко щемяще-облегченное:

— С возвращением домой.

***

Канада,

Ванкувер.

— Что же касается эпистемы, то Фуко считает ей корреляцию всего духовного, — один палец на высоко поднятой профессорской руке сгибается, затем второй и третий, — языкового и вещественного внутри эпохи. Господа, кто-то из вас знает, что Фуко говорил о целях настоящего историка? На всякий случай не отвечайте.

По университетскому амфитеатру проносятся смешки.

Профессор Мин чешет единственным несогнутым пальцем обгоревший и облезший нос, разворачивается к интерактивной доске и переключает маленьким ручным пультом слайд.

— Так вот, исследование эпистем внутри каждой эпохи и является главной целью любого историка. Нашей с вами тоже. О, это хорошая мысль, — взгляд преподавателя падает на наручные часы, — у нас осталось двадцать секунд, давайте сейчас всю эту хуе.. херь запишем, иначе вы можете не успеть на обед.

— Профессор Мин, — негромко зовет светленькая тучная студентка, на что тот выжидающе приподнимает брови, — а что насчет археологии знания?

— Археология знания — это очень интересная вещь, — Юнги откладывает пульт и со смешком опирается локтями на столешницу кафедры, — но для вечера пятницы, не для утра понедельника. Готов ответить еще на два вопроса, иначе я опоздаю на булочки с творогом.

— Как ваша командировка, профессор?

— Замечательно, — улыбается Мин, — я вернулся с павлином. Следующий вопрос!

— Прошу прощения, можно войти?

— За десять секунд до конца пары? — Юнги показательно опускает глаза на часы, пока по аудитории снова разносятся смешки. Кажется, собирается начаться очередная публичная порка: в университете не по наслышке знают, как профессор относится к опоздавшим. И если бы не атмосфера заканчивающегося занятия, внимания к вошедшему было бы приковано намного больше. Студенты, наконец дорвавшиеся до свободы, начинают шустро вставать с мест, кто-то шумно копошится в вещах и складывает сумку, кто-то громко созывает на обед, а профессор Мин сцеживает змеиный яд с клыков, чтобы хорошенько так поиздеваться над опоздавшим — поделом ему.

Поднимает голову, и слюна эта метафорически срывается с губ. Капает на кафедру.

— Так я войду? — улыбчиво, с легкой смешинкой в глазах, мол, сюрприз.

Студенты не слишком следят за профессорской реакцией, хотя многие из них знают вошедшего по скромным рассказам в перерывах между обсуждением Гегеля. О том, что профессор Мин замужем, знает почти каждый.

То, что его муж красавец, каких сложно найти, кто-то узнает сегодня впервые.

— Лекция закончилась, молодой человек.

На лице Чимина проступает притворное сожаление.

— Правда?

Видеть его с темной короткой стрижкой оказывается непривычно. Юнги бы сострить неуместно, что видеть Чимина в принципе непривычно, но он стоит на нижней ступеньке амфитеатра весь такой родной и красивый, держит в руках лоточек с двумя стаканчиками кофе, и золотая ящерка на его пальце блестит золотом в свете потолочных ламп.

— Полагаю, мне стоит прийти в другой раз? — еще и дразнится черт, будто бы не видит, как от счастливой возбужденности приподнимаются профессорские плечи. Смешной такой.

— Я не допускаю вас к своим лекциям вообще, — категорично отрезает Юнги, неторопливо ступая за пределы кафедры.

Чимин бесшумно посмеивается, отставляя стаканы в сторону, и только они касаются стола, как профессорские руки крепко хватают и сдавливают в сильных объятиях.

Пак цепляется руками за пиджак на миновой талии, обнимает так же крепко, едва ли не крепче, и в груди от давления становится больно так, что даже вдохнуть не получается, а Юнги лишь голову поворачивает и носом вжимается в меховой ворот куртки, дурно пахнущий восточными пряностями. Чимин сквозь улыбку целует того куда-то в висок, покачивается из стороны в сторону, и выдыхает негромко:

— Все приходит в свое время для тех, кто умеет ждать, профессор Мин.

Юнги приподнимает голову, долго прикасаясь губами к темному виску в ответном приветственном поцелуе, и с нотками издевательского любопытства интересуется:

— Кто это? Ницше?

— Незачет вам, профессор Мин. Это Оскар Уальд.

Тяжелый выдох Юнги становится слышно на самом верху амфитеатра. Он поднимает голову, на лице — сконфуженный изгиб бровей да совершенно дурацкая улыбка, и Чимин получает в ответ обреченное:

— Это Бальзак, придурок.

