himera

Новое утро для Сокджина будто бы и не наступает: профессор открывает глаза, но чувствует, что голова его до сих пор забита мыслями под завязку — переспать с ними и забыть обо всем не получилось. И хотя тело после ночи вялое и расслабленное, Ким предпочел бы сейчас больше отдых моральный, нежели физический, да только судьба посмеялась гиеной и смачно плюнула ему в утренний кофе (иначе объяснить, почему эта арабская мерзятина такая крепкая, совершенно невозможно).

Но Сокджин, задержав дыхание и, как настоящий атеист, уверенно перекрестившись внутри, делает глоток и сквозь слезы боли понимает, что произошедшее вчера он до сих пор никак не может воспринять серьезно. Чонгук будто бы просто заметил его в дверном проёме и решил поиздеваться, беспощадно пользуясь как профессорскими нервами, так и беззащитным положением спящего лорда Кима. Как тот вообще смог заснуть в одной комнате с Чоном, Сокджин старается не думать: даже несмотря на то, что они уже некоторое время (всего лишь неделю) работают вместе, доверять Чонгуку кажется настолько сложным и опасным занятием, что Ким предпочел бы лучше обзавестись пауком-птицеедом или каким-нибудь экстремальным хобби вроде скайдайвинга, нежели идти по опасной тропинке бок о бок с бывшим заключенным.

Хотя почему бывшим?

Сокджин уверен, что тот вернется в тюрьму, как только дело Химеры закончится. На ноге у Чонгука всё еще висит тюремный браслет, а Хосок не забывает грешным делом напоминать брату о том, что заждались его нары в последнее время, но тот только улыбается как-то странно да на лорда Кима поглядывает, словно он сейчас раздобрится и скостит ему срок до пары месяцев.

«Похоже, что не скостит», — решает все-таки Сокджин, когда подпухший и слегка заторможенный Тэхён спускается к завтраку. Он все еще гордо держит спину, смотрит сверху вниз, и даже белая рубашка на его плечах практически не имеет складок, но у лордов тоже иногда бывают неудачные дни — Тэхён, похоже, с высоко поднятой головой встречает один из них.

Сокджин понимает это, когда обладающий потрясающей координацией лорд Ким чуть не опрокидывает на себя тарелку, звонко задев её рукой с часами. За столом их пока только четверо: Намджун и Адам обещали вернуться после того, как отправят отчет руководству, Юнги уже успел поесть и, как настоящий друг, не дал поесть Хосоку, утащив того покурить на улицу, а Али подошел совсем недавно, но блестел как начищенная монета, не иначе. Лорд Ким, в противовес ему, кажется, готов был выблевать собственный желудок прямо в ту секунду, когда хозяин дома поставил перед ним маленькую чашечку с кофе.

Видеть его таким... странно. Особенно неловко Сокджин начинает себя чувствовать, когда сталкивается взглядами с Чонгуком, в глазах которого просто черти насмехаются, буквально указывая профессору красными флажками на события вчерашнего вечера. И лорд Ким, который, судя по всему, даже не догадывается, что с ним творили, начинает видеться исключительно лежащим на диване с прикрытыми глазами.

А может он... знает?

И из-за этого ему сегодня так дерьмово, просто потому что лорд Ким в курсе того, что делал Чонгук с ним прошлым вечером. Сокджину от неожиданной догадки самому становится как-то плохо.

Тэхён быстро, насколько это возможно, чтобы не обидеть Али, выпивает свой кофе и, негромко извинившись перед хозяином дома, уходит из-за стола. Чонгук смотрит ему в след как-то странно, долго, и профессор запрещает себе думать о том, что произошедшее вчера между ними может быть чем-то... желанным.

Глупее вещи и быть не может на свете, но неожиданно Чон подрывается следом, и Сокджин остается один на один с таким же удивленным Аль Харти за столом.

И какого черта вообще?! Почему они его оставили? Что он должен говорить ссанному миллиардеру, который, при желании, и мать Кима может купить?!

«У вас замечательный лев, в тапки не ссыт? А то у меня кошка была, но через три дня я отдал её обратно, потому что терпеть не могу животных и детей. Кстати о детях, не хотите усыновить меня?»

