himera

Когда Сокджин понял, что до приема осталось всего два дня, волнение в его крови начало вскипать и пузыриться обжигающей пеной. Он все еще ни черта не знал, понимал, может быть, чуточку больше, и все остальное время проводил в молчаливых думах, изредка наблюдая за подготовкой, которая вся будто бы специально проходила мимо него.

Сокджин не ощущает себя бесполезным, но да, именно это он и делает. Стабильно, с перерывами на самобичевание и ромашковый чай на розовой воде, который удивительно успокаивает нервы перед сном. Профессор не врач, конечно, но в биологии он разбирается, поэтому иногда грешным делом подумывает, что когда все нервные клетки в его организме сгорят, волноваться будет попросту нечему.

Схема-то рабочего характера — Сокджин не за красивые глазки свою докторскую степень получал.

Впрочем, он не единственный ученый в доме, и профессор Мин постоянно силится об этом напомнить: в последний раз его злобный гений появился на ужине с длиннющим павлиньим пером и заговорщическим взглядом, мол, я понятия не имею, что это, но если хотите узнать, где я его достал, можете рискнуть и подойти поближе. Сокджин тогда на полном серьезе едва ли не помолился, чтобы Юнги нашел это перо где-нибудь под финиковой пальмой, а не выдернул из птичьей задницы, прикрываясь своим больным ученым интересом. Как профессор Ким понял, этот предлог Мин на полном серьезе использует в университете для оправдания своих полугодовых командировок в Бразилию, из которых профессор всегда возвращается либо с новой татуировкой, либо с занимательной историей для студентов.

Какое отношение оборот наркотиков имеет к истории философии Сокджин не знает, но он и не философ, чтобы все знать, правильно?

Правильно.

Подсознание, которое подкидывает мысль о том, что он не философ, а придурок, Ким старательно игнорирует. А вот игнорировать профессора Мина и его мужа, которые оказываются вместе в зале, когда Сокджин заходит туда, не получается.

Чимин читает, с ногами усевшись на уже привычный диванчик, и с периодичностью в один абзац тянется вилкой к тарелке, практически не глядя накалывая на зубцы аппетитные овощи. Профессор Мин расхаживает по периметру зала, разговаривая с кем-то по видеосвязи, и, судя по тому, что шепелявит он явно по-португальски, на другом конце провода наверняка хрипит кто-то из его бразильских нарко-товарищей.

— Он сильно занят? — шепчет Сокджин, присаживаясь около Чимина и кивая головой на его мужа.

— Без понятия, я не понимаю португальский, — Пак непринужденно взмахивает вилкой, дожевывая хрустящий кусочек салата, и наклоняется в сторону Мина, — Юнги, съешь.

Тот разворачивается, будто бы ненавязчиво совсем, и подходит к ним ближе, даже не думая о том, чтобы перестать громко и настоятельно что-то кому-то доказывать. Голос его, лекторский, шепелявый, звучит необычайно распаленным, и прерывается он только на секунду, когда Чимин протягивает наколотую на зубцы округлую жопку огурца и Мин ловко подцепляет его зубами, кивает в благодарность и снова отходит в другую сторону зала, возвращаясь к настойчивым обсуждениям.

— Не люблю кожицу на овощах, — легко объясняет Чимин, отставляя пустую, измазанную маслом тарелку на пол, — а Юнги всеядный.

Профессор бы с радостью поговорил о чем-нибудь бытовом, особенно с Паком, который будто бы создан для этих очаровывающих «маленьких» разговоров, да только послезавтра уже прием, а они сидят на заднице ровно которые сутки, и новостей хороших это стабильно не приносит. Сокджину бы перейти Рубикон, но он молча достает телефон и собирается перейти на новый уровень в игре, которую забросил пару недель назад из-за затянувшего его на Ближний Восток урагана событий.

Черт, он же даже матери до сих пор не позвонил.

— Joe, mostre-me o Gráfico, — Мин оказывается рядом настолько неожиданно, что Сокджин, едва успевший выловить из его речи странно знакомое «Граф...», дергается весь испуганно и чуть было не отбрасывает свой телефон в сторону, словив его буквально в самый последний момент.

Чимин поднимает голову на мужа, когда тот останавливается рядом и показывает ему экран с выжидающим английским:

— Сына.

Сокджину хватает короткой улыбки Чимина и его протянутой к телефону руки, чтобы понять, что на том конце провода, похоже, сверкает своей беззубой улыбкой и машет хвостом один чернокожий ящер.

— Когда он успел стать таким большим? — удивленно вглядывается в экран Пак, полностью принимая телефон в руки. Юнги наклоняется ближе, повелительным тоном коротко просит что-то по-португальски и тоже всматривается в экран.

— Камера полнит.

— Да нет же, посмотри, вы оба растолстели.

Сокджина смотреть не просили, но он все равно осторожно делает это исподлобья, потому что ну, интересно же. Профессор Мин в его голове всегда был худощав и обворожителен в своей хмурости; он всегда светил тонкими щиколотками, выглядывающими из-под укороченных брюк, коротко сбривал затылок и частенько грыз кожу на большом пальце, когда задумывался над чем-то дольше и глубже положенного.

И сейчас он едва ли изменился, даже нудит под нос свои профессорские вещи так же, как и раньше.

— ...мы послезавтра все можем отдать богу душу, а ты всё никак не отъебешься от моей складки на животе?

— Душу ты отдашь, но складка-то останется, — не унимается Чимин, но у того по глазам видно, что он просто дразнится. Сокджин неосознанно прижимает руку к своему животу, радуясь где-то в глубине души, что у него пока нет человека, который пусть в шутку, но будет предъявлять ему за бока и складочку под подбородком. И хотя такой вид отношений кажется отвратительно доверительным, таким, что душу можно оголить, не только тело, но Сокджин понимает, что ни первое, ни второе показывать миру он пока не готов.

— Профессор Ким, как ваш настрой? — Чимин прорывается сквозь дымку профессорской задумчивости с варварским энтузиазмом, и не будь он по-прежнему очарователен в своей наблюдательности, Сокджин бы даже разозлился от такого пристального внимания к его состоянию.

— Если честно, то отвратительный, — он слегка преувеличивает, но перманентное чувство волнения, которое неприятно щекочет нервишки с утра до вечера, уже начинает раздражать. Хочется скорее от него избавиться, но делать это так — не имея плана и не понимая, где именно вирус, — Сокджин боится и попросту не хочет.

— Это нормально, — со смешком утешает он, передавая Мину телефон. — Я наслышан про порт. Чонгук обещал достать у какого-то очередного черта технический план помещений.

— Звучит многообещающе, — выдыхает Сокджин.

— ...обещающе уголовный срок, — со смешком поправляет его Мин, убирая телефон в задний карман джинсов. Он из своей гавайской рубашки не вылезает с момента приезда, и профессор только диву дается, как та еще не пахнет потом на весь дворец — а причины то есть, в такую жару разве что кожу не выжимаешь от влаги, не то, что меняешь футболки с кислой отдушкой каждое утро.

— Чувство юмора у вас специфичное, — Сокджин кривится, потому что сам он с мыслями о тюрьме засыпает уже которую ночь, а Чимин только с подтверждающим хохотком хлопает Мина по плечу, потому что да, он знает — мужчина ему попался с огоньком. И всё бы ничего, пошутить да выплюнуть, вот только поводов для смеха с каждым днем все меньше и меньше.

Один из этих поводов (который всё чаще можно услышать из уст Чона младшего), сейчас волнует профессора настолько, что он решается озвучить уже сутки как безвылазно крутящийся в голове вопрос.

— Вы видели Адама?

Латиноамериканского придурка, которого Сокджин не наблюдал в доме уже больше суток.

В голове на его счет всё еще полный сумбур, который прояснить бы хорошенько да обговорить детально, но все словно намеренно не замечают давление, нависающее в коридорах тяжелыми грозовыми тучами. Сокджин чувствует запах, какой бывает перед дождём, и он ощущается совершенно так же, как горький привкус предательства, и хоть кто-нибудь бы завел об этом разговор, но нет.

Молчат, словно ничего не случилось.

Продолжают работать, разговаривать, есть и спать, старательно игнорируя возможность появления Роса в дворцовых залах.

— Колумбийца? — Чимин переспрашивает, вздергивая брови, и профессор только нетерпеливо кивает. — Он какой-то странный у вас.

— В каком плане? — переспрашивает Сокджин, и Пак удобнее устраивается на диване, задумчиво прикусывая резцами нижнюю губу, прежде чем низко, негромко и будто бы только для них двоих выдохнуть:

— Он не запоминается.

Ким непонимающе хмурит брови, пока Чимин, явно встревоженный от собственных мыслей, медленно продолжает:

— В какой-то момент у меня возникала мысль, что он завербован, — Юнги удивленно вскидывает голову, пока глаза профессора Кима стремительно расширяются от удивления, — но будь он действительно разведчиком, то избегал бы любого шанса попасть под подозрение. В итоге я так и не выбрал, но он либо новичок, либо тупица, либо попросту ни на кого не работает.

— Что вы имели в виду под «не запоминается»? — любопытствует Сокджин, ощущая странно повисшее в воздухе давление после того, как Чимин перестал говорить.

— Представление о разведке развращено фильмами про Бонда и убито государственной цензурой, — Пак почесывает пальцами шею, будто бы давая себе время на то, чтобы тщательнее подобрать слова, — но никто из спецагентов никогда не наденет яркий костюм или дорогие часы, потому что единственное, что мы должны делать — не выделяться. Вы никогда не поймете, что перед вами был разведчик, потому что не запомните его лицо. И я с трудом могу вспомнить вашего колумбийца, хотя поверьте мне, профессор, это умение не раз спасало мне жизнь.

Сокджин умалчивает, потому что верит и сказать ему на это совершенно нечего.

— У него есть татуировка, — Юнги устраивается задницей на поручне дивана, прямо у Чимина за спиной, и тот запрокидывает голову, укладываясь затылком на чужие худощавые бедра.

— Откуда вы знаете? — удивляется профессор Ким.

— Ссали с ним как-то вместе, — честно пожимает плечами Юнги, на что Пак громко то ли крякает, то ли усмехается. Звук получается странный, и Мин широко улыбается, опуская взгляд на светлую макушку своего мужа, пока Сокджин понимает, что с каждой минутой ему все больше хочется рассмеяться в голос, но от чего-то снова не получается.

В последнее время он мало смеется. То ли не хочется совершенно, то ли поводов достойных не было, хотя профессор Мин юморит при каждой удобной возможности, и дело, похоже, далеко не в поводах. Сокджин волнуется, поэтому вместо смеха у него всегда выскакивает либо что-то истеричное, либо жалобно-хнычущее, похожее больше на зов о помощи.

Но о помощи он не зовет — это делает Хосок, что-то громко и недовольно бурчащий сначала за дверями, а потом и в самой комнате. Следом за ним заходит Чонгук, который снова одет в эту странную арабскую рубашку — Юнги мимолетом говорит Чимину, что это называется дишдаша, а тот также невзначай отвечает, что он, бляха, живет здесь уже полтора года и знает, как называется национальная одежда. Сокджин с их тихой перепалки только забавляется и даже не сдерживает улыбки, которая, впрочем, пропадает, стоит только поднять голову и заметить длинный бумажный сверток в руках у младшего Чона.

— У нас замечательные новости, — врывается Хосок с какой-то своей ироничной радостью. — Директор порта втихую подсасывает нефтепродукты и перевозит в контейнерах людей.

Чего, простите?!

— Он за эту информацию вам планчик-то выдал? — усмехается Чимин, окончательно развалившись на чужих коленях. Чонгук пожимает плечами.

— У меня красивые глаза.

— Сомнительный повод для гордости, Чон.

— А еще тот молодой человек, которого вы видели на приеме, его покрывает, — добавляет Хосок.

Тот самый господин Абуль-Хаир, который, по словам Чонгука, торгует людьми в Бангладеше. В голубом тюрбане.

Просто замечательно.

— Вы говорили с начальником порта? — интересуется Чимин, невзначай наблюдая за тем, как младший Чон растягивает на полу метровый план территории, напечатанный на тонкой светлой бумаге — она слегка мятая да рваная по краям, и Сокджин предполагает, что либо план довольно старый, либо просто кто-то не умеет аккуратно обращаться с чужими вещами. — Узнали что-нибудь интересное?

Профессора Кима от слова «интересное» уже буквально воротит — он предпочел бы «важное», «полезное» или даже «опасное», но точно не «интересное», от которого внутри болюче отзывается тревожное ощущение, что он один в этой комнате осознает в полной мере весь пиздец происходящего. И хуже всего от того, что Сокджин почти не понимает чужой мотивации — он точно знает, что Намджун, как и он сам, стал жертвой министерского приказа, Хосок помогает по старой дружбе, Юнги, вроде как, возвращает долг, а Чимин просто его муж, который находится под прямым руководством милорда Кима, к которому неровно дышит старый сослуживец Намджуна — Чонгук. Это даже не семиугольник, это страшный сон всей неевклидовой геометрии, в которой Сокджин, по итогу, разбирается даже лучше, чем во всем творящемся вокруг дерьме.

А дерьмо не прекращается, оно только приобретает новые оттенки: иногда очень даже отстойные, например, как сейчас.

— Да, мы почирикали с начальником минут десять, — отвечает Хосок, усаживаясь на пол и заглядывая в предметные обозначения схемы, — блядский мелкий шрифт. Он сказал, что на все латиноамериканские и европейские контейнеры установлены кодовые замки, к которым имеет доступ кто-то там из технического персонала и высшее руководство.

— Техперсонал искать бессмысленно, контейнеры, по его словам, запечатаны уже как несколько дней, — вносит зерно ясности Чонгук, и профессор уже хочет попросить, чтобы он забрал это свое зерно обратно, потому что ну какого черта, что им делать-то теперь?

— Это намек на то, что нам нужно будет прижать Роса? — вздергивает брови Юнги, и Чимин запрокидывает руку, чтобы тут же звучно шлепнуть его по коленке.

— Никого ты прижимать не будешь. Захотелось к Чону на соседнюю тюремную койку?

— У меня всегда свободно, — довольно зазывает тот, на что Юнги только гиенисто похихикивает в сомкнутые губы. — А если серьезно, то тем, кто будет на скачках, придется узнать код, чтобы мы смогли открыть замок.

— Можешь готовить места в камере для всех, — неожиданно раздается низкий голос позади, и Сокджину приходится вытянуться и заглянуть за спину Чонгука, чтобы обнаружить там замерших в проходе Намджуна и лорда Кима; последний со смешком продолжает, — если у нас не получится достать код.

Отлично, профессор, похоже, не единственный, кто ощущает мелькающий на горизонте уголовный срок. Это упрощает задачу, становится даже как-то весело — компания к нему в тюрьму набивается хорошая. Умная, а главное, что с озорцой: и в нарды поиграть смогут, и о политике поговорить за чашечкой рыбной похлебки.

Главное матери не рассказывать, она у Сокджина впечатлительная.

— Если я правильно понимаю, в порт пойдут Чонгук и Чимин, — видеть Намджуна будто бы лить бальзам на исстрадавшееся профессорское сердце; Сокджин даже сам не замечает, как начинает улыбаться, — мы только что узнали, что наш ящик на момент скачек будет в грузовом отсеке в аэропорту. Нужно подогнать к выезду из порта машину, чтобы мы успели доставить пробирку и вирус не пострадал.

— Мне делать на скачках нечего, — поднимает руки Хосок, и край толстовки его задирается, обнажая длинную кодовую вязь; каким образом он вообще в такую жару носит эти свои черные кофты, умудряясь при этом не выглядеть как Сокджин, которого будто бы в адском котле пару часов поварили, совершенно непонятно, — профессор Ким очевидно нужнее около вируса, он один знает, как нужно настроить ящик. Намджун, тебе тоже лучше остаться с нами.

— Лорд Ким, — зазывает того Юнги, — не хотите скрасить своим присутствием моё наслаждение от запаха лошадиного навоза?

Тэхён со смешком кивает головой, краем глаза улавливая, как хмурятся после слов Мина густые черные брови Чонгука. Сокджин тоже хмурится, но скорее задумчиво. Что у них в итоге получается? Три фронта работ, и один хуже другого.

— Что по плану? — кивает на развернутый по полу лист Чимин.

— Несколько возможных заходов, — Чонгук присаживается на корточки, и длинные полы его рубахи моментально натягиваются, — с суши, с воды и с воздуха. Десантироваться мы не сможем, подводного оборудования у нас нет тоже. Придется идти через наземный вход.

— Нам нужна техническая форма, — задумывается Пак, — придется цепануть кого-нибудь из рабочих.

— Директор порта нашептал нам на ушко, — Хосок вынимает из заднего кармана толстый маркер (откуда он его взял вообще?) и обводит аккуратно по контуру один из дальних пирсов, — что все две сотни колумбийских контейнеров начнут погружать на корабль ровно в двенадцать. Где-то на юге.

— Вы узнали, как они выглядят? — спрашивает лорд Ким, скрещивая на груди руки.

— Они красненькие.

— Замечательно, — выдыхает он, кажется, дернувшись, чтобы помассировать устало переносицу, но вовремя себя остановив, — нам нужен номер. И код для открытия замка.

— Замок можно спилить, — предлагает Чимин, — но это займет время.

— Следует раздобыть пилу, — Намджун суетливо поправляет закатанные рукава своей рубашки, — на всякий случай.

— Не нужно дуть на воду, обжегшись на молоке, господин Ким, — лорд подходит к карте ближе, но не присаживается — смотрит сверху, — лишний вес может сильно замедлить. Мы узнаем код и номер ящиков, пока Чимин и Чонгук будут добираться до южного пирса.

Сокджин смачивает сухие губы языком, глазами прослеживая по карте алую линию резко пахнущего спиртом маркера. Это кажется оптимальным вариантом, да и выхода у них другого нет, разве что захватывать корабль и брать на нем заложников в обмен на код от контейнера. Профессор проводит тыльной стороной ладони по взмокшему от жары лбу, пытаясь понять, откуда у него в голове вообще появились подобного рода жестокие мысли, но глаза бегают по людям вокруг, и ничего Сокджину не остается, кроме как тягостно выдохнуть.

Ну да, бытие определяет сознание.

Замечательно, он еще и заговорил чужими умными словами, как это делает профессор Мин. Просто прекрасно.

— Нам нужно арендовать фургон и вертолет, — рассуждает Намджун, — Хосок перенесет туда всё оборудование и будет вести операцию. Мы с профессором Кимом будем на подхвате.

— Вы должны предупредить Али о своем отъезде, — советует Чимин, слегка наклоняя голову набок. — Он будет расстроен, но лучше сделать это заранее.

— Это хорошая мысль, — выдыхает Намджун, и два коротких стука в дверь прерывают его голос. Чимин напряженно приподнимается с чужих коленей, Юнги скользит рукой вниз по его груди в защитном жесте, пока остальные выжидающе поворачивают головы в сторону выхода. Сокджин сначала испуганно думает, что это кто-то из охраны или Али, помяни черта, приехал раньше положенного, но замок щелкает, а на пороге появляется тот, от чьего лица в горле образуется отвратительный тошнотный ком.

Адам, конечно, не блудный сын, и припадать к алым полам отцовской одежды он не собирается (ирония с отцом в их ситуации кажется очень даже не к месту), но вид у него едва ли провинившийся — он хмур, а брови не идут волнами от сожаления.

В зале повисает тяжелая, тягучая как патока тишина. Кажется, пройдись по воздуху ножом — и отрежешь от него кусок, настолько плотным и густым становится все вокруг. Сокджин смотрит на стажера, оглядывает его с ног до головы, припоминая, кажется, всё, из-за чего Чимин мог назвать того «не запоминающимся», и гулко сглатывает, потому что никто из окружающих начинать разговор первым не хочет.

Адам с легким смятением оглядывает семь лиц, вопрошающе смотрящих на него уже непозволительно долго, и в его глазах мелькает понимание, которое тут же вырывается через рот тяжелым:

— Узнали, да?

Чонгук усмехается.

— Ну, как-то да.

И снова уши наполняются противным звоном тишины, от которой не спасает ни шум ходьбы солдат по коридору, ни плеск воды в фонтане, ни Хосок, который снова втихую полез за маркером и со смачным стуком уронил его на пол.

Сокджин от чего-то чувствует испанский стыд, и душащая неловкость, которая наполняет помещение, никак от него не спасает. По Адаму видно, что отрицать он ничего не собирается — стоит, убрав одну руку в карман, явно закусывает щеку изнутри, и черт возьми! Скажи, блядь, уже хоть что-нибудь!

Намджун смотрит на него удивительно спокойно, только в глазах плещется такое огромное разочарование, будто его предал собственный сын — профессору от этого взгляда становится еще больше не по себе.

— Я не поддерживаю связь с отцом, — начинает неожиданно стажер, и если это не попытка оправдаться, тогда что вообще? — Я знал, что он активно сотрудничает с султанатом, но о том, что у него вирус, узнал только в день приема.

Лорд Ким слегка запрокидывает голову, зачесывает пальцами черные кудри волос, убирая их с глаз и бегло оглядывая Роса сквозь напряженный прищур, прежде чем бархатно сказать:

— Мы взрослые люди. Будь то правда или простое стечение обстоятельств, нам лучше разойтись на хорошей ноте.

Сокджин против прилюдных казней, но он от чего-то почувствовал внутри такое животное желание разобраться, что пришлось даже шумно втянуть носом воздух. Он словно всеми силами готовился к скандалу, к драке, к раскаленному от напряжения воздуху, а сейчас, когда Адам получил лишь мирное приглашение выйти за дверь, внутри такая острая нехватка ощущается, что хоть вскакивай на ноги и начинай вершить самосуд. Профессор оглядывает всех в поисках такой же реакции, но замечает лишь блеск в глазах Чонгука, издалека напоминающий азарт, и странное садистское наслаждение ситуацией на лице Чимина, который будто бы смотрит на экране интересный фильм — Сокджин никогда не подумал бы, что Пак может быть энергетическим вампиром или чем-то наподобие того, но, судя еще и по тому, что большинство людей в комнате ему было доселе незнакомо, его забавление ситуацией можно оправдать.

— Я понимаю, — смиренно отвечает Адам, даже не ища глазами поддержки. Они действительно взрослые люди, и громкое слово «предательство», которое всё еще может оказаться простым стечением обстоятельств, произносить в комнате никто не решается.

Они лишь уберегают себя и Химеру от возможной неудачи, убирая из механизма ненадежную деталь, которая может подвести в самый ответственный момент. Сокджин уверен — они еще поговорят с Роса, когда всё закончится, но сейчас у всех есть дела поважнее.

— Самолет в Арлингтон завтра в четыре, — неожиданно говорит Намджун, — вылет из центрального аэропорта.

Адам кивает, коротко приподняв уголки губ, которые едва ли видно под его густой бородой, и аккуратно нажимает на ручку двери, молча выходя из комнаты. Сокджин следит за его спиной до самого конца, пока та не скрывается за дорогой красной древесиной, и черт подери.

Он действительно... разочарован. Всем.

Видимо, всё-таки не он один: Намджун резко и шумно выдыхает, будто бы все это время сидел с задержанным дыханием. И как бы он ни старался, профессор по одним только глазам видит, как все произошедшее отзывается в политике неприятными искорками тока. Он работал с Адамом дольше всех, но как будет делать это дальше — загадка на семи замках, ни один из которых не будет открыт до того момента, пока Химера не вернется обратно.

У них и правда сейчас есть поводы переживать поважнее.

И всё равно на душе как-то гадко.

— Советую завтра хорошенько проспаться, — низкий баритон лорда Кима успокаивающе обволакивает уши, и лучше бы он так действовал на сердце, честное слово. Но все принимают его слова с завидной инициативностью, и профессор понимает, что проспит он сегодня порядком дольше, чем планировалось — отключит все приложения к черту и пропустит утренний прием воды.

Следующие сутки грозятся пройти в муках ожидания, которые за всю жизнь профессору даже не снились.

Зато потом в отпуск. Не хотелось бы, чтобы он прошел в местах не столь отдаленных.

Сокджин смотрит краем глаза на Чонгука и не хочет этого еще больше.

***

Бассейн с подсветкой, находящийся прямо посреди дома, скрывается под стеклянной крышей, пирамидой устремленной к черному южному небу. Пущенная по периметру комнаты подсветка приятным блеском отливает на бирюзовой воде, точь-в-точь как в многочисленных фонтанах, разве что слегка теплее на ощупь и спокойнее в волнах, которые пускают гудящие фильтры.

Запах хлорки мутным соленым облаком забивает нос, и Хосок, чуть не выронивший из пальцев тонкую бумагу для самокруток, гулко и слюняво чихает в собственный локоть, от чего эхо мгновенно разлетается по комнате.

— Будь здоров.

Чонгук у входа всё в той же белой рубахе, и только полотенце в руках позволяет понять, что бассейн не стал для него случайным открытием во время брожения по дому. Хосок шмыгает зудящим носом и выдыхает со смешком короткое:

— Благодарствую, — тут же возвращаясь к разложенным перед ним на лежаке курительным приблудам, — решил помочить ножки?

— И тело за компанию, — отвечает Чонгук, кидая подле брата свое полотенце, — всё еще куришь это дерьмо?

— Я бы принес к тебе в тюрьму пирожки с травкой, и мы были бы как Кэрол и Лили из Сплетницы, но к вам туда хуй попадешь, в мире нет столько болячек, на какие они потребовали с меня справки.

Чонгук с хохотком запрокидывает руку за спину и стягивает рубаху через голову, оставаясь в черных спортивных штанах, прежде чем отмахнуться:

— Не нужно мне такого счастья. Ты видел свои зубы?

— Я уже выбираю виниры в онлайн-магазине.

— Чтобы убить их через год? — усмехается младший Чон, цепляя пальцами резинку белья сразу вместе со штанами. — Будешь как Мин, он уже дважды сменил челюсть.

— Я всё жду, когда он устанет и будет ходить совсем без зубов, — Хосок слюнявит кончик бумаги и тут же начинает старательно скручивать его в трубочку, — одно дерьмо, всё равно шепелявый.

Чонгук перешагивает через спущенные вещи, оставаясь полностью голым, и разворачивается к глянцевому бортику бассейна.

— Ты со своим туберкулезом далеко за вирусом побежишь?

— Я давно переболел, не задохнусь поди. Здесь глубоко?

— Разбитый лоб — это не панацея, брат.

Чонгук оглядывается на старшего Чона, встречаясь с его улыбкой, и усмехается в ответ, одним легким толчком ныряя в воду. Несколько маленьких брызг шумно вздымаются в воздух и остаются на лежаке темными пятнышками, которые Хосок пару раз трогает пальцем, пытаясь стереть, но только размывает еще больше.

— Засветил все свое богатство, морпех, — морщится он, когда из-под натяжения воды показывается сначала черная макушка Чонгука, а потом и он сам, небрежно откидывающий мокрые волосы с лица.

Чонгук ничего общего с морской пехотой не имеет, он вообще служил на корабле, но Хосоку с его минус шесть на глазах и плоским мясцом на стопе это вообще ни о чем не говорит. Он лишь кривится, потому что брат раньше нырял по-армейски без брызг, а сейчас загадил ему все самокрутки со своим желанием поплавать.

— А? — переспрашивает младший Чон, вытряхивая залившуюся в уши воду.

— Говорю, что ты голенький.

— Мы буквально вылезли из одного влагалища, тебя не должно смущать, что я голенький, — усмехается Чонгук, снова вплетая пальцы в челку и совершенно бесстыдно и по-голливудски зачесывая её назад. Хосок на это кривится весь и подносит ко рту готовую самокрутку:

— Я, может быть, из влагалища, но ты вылез точно через задницу, — и щелкает зажигалкой, дымно прикуривая кончик и тут же неспешно затягиваясь, чтобы в первую секунду громко и хрипло закашляться.

— Слышала бы тебя наша мать, — Чонгук трет руками лицо, убирая с него воду, и голос его слегка приглушен из-за мозолистых ладоней, — как она, кстати?

— Без понятия, вроде у неё amor apasionado с тем японцем, который семь лет назад хотел отрезать тебе яйца.

— Ну пиздец, — беззлобно выдыхает Чонгук.

— Дорога в отчий дом тебе теперь закрыта, — Хосок подкатывает рукав, сильнее обнажая татуировку, и языком смещает самокрутку в уголок рта, чтобы удобнее было говорить, — тоскую по малышке Маргарет.

— Пепельнице, которую тебе подогнал Мин?

— Черепахе, которую мне трепетно подарили, — поправляет старший Чон, разморенно откидываясь на мягкий шезлонг, — мне нужны сырные палочки из Domino's, щипчики для ногтей и свечка с лавандой.

— Стесняюсь спросить, — хмыкает Чонгук, и ничерта он на самом деле не стесняется, — тебе на кой?

— Есть, щипать и нюхать, глупейший вопрос.

Действительно.

Хосок цепляет пальцами самокрутку и снова затягивается, грудь его приподнимается и пальцы на ногах забавно дергаются, сжимаясь от удовольствия. Чонгук забавляется, наблюдая за ним, и мягко отплывает вглубь бассейна, ловя краем глаза блестящие волны воды, скользящие по коже татуированных рук. От хлорки начинает слегка покалывать уголки глаз, но тело, обволакиваемое приятным шелковым чувством легкости, только сильнее расслабляется.

— Какой-то ты не сильно взволнованный, — невнятно мычит Хосок, слегка приподнимая голову, чтобы поморщиться от вида мускулистых ног с прилипшими к ним темными волосками и улечься обратно, — для воскресных скачек.

— А есть повод? — короткие влажные ресницы Чонгука слипаются между век маленькими пучками. — У меня в планах еще немного тюрьмы.

— Но у твоего лорда-то нет, — подмечает Хосок, и голос его, неожиданно серьезный, вместо воды неприятно давит на уши, — или присядешь из-за него второй раз?

— Я садился не из-за него, — Чонгук выпрямляется, касаясь ногами дна, и открывает глаза, — а за него.

— Не нужно пугать меня предлогами, — несмотря на собственные слова, старший Чон звучит неожиданно серьезно, и это вынуждает Чонгука нахмурить брови, — я и так пуганый.

Но в эту же секунду из него вырывается громкий хохоток, и весь нагнанный морок напряжения начинает стремительно рассеиваться. Перепады настроения под травкой — дело насколько привычное, настолько же и раздражающее.

— Если ты будешь вести операцию, то поработаем как в старые добрые, — Чонгук медленно подбирается к бортику и кладет на него руки, — лет семь уже не слышал твой голос в голове.

О милорде он не говорит больше ни слова. То ли смысла не видит спорить, то ли перегонять воду из пустого в порожнее, когда напротив лежит брат, с которым ты не виделся уже более полугода, кажется слишком бессмысленной тратой времени. Чонгук прижимается грудью к плитке, расслабленно укладывая голову на руки, и плечи его, напряженные после долгого дня, мягко опускаются вниз...

— Не хочу с тобой работать, ненавижу твой британский английский.

...чтобы через секунду задрожать от смеха.

Морщинки в уголках глаз Чонгука, которые просто перманентно впились в кожу с самого рождения, расползаются по ней с новой силой. Хосок улыбается тоже, бездумно смотря в потолок, и это наверное травка на него так влияет, но Чонгуку как-то не принципиально.

Он дает себе один вечер на отдых, ментальный и физический, прежде чем взять на себя ответственность за риск, о котором его попросили.

Совсем скоро всё закончится, и Чон, возможно, выбьет из лорда Кима поездку на море, обыграв того в монополию. Предпринимательской жилки в Тэхёне нет, но есть предательский азарт, который уже много лет играет черными на стороне Чонгука.

Нужно лишь совсем немного подождать, и ничего не учит терпению сильнее, чем пожизненный тюремный срок.

Одного из двадцати восьми ему будет вполне достаточно.