himera

Комментарий к Бонус. Революция

    Я надеюсь, что Вы будете счастливы в следующем году.

2020 год подарил мне Химеру, а следом за ней и Вас — я хочу сохранить это счастье так же, как милорд Ким и Чонгук пытаются возродить и сохранить своё.

Хорошего Вам чтения и счастливого Нового года.

**Предупреждение:** внежанровый и гиперромантичный сиквел, происходящий после основных событий. Просто захотелось.

Хронологически это события между Цитаделью и полным освобождением Чонгука; после дела Химеры он на некоторое время вернулся в тюрьму.

Зимний лондонский дождь пулеметной дробью моросит по бетонной тюремной крыше, овитой наэлектризованным кружевом колючей проволоки и покрытой свежей ледовой коркой. В щели задувает холодный ветер. Маленькая лужа ржавой воды около бачка несет неприятным канализационным дурманом. Чонгук соврет, если скажет, что скучал по этому вездесущему запаху дерьма, но ему определенно не хватало жизни вдали от информационного шума и вечно беснующихся вокруг людей.

Не то чтобы тюремная камера является лучшим способом побега от реальности, но вчера вечером у Чона заложило ноздри подступающей рождественской простудой, и жизнь на нарах без дурной вони стала на ступеньку ближе к необитаемому острову или, быть может, какому-нибудь уютному пустому отелю на краю света. Он бы, может, и сбежал на тот самый край, да только далеко туда ехать от Лондона одному вечно недовольному и неприкаянному...

— О чем думаешь?

Милорд Ким сидит на полу, разложив по ту сторону решетки свой пиджак и расстегнув тугую жилетку. Его брюки наверняка безбожно растянулись на коленях, праздничный костюм замарался от пыльного бетона, а застуженная поясница будет ныть на следующее утро, но ему будто бы совсем все равно. Он пару часов назад был позади королевской семьи, сопровождая её на благотворительный вечер, посвященный Рождеству; давился всухомятку имбирным печеньем, которое ненавидит всей душой, улыбался премьер-министру Конго (который на вечере вообще залётный, но Чонгук его не осуждает, Республике сейчас как никогда нужны деньги), а затем, будто в сказке, пробила полночь и от милорда осталась только терпкая поволока парфюма.

Чонгук чувствует его запах даже сквозь заложенный нос, сидя по ту сторону решетки и впервые стараясь дышать полной грудью. Он слышит вопрос будто через вакуум собственных мыслей, залипает безбожно на то, как Тэхён превращает уложенную челку в кучерявый ворох на лбу, и тянет руку к разложенной перед камерой шахматной доске, чтобы передвинуть коня на F3.

— Ни о чем существенном.

Тэхён несколько долгих секунд смотрит в ответ, прежде чем вновь опустить глаза к партии и срубить удобно открывшуюся вражескую пешку своим ферзем.

Он с недавнего времени заезжает каждый вечер.

Чонгук неделю как вернулся в тюремную камеру, и одному только черту известно, отчего милорд Ким обивает её пороги с завидным постоянством. Чонгуку вот известно. Мысль эта не удерживается внутри, сверкнув на лице широкой внезапной улыбкой.

— И вот опять.

Тэхён растрепанный весь, расслабленный, чуть-чуть, может быть, озябший от зимних тюремных сквозняков, но, что самое главное, сидящий перед решеткой и, как в старые добрые, размышляющий над очередной шахматной ловушкой. Раньше они играли ради умственного напряжения, сейчас для того, чтобы снять его после долгого дня. Чонгук хотел бы подумать над тем, что делать с сепаратистским движением на юге Африки или с очередной любовницей немецкого канцлера, но милорд жмурится, громко зевает, и какие вообще к черту канцлеры?

— Её Величество последние дни сама не своя, — неожиданно хрипит тот, хорошенько отзевавшись и потянув назад затекшие плечи; Чонгук одним взглядом просит продолжить, и Тэхён бездумно двигает шахматную фигурку вперед, негромко объясняя, — Президент Туниса в шаге от того, чтобы объявить Соединенному королевству военный ультиматум.

— Из-за недавнего конфликта?

— Да.

Милорд устало следит за тем, как Чон тянет руку через решетку и делает свой ход, а затем продолжает:

— В Тунисе сейчас нестабильная политическая ситуация. Если этот старый глупец затеет войну, она грозит ему большими проблемами. Как и нам всем.

— Ты переживаешь?

— Я прогнозирую.

Чонгук хмыкает. Сбивает своим конем чужую пешку, подставляется нещадно, пытается заманить милорда в ловушку фигур, но тот не ведется. Пропускает красивый ход, игнорирует снова дующий из щелей холод и улыбается в ответ самыми уголками губ. Чонгук соврет, если скажет, что он не скучал по этому.

Скучал. Безумно скучал.

— Не переживайте, милорд, — Чон наклоняется вперед и прижимается к решетке виском, раздражая разомлевшего Тэхёна официальным обращением, — ради вас можно и войну затеять.

Тот усмехается, и в зеленых глазах наравне с весельем мелькает затаившаяся тревога.

— Иногда сохранение мира стоит дороже войны.

Чонгук не отвечает. Он цену мира знает, как никто другой.

В итоге молча делает ход, радуясь, что не нужно далеко тянуть руку, а затем наблюдает, как Тэхён неторопливо озирается по сторонам, лезет в карман смятого пиджака и достает оттуда маленькую коробочку.

— Недавно я был в больнице, — говорит, протягивая её через прутья решетки, — и у меня есть для тебя подарок.

— Мы снова начинаем ухаживать друг за другом? — любовно подначивает Чон, но подарок принимает. Канун Рождества напоминает о себе бархатом коробочки и праздничным галстуком, полуспущенным с лордовской шеи.

— Тебе все мало.

Чонгук усмехается и мягко снимает крышку.

В тюремной тишине, разбавленной глухой капелью водопроводных труб, голос заключенного звучит громче обычного.

— Это твой? — спрашивает, осторожно касаясь подарка мозолистой подушечкой пальца. Грудь его разгоняется в тяжелом взбудораженном дыхании, волоски на предплечьях поднимаются в мурашках, а сердце за грудиной решает вслед за своим хозяином — сойти с колеи, когда милорд отвечает тихим:

— Мой.

На подушечке из темного бархата зуб. То ли верхний, то ли нижний — явно один из тех, на которых у лорда не стояли виниры.

— Когда он заболел?

Не похож на зуб мудрости, и выглядит весьма здоровым. Чуть желтоватый, бугристый, с длинным острым концом.

Тэхён улыбается, поднимая глаза вверх.

— Он не болел.

А Чонгук и забыл, каково это — ощущать себя настолько влюбленным, что огнище струится по венам.

Милорд же доволен, по глазам видно. Впечатлил, из себя вывел, влюбил заново — Чонгук осторожно закрывает коробочку, сжимает её накрепко пальцами и прячет в нагрудный карман тюремной робы. Слева.

На шахматной доске у них безвыходная ситуация: Тэхён опускает руку, занесенную над фигурами, когда понимает, что ни ему, ни Чонгуку нет полей, куда можно ходить. Давненько они не играли вничью.

Милорд поднимает глаза на заключенного, задумчиво сидящего по ту сторону, и неожиданно любопытствует:

— Ты приготовил мне рождественский подарок?

Не переживает об условностях вроде тюрьмы, не смотрит на камеры наблюдения, не интересуется наличием у Чонгука связи, потому что знает — подготовил. Кажется, даже на несколько лет вперед.

Наверное, милорду не стоит знать, что несколько лет вперед — это, на самом деле, семьдесят, и где-то на половине этого удушающего срока Чонгук предусмотрел собственную смерть. Она не должна помешать милорду находить подарки под новогодней елкой, потому что ничего не должно помешать.

Чон думает об этом, когда наклоняется к решетке вплотную, тянет руку вперед и вплетает пальцы в чернявые лордовские кудри за ухом. Они липкие от геля, жесткие, но ютящиеся между пальцев знакомыми колечками, от чего грудину щемит где-то под бархатной коробочкой.

Ощущать, что ради тебя готовы поступиться с собственной спокойной жизнью, — лучший новогодний подарок. Чонгук получил его в канун этого Рождества, Тэхён видит это по дрожащим бликам, затаившимся в уголках черных глаз, и не может не улыбнуться.

Прутья между ними толстые, металлические, предательские. Милорд тянется вперед за рукой, влекущей прямо к решетке, и не удерживается от смешка, когда Чонгук вжимается в него носом.

Сидит и дышит огнем, трется, осторожно поглаживая кожу за ухом. Милорд прижимается сухими губами туда, куда достает, — до щетинистой щеки, и прикрывает глаза, позволяя этой самой щетине царапать его кожу в травящих душу ласках.

Чонгук по-старчески скромно целует милорда в губы. Потом пару раз в гладко выбритый подбородок, так и замирая, чтобы просто посидеть и подышать. Тэхён усаживается удобнее, умещает губы на чоновом носу и чуть улыбается, ощущая, как чужая сальная челка щекочет его лоб.

Они расцепляются заполночь.

***

Милорд просыпается под утро, когда в полной темноте виднеется лишь блестящий в фонарном свете дождь. Встает, лениво тянется к разрывающемуся в звонке телефону и прикладывает тот к уху, хрипя и промаргиваясь в сонном:

— Слушаю, Ваше Высочество.

Принц Чарльз на другой стороне провода — возбужденный. Он здоровается, пока милорд встает с кровати, справляется о его здоровье, пока тот спускается по холодной лестнице вниз и другим ухом слушает цоканье когтей проснувшейся Идунн.

— Я бы не стал будить вас, если бы не новости.

В темноте зала россыпью светлячков горит украшенная рождественскими игрушками ель. Милорд тонет пальцами ног в теплом ворсистом ковре, когда подходит ближе, и в чуть слезящихся спросонья зеленых глазах бликами рассыпаются золотые гирлянды.

— Что случилось?

Беспокойная белошерстая Идунн бодает мокрым носом лордовскую ногу, подталкивает того ближе и со скулежом ложится на передние лапы. Тэхён ведет по её бугристой спине ладонью, когда присаживается на корточки и опускает взгляд вниз.

Принц Чарльз в телефоне хрипит:

— Вторая Жасминовая революция в Тунисе. За одну ночь боевики штурмовали здание парламента, Президент сложил свои полномочия сорок минут назад. Представитель оппозиции только что звонил в Букингемский дворец, они просят возобновления дипломатических отношений. Её Величество вызывает вас на экстренное совещание.

Тэхён тянется вперед и совсем не дышит, когда находит под елкой большой букет белоснежных цветов.

— Передайте Её Величеству, что я буду через тридцать минут.

Воздух пахнет хвоей, ночным морозом и жасмином. На пальцах липнет золотистая пыльца.

Выключенный телефон остается лежать на ковре, когда Тэхён поднимается на ноги и поворачивается к окну. Из груди рвется смех, пока тело утопает в теплой волне щекотливых мурашек.

«Я думал подарить Вам цветы, но без революции они пусты и безвкусны.

Счастливого Рождества, милорд Ким»

Идиот.

Какой же он идиот.

Милорд Ким опускает букет, позволяя себе негромкое в пустоту:

— И тебя, Чонгук.

Идунн довольно урчит, смотря куда-то в окно и активно виляя хвостом.

Лондон встречает новый декабрьский день.