Сокджин хлопает глазами, пытается не кряхтеть (смеяться) от собственной остроумности и попутно мимикрирует под обивку стула, да только Али, тоже проморгавшись, поворачивает на него голову, и никуда от этого взгляда убежать не получается.

Хозяин дома улыбается ему широко своими белыми зубами, а больной мозг неминуемо подкидывает картинки, где тот, прости Господи, занимается грехопадением на одной кровати с замужним мужчиной. Сокджин ни в коем случае не гомофоб, но от мысли, как Али пробивают дно, у него буквально мурашки текут вниз по спине и ягодицы как-то опасливо втягиваются, мол, давай-ка не будем об этом больше, парень. Мы все еще хотим, чтобы ты нормально ходил в туалет.

Господи, он теперь думает о том, как Али ходит в туалет.

Профессор на грани того, чтобы оттаскать себя за волосы и заплакать, потому что ну не в тридцать же лет о подобной херне думать. Потрепанная психика день ото дня чувствует себя всё хуже и хуже, да только Сокджин совершенно не знает, что с этим делать, потому что еще неделя — и он начнет истерить просто из-за того, что с ним кто-то неожиданно поздоровается.

Возможно, будь у Кима ответы на все вопросы, которые просто муравьиными кругами взбивают профессорские мозги в кашу, он бы, наверное, относился ко всему попроще, но больше вероятности сойти с ума его пугает только незнание. Незнание, которое с каждым днем покрывается новыми слоями недосказанностей и секретов.

— Милорд плохо чувствует себя? — интересуется Али, сдвигая брови, но не переставая при этом улыбаться, и выглядит это как-то очень сконфуженно.

— Не знаю, — выдавливает из себя профессор, тут же резко оборачиваясь в сторону входа, где шоркает ногами весьма продуктивно покуривший на вид Хосок. У него на голове красная беретка, похоже, удачно спизженная у кого-то из охранников, но, даже вопреки этому, Сокджин смотрит на него как на явление Христа народу, потому что оставаться один на один с Аль Харти ему откровенно не хотелось бы.

Еще и потому, что риск спороть что-нибудь, чего тому знать совершенно не обязательно, увеличивается в геометрической прогрессии.

— Сад у вас, Али, конечно, обалденный, — а вот Чон, похоже, на все риски забил в тот момент, когда Юнги поманил его пальчиком, предлагая целый мир в одной маленькой самокрутке. Вот же придурки, лишь бы реально дел не наворотили.

— Могу я отойти? — Сокджин в жизни бы не хотел оставлять Али на Хосока (а теперь опасным кажется именно Чон), но мысли о лорде Киме не оставляют профессорскую голову. Может, ему действительно поплохело? Может быть его отравили?

Ким дожидается дружелюбного кивка от Али, глубоко вдыхает, мысленно прося у того прощения за Хосока, который уже с аппетитом налег на сладости, и покидает зал, надеясь найти ответы на все свои вопросы в конце коридора.

Там туалеты, поворот в крыло с комнатами и убежавший с завтрака лорд Ким, в этом профессор почему-то уверен. Когда в нос бьет кислый запах, Сокджин резко замирает около полуприкрытой темной двери, ведущей, похоже, в один из туалетов, который иначе как «купальня» язык назвать не поворачивается.

Сокджин ощущает отвратительное чувство дежавю, когда замирает впритык к узкой щелке, через которую комната виднеется практически полностью. Там ничего приметного, разве что мраморные полы и отделанная золотом сантехника.

А еще сидящий на коленях лорд Ким, сжимающий ободок белого унитаза.

В этот момент профессор понимает, что кислый запах в коридоре — это рвота.

Лорд Ким наклоняется ниже, плечи его поджимаются, спина дрожит, а мокрая челка темными кудрями липнет ко лбу и вискам. С отвратительным кашляюще-бурлящим звуком того выворачивает коричневой на вид жидкостью, в которой профессор к собственному отвращению узнает наскоро выпитый утром кофе.

Он хочет было войти внутрь, чтобы чем-нибудь помочь, но ссутуленное лордовское тело мгновенно теряется за чужим крупным телом.