— Не смей упрекать меня, ты из нас двоих философ!

— То есть ты признаешь, что за ум в нашей семье отвечаю я? — бубнит профессор, снова прижимаясь к чужому виску. Чимин возмущенно дергается:

— Ты подменяешь понятия!

— С возвращением, — выдыхает тихо Юнги, и яростные искорки в абсолютно точно магнетический глазах Чимина растворяются и тонут, задыхаясь в несоизмеримом по размеру счастье.

Наконец-то он тоже дома.

***

Великобритания,

Лондон.

В воздухе пахнет бергамотом и пылью бесценных монарших гобеленов. Султан Хейсам довольно улыбается, отпивая из маленькой золоченой чашечки свой чай, и прихватывает деревянной шпажкой небольшую зернистую клубнику с сервизного блюдца.

— Сегодня утром я получил новость, что строительство военной базы на востоке идет полным ходом.

Зимний воздух приятной прохладой задувает в щели букингемских окон. Легко подтянув брюки, его собеседник садится на корточки неподалеку, низким бархатом выдыхая короткое:

— Соединенное королевство всегда держит свои обещания.

Довольно поджав губы, султан лишь благосклонно кивает, со звоном фарфора опуская чашку на стол.

— И мы в ответ держим свои. Ваши ученые могут проверить, внутри однозначно оригинал.

На сухих точеных губах появляется короткая улыбка. Ювелирные пальцы осторожно скользят по металлическим стенкам, и над полом белым туманом густо разливается леденящая дымка азота. Она стелется покрывалом, опутывает ноги в дорогих глянцевых оксфордах и медленно рассеивается, совсем чуть-чуть не доходя до обеденного стола.

— Не будем испытывать на прочность наше с вами доверие, господин.

Раскатистый смех султана тонет в высоте расписных дворцовых потолков. Отдышавшись, он лишь свободнее расставляет под столом ноги и с легкой задумчивостью выдыхает:

— Никогда не думал, что буду играть на стороне зла.

Подушечка пальца скользит по практически стертой маркерной надписи, криво вьющейся вдоль целой, чуть пыльной стеклянной пробирки.

— В этой истории нет протагонистов. Все мы делали одинаковое зло, просто у каждого были свои цели.

— Какие цели были у тебя, милорд?

Крышка с звенящим хлопком опускается обратно на металлический короб, и остатки холодной азотной дымки белой краской растворяются в воздухе. Лорд Ким сжимает Химеру в своих руках и с мягкой усмешкой поднимается на ноги.

***

— Заключенный два-три-девять, — голос начальника охраны, гнусавый и ржавый, как старые тюремные трубы, гремит в ночном коридоре неожиданным громом, — заключенный два-три-девять, на выход.

Решетка общей камеры отодвигается с механическим писком, охранники тут же наводят прицелы автоматов на двух уголовников, которые в любую минуту могут сорваться прочь через открывшийся выход. Они не спят. Сверкают стеклянными глазами, горящими от слабых коридорных огней.

Пентонвиль спит.

Конвоиры скрипят резиновой подошвой, минуя отсек за отсеком. За спиной остается бетонный лабиринт и пункт досмотра, на котором с протертых запястий снимают наручники. Небо над тюрьмой черное, низкое. Его подсвечивают крупные уличные прожекторы, из-за которых пар, срывающийся изо рта, выглядит непривычно густым и белым.

На улице холодно, на свободе неожиданно тепло.

Под ногами хрустит промерзшая земля. Чонгук идет вперед, в спину ему долетает громкое эхо:

— Заключенный два-три-девять, Чон Чонгук. Именем Её Величества вы подлежите условно-досрочному освобождению в связи с обеспечением национальных интересов Соединенного королевства.

В этой истории нет протагонистов.

Лорд Ким стоит перед одним из слепящих прожекторов, смотря на наручные часы. Когда он поднимает голову и вынимает изо рта тлеющую сигарету, последний конвоир уходит, оставляя свой пост. Чонгук улыбается.

«Есть ли у вас... дом?

Дом в человеке, лорд Ким»

Тэхён выдыхает дым, тянет руку с сигаретой вперед и совсем не моргает, когда Чонгук, подойдя ближе, принимает её с таким волшебно-дразнящим:

— Соскучился?

Все мы делали одинаковое зло.

На Туманный Альбион опускается долгожданный декабрьский снег.