Чонгук дожидается момента, когда лорд Ким чуть прикрывает слюнявый рот и начинает крупно и шумно дышать, после чего за затылок слегка приподнимает его голову и осторожно промокает бумажным полотенцем вымазанный подбородок.

Сокджин замирает изваянием, не позволяя сделать себе и шага оттуда. Он смотрит долго, внимательно, ощущая, что вот-вот наступит на хвост тайне, которую в упор не замечал всё это время. И хотя под ложечкой начинает неприятно сосать от голода и противного рвотного запаха, профессор дышит ртом и оглядывается по сторонам, прежде чем осторожно прислушаться.

Лорд Ким не сопротивляется, только глаза прикрывает устало да позволяет обтереть себе лицо. Чонгук приподнимает его мокрую челку, сосредоточенно хмуря брови и переворачивая полотенце сухой стороной, чтобы пройтись по взмокшей и солёной коже, а затем наклониться и с маленькой, почти неуловимой улыбкой аккуратно чмокнуть кислые припухшие губы.

— Ты такой мерзкий, — хрипит из-за разодранного горла лорд Ким, но выглядит он в этот момент таким ослабшим и усталым, что из всего возможного сопротивления у него получается только вяло отвернуть от Чона голову, да прикрыть тяжёлые веки.

— Рвота такая же часть тебя, как пот или слюна, — опровергает Чонгук, поворачивая лицо к себе обратно и критично оглядывая его на предмет желудочных следов, — какого черта ты выпил тот кофе?

Тэхён устало вздыхает.

— Не читай мне нотации, Чон.

Чонгук на это только с силой сжимает лордовские щеки, наклоняется снова и один за другим оставляет три коротких чмока на его скривленных и поджатых губах, совершенно не обращая внимание на то, как Тэхён всячески отворачивается и старательно вырывается из его рук.

Сокджин делает небольшой шаг назад, и спины мужчин скрываются из вида за пределами тонкой дверной щели.

Он пытается дышать глубже, но в груди огнем пылает каждая капля кислорода, попадающая в легкие. Сердце тяжело и гулко колотится, низ живота щекотно сжимается, а где-то внутри неприятно потягивает от стыда из-за того, что он, кажется, действительно подсмотрел то, что видеть не должен был.

Оказывается, как и вчерашним вечером.

Сокджин пытается убежать от чувства противоестественности (с легкой щепоткой отвращения, которое, впрочем, быстро сменяется принятием), но снова убегает разве что из коридора, стремительно отдаляясь от обеденного зала. Хватит ему на сегодня столовых разговоров, новой порции вопросов профессорский мозг, пускай и закаленный научной работой, попросту не выдержит. Он старательно пытается искать ответы, бороздит недельные воспоминания, заголовки новостей и чужие голоса в голове, но ничего, совершенно ничего не помогает ему осознать, что...

Лорд Ким и Чон Чонгук, похоже, действительно были знакомы еще до тюрьмы.

Профессор уже позволял себе подобные смелые мысли в первые дни их знакомства, да только какого хера все это стремительно оказывается правдой, он просто не понимает. Истеричный смех льется изо рта настоящей песней, но Сокджин плотно сжимает губы и старается дышать через нос, потому что все эти перелеты и расследования старательно доводят его до ручки. И как бы не хотелось ему относиться к этому проще, именно профессорскими руками были созданы три микроскопических твари, которые, будучи не у тех людей, могут привести к ужасным последствиям. Ким искренне старается смеяться, пробует помогать и изо всех сил пытается держать себя в руках, но сталактиты из недосказанностей и недопониманий уже покрыли огромными наростами его здравый смысл и ученую сдержанность. И чем больше времени проходит, тем страшнее Сокджину заглядывать в свои внутренние душевные пещеры, потому что там не просто потёмки, там истерично кричат последние крупицы профессорской смелости, которой так недостает именно в эту секунду.

Ким не знает, куда именно он бежит, но когда после очередного резкого поворота бесконечность стен сменяется огромной резной аркой, ведущей на белый мраморный балкон, Сокджин наконец-то останавливается. Выдыхает громко, шумно, потому что к черту такие забеги, он биоинженер, а не марафонец, но вот замереть на месте приходится еще и потому, что сердце профессорское (которое глупое и совершенно к жизни не приспособленное) испуганно обрушивается в пятки.

На балконе кто-то есть, и Бог бы с ним, если бы даже кто-то из охранников, но черное в пол платье вряд ли наденет на себя даже самый отчаявшийся найти хорошее прикрытие мусульманин-головорез. Сокджин с мазохистическим упорством продолжает стоять на месте, одновременно и боясь, что его обнаружат, и надеясь, что под черным платком окажется хозяйская любимица, которая для Кима навсегда останется исключительно мужем профессора Мина.

Заслышавшая шум девушка ещё некоторое время смотрит вниз, где по саду гуляют, свесив хвосты, блестящие лазурными боками павлины, а затем неторопливо оборачивается, и Сокджин даже слышит собственный облегченный вздох.

Между черных волн ткани виднеются знакомые азиатские глаза, густо подведённые сурьмой. Сокджин не знает, кто вообще в их десятилетии продолжает пользоваться густой черной подводкой, но то ли Али излишне консервативен, то ли мода арабская осталась в том же временном промежутке, что и их религия.

Чимин приподнимает удивлённо брови, узнав в проходе профессора, и, бегло заглянув к тому за спину, видимо, проверяя посторонних людей, ловко разматывает платок.

Видеть мужественные черты лица вкупе с накрашенными глазами для Сокджина все ещё странно, но по-другому воспринимать Чимина у него пока не получается — без прикрытия, в штатском, он его все ещё не видел.

— А вы рисковый, профессор, — срывается с пухлых губ агента смешок, — раз решили зайти в гарем.

Сокджин тут же снова столбенеет, только теперь от ужаса, потому что еб твою мать, каким образом он вообще здесь оказался?! Гарем был вообще в другой стороне!

Заметив страх в глазах Сокджина, который, судя по его лицу, уже отмаливал на английском все свои арабские грехи, Пак только бесшумно смеется и кивает головой, подзывая профессора подойти к балкону ближе.

— Охраны здесь нет, мужчинам запрещено заходить в эту часть дома.

Не то чтобы Сокджин сильно успокоился, но силы подойти ближе он в себе нашел — резко захотелось закурить, просто безумно, но он оставил все свои приблуды в комнате, а просить у Чимина... Вдруг это грех?

— Нет случайно сигареты? — да Сокджин сегодня решил забрать себе все билетики в игровом автомате с дьяволом — он определенно нагрешил за это утро больше, чем за всю свою жизнь злобного ученого.

— Не курю, — с лёгким намеком на сожаление пожимает плечами Пак, и он впервые кажется Сокджину настолько... комфортным? Странно говорить это, когда ты стоишь бок о бок со спецагентом, у которого просто безумно хочется расспросить про то, правду ли говорят в различных шпионских фильмах, но Ким приберег все эти вопросы немного на потом. — Терпеть не могу табачный вкус.

— Никогда не хотелось? — теплый ветер нежно обволакивает кожу, будто профессор трётся щеками о мягкое-мягкое шёлковое покрывало, и взгляд неосознанно начинает бегать по дворцовой территории, такой тихой и словно бы отдаленной от основного мира. Маленький тропический рай маленького нефтяного магната.

Арабская прелесть.

— Начать курить? Хотелось, — Чимин кладет платок на широкий мраморный бортик и опирается на него локтями, устремляя взгляд чуть выше к линии горизонта, — но мой муж, который Юнги, обычно смолит дома всякое дерьмо, поэтому я успел надышаться вдоволь.

Это легко брошенное «...который Юнги» вынуждает профессора слегка истерично хмыкнуть.

— Вы давно в браке? — интересуется с некоторой опаской, что мог перейти довольно личную грань, но Чимин оскорбленным или задетым совершенно не выглядит. Он, наоборот, поджимает губы, которые стремятся расползтись в улыбке, и, немного помедлив, отвечает:

— Больше десяти лет, кажется, — Сокджин не успевает проконтролировать взметнувшиеся вверх брови, как Чимин продолжает, — не помню. Это было давно.

— Профессор Мин был в курсе, что вы, — замолкает, поняв, что всё-таки зашёл сразу и далеко, но давать заднюю уже как-то слишком поздно, — повторно вышли замуж?

— Да, — усмехается Пак, — я позвонил ему в тот же день, как мы с Али прошли все религиозные обряды.

— И как он отреагировал?

— Довольно забавно, — Чимин все же не удерживается от доброй усмешки, — сказал, что не пустит меня в дом, если я вернусь к нему с ребенком от чужого мужчины.

Сокджин прыскает со смеху и прикрывает глаза ладонью, потому что издевательскими нотками профессора Мина пропахло буквально каждое повторенное Паком слово.

— И он нормально отнёсся к...

А вот здесь профессор точно спотыкается, поняв, что пора бы спрятать язык за зубами, да только поздно:

— Тому, что я занимаюсь сексом с другим мужчиной? — проницательно заканчивает за него Чимин, глядя на Сокджина слегка снисходительно, будто взрослый, который собирается объяснить ребенку элементарную вещь вроде цветов радуги или устройства какой-нибудь игрушки. — Я делал много плохих вещей, чтобы сохранить свое прикрытие. Занятие сексом — меньшее из них.

Сокджин боится предполагать, но он видит все сам, когда Чимин поворачивает к нему голову. Лицо его пусть и расслабленное, по-прежнему нетипично мужественное для накрашенных глаз (Сокджину, выросшему в теплице, все еще сложно нормально воспринимать подобные вещи, хотя он старается), но взгляд у Пака говорит сам за себя.

Неожиданно холодок пробегает по коже, потому что профессор допускает в свою голову мысль о том, что Чимин мог убить человека. Для сохранения прикрытия или бог знает чего, но вероятность эта Кимову голову теперь не покидает. Он хотел бы спросить, получить отказ, рассмеяться неловко, подумал ведь тоже, человека убить, смешной какой, но Пак усмехается самым уголком губ, все еще смотря на него, и отводит медленно взгляд, возвращая его к утреннему горизонту. Сокджин шумно тянет носом воздух, искренне надеясь, что это не было подтверждение.

Узнавать о работе агента и шпионских фильмах ему резко больше не хочется.

— Вы, кстати, откуда такой встревоженный бежали? — интересуется Пак, ловко меняя тему. Профессор даже на секунду подвисает, вспоминая, откуда он вообще бежал, но стоило только вспомнить, как ну нахер, сердце снова забилось как бешеное. Кислый запах рвоты и чужие крохотные поцелуи за закрытыми дверями вынуждают Сокджина если не истерично засмеяться, то точно подумать над сменой профессии. Он не был готов к такому, получая свой университетский диплом. Ко всему был готов, но только не к последнему месяцу своей жизни.

Сигнальными огнями перед Кимом начинает семафорить возможность, когда он вспоминает обрывки чужих фраз про друзей семьи, спасение мужа и явно панибратское отношение Чона к Чимину. Вопрос на языке формируется сам собой, Сокджин даже не успевает понять, что его рот открывается быстрее, чем мозг решительно даст команду «Нет!»:

— Вы давно знакомы? С Чонгуком и лордом Кимом.

Пака, похоже, новая тема их разговора тоже слегка удивляет. Он поворачивается к профессору и глядит на него задумчиво, прежде чем облизнуть сухие губы и вспомнить:

— С сэром Кимом я познакомился через несколько лет после того, как меня завербовали. Это было в конце нулевых, когда якудза начали делить между собой сферы влияния по Японии.

— И вы видели это? — брови профессора вздымаются вверх.

— Я в этом участвовал, — усмехается Чимин.

Сокджин приоткрывает рот, чтобы сказать что-то невнятно-пораженное вроде «Оу» или «Э-э», да только захлопывает его сразу же с громким стуком зубов. Пак на это улыбается чуточку шире.

— К счастью, я оказался там на более позднем этапе, — запрокидывает голову он, скользя глазами по белым резным фасадам дворца, — когда делить было практически нечего. С Чонгуком познакомился в Кобе, он тогда уже лет так десять дезертировал из армии Соединенных Штатов и на досуге потрахивал дочку одного из местных мафиозных глав.

Профессор давится собственной слюной и резко поворачивает голову в сторону Чимина.

— Чему вы так удивляетесь? — усмехается тот.

— Чонгук гетеросексуален? — чуть прижато выдавливает из себя Ким, пытаясь все-таки сглотнуть противный ком слюны, от неожиданности вставший поперек горла.

— Интересный вопрос, — прищуривается Чимин, — откуда он у вас?

Сокджин нехотя вспоминает лорда Кима, лежащего на маленьком диванчике в теплом свете арабских витражных ламп, и собирается с мыслями, потому что сказать он собирается вещь, наверное, глупейшую и абсурднейшую, и от этого отвратительно хочется заалеть щеками и спрятать глаза, потому что черт подери. Это действительно неловко, а уровень социализации профессора Кима такой же низкий, как и айкью Адама, а там, уж простите, по дну уже никто не постучит. Сокджин облизывает губы, уводит взгляд, чтобы не смотреть Чимину в глаза, и с некоторой неуверенностью говорит:

— Возможно я... Видел вместе его и лорда Кима.

Мимо с громким каркающим звуком пролетает белая чайка, взмахнув крыльями прямо перед профессорским носом. Тот от неожиданности отшатывается назад и ловит краем глаза маленькую улыбку Чимина, которую тот даже не пытается скрыть.

— Чонгук все еще официально под стражей, они с лордом практически всегда вместе.

— ...целующимися.

— Ого, — Чимина явно смешит выражение профессорского лица, и, судя по тому, что слова Кима его будто бы и не удивили, он, кажется, в курсе того, что Сокджин так старательно хочет узнать, — вижу, что вас это тревожит.

— Я не привык ничего не понимать, — признается профессор, когда шанс получить маленький ключик от тысячи замков начинает маячить перед глазами, — как бы то ни звучало.

Чимин смотрит на него с толикой понимания в глазах и мягко ведет плечами, будто разминая затекшие мышцы перед длительным забегом или, как у них, серьезным разговором. Он подбирает слова — это Сокджин понимает, когда Пак задумчиво чуть сводит брови и пару раз отбивает глухую дробь по мраморному балкону кончиками пальцев, выглядя при этом достаточно заинтересованным. Крохи лукавства мелькают в черных глазах, когда агент, дернув головой, чтобы светлый хвост волос упал ему на плечо, начинает негромко говорить.

И забирает у профессора из легких весь воздух.

— Чонгук и лорд Ким, — улыбается, — любят друг друга.

Сокджин ощущает цунами из мурашек, которое дрожью затапливает его ноги и руки, так, что их едва ли не колотит.

— Уже много лет, — продолжает Пак, — и очень сильно.

Уголки его губ дрожат, грозясь подняться еще выше, пока глаза задорно жмурятся в поволоке черной сурьмы.

— Как...?

— Как любят? — усмехается Чимин, — не знаю, я свечку над ними не держал.

— Подождите, — шумно выдыхает профессор, пытаясь проморгаться и привести буйство мыслей в голове хотя бы в подобие порядка. Они любят друг друга.

Пиздец. 

— Вы так удивлены, — Пак, похоже, забавляется от всего происходящего, — но я понимаю, это действительно звучит ужасающе.

Любят друг друга.

Лорд, вечерами гоняющий чаи с британской королевой, и пожизненно заключенный преступник, дезертир и вор.

Сокджин пытается справиться с ледяным обухом осознания, обрушившимся ему прямо на голову, и решает добить себя же.

— Они давно вместе?

— Они давно не вместе, — тут же поправляет Чимин, — к счастью. Хотя дури в голове Чона от этого не убавилось, а стало только больше. У таких отношений нет будущего.

— В каком смысле?

— Он больной неконтролируемый ублюдок, — усмехается Пак, — одаренный мальчик с феноменальной памятью. Таких людей с каждым годом рождается всё больше, но все они выбирают науку или просто проёбывают то, чем их наградила природа. Чонгук же решил возомнить себя Богом, потом безбожно влюбился, проебался и сел в тюрьму от рук любимого человека.

Профессор судорожно вспоминает все, что слышал раньше, и ловит удачу за хвост, прямо здесь, посреди гарема и напротив человека, который может дать ему хотя бы крохотную долю отгадок, и, почти не контролируя заплетающийся язык, спрашивает:

— Профессор Мин говорил, что его посадили за попытку украсть государство.

Чимин улыбается шире.

— Этот еблан почувствовал себя всесильным и решил, что он сможет шантажировать всю британскую верхушку. В итоге сдался сам, когда узнал, что милорда под угрозой уголовного срока заставили заниматься его поимкой.

— Он сел в тюрьму, чтобы не посадили лорда Кима?

— Не думайте, что он такой благородный, — длинный светлый хвост соскальзывает с плеча агента обратно на спину, — он сидит заслуженно. Хотя я уверен, что это весьма условно и с руководством тюрьмы он на короткой ноге.

Сокджин облизывает губы, ощущает, что хочется ссать, и наконец-то понимает. Понимает все взгляды, понимает все слова, подсмыслы и дышать на какое-то мгновение становится значительно легче.

Среди сотен незначительных и крохотных «Как?» и «Почему?» профессор вылавливает самое значимое, большое, до сих пор не нашедшее ответа, и осмеливается:

— Почему вы сказали, что они не вместе?

Чимин поворачивается на Сокджина, бегло осматривает его с ног до головы, снова поджимает губы, чтобы не усмехнуться широко, и отвечает:

— Потому что милорд человек разума, а Чон безмозглый придурок, который слушает только свое сердце. И если для него не существует социальных статусов, всяких барьеров и условностей, то лорд Ким имеет ряд обязательств, в том числе в силу своего высокого положения.

«Он пэр, — вспоминает профессор, — И приближенный королевской семьи.»

— Чонгук очень заигрался, а у сэра Кима к тому моменту уже был пэрский статус. Если бы широкая общественность узнала о том, что ради лорда Кима устраиваются теракты, ничего бы не помогло. Их обоих бы просто тихо уничтожили. Власть умеет делать такие вещи как никто другой.

Сокджин молчит. Он силу власти видит последние несколько дней своими же глазами.

— У всего есть своя цена, и лорд Ким заплатил за собственную безопасность их отношениями — любовью, если угодно. Если вам кажется, что это эгоистично, — Чимин улыбается, — то, возможно, так и есть. Но, повторюсь, Чонгук неконтролируемый. Я бы не смог продержаться в таких отношениях и минуты, когда каждый твой день — хуева пороховая бочка из-за того, что Чонгук не знает слова «нет».

Голова полнится кинопленкой из слухов и брошенных в сторону Чона мнений. Сокджину неожиданно становится страшно, когда он представляет себя на месте британского пэра.

— Лорд Ким ушел прямо в тот момент, — вспоминает Чимин, — когда началось апрельское дело, по которому Чонгука судили. И он просто сел в тюрьму, такой весь из себя «смотри, я играю по твоим правилам, мы больше не вместе, но я знаю, что ты меня любишь, и я тебя люблю». А потом к апрельскому делу подключились слишком влиятельные люди, и это зашло слишком далеко. Чонгука практически казнили. Но не казнили. Сейчас он по прежнему в тюрьме, и я почему-то уверен, что это устраивает всех в Британии, кроме лорда Кима.

Чимин, облизнув задумчиво губы, продолжает:

— Что-то мне подсказывает, что лорд Ким нашел лазейку. И то, что вы видели их, — отсылая Сокджина мыслями к чужим поцелуям, — означает только то, что он не справляется. Рано или поздно снова встанет выбор, лорд сорвется, и вот тогда у них начнутся настоящие проблемы.

Профессор, опустив голову, тонет в собственных воспоминаниях.

Если всё так, как сказал Чимин (а ему удивительно хочется верить — Пак почти не перестает улыбаться, говорит негромко и доверительно, из-за чего Сокджин объективно тает; может, это какие-то секретные шпионские приемы?), то все британские поцелуи, все бесшумные разговоры и даже то, как Чон постоянно стоит за лордовской спиной, обретает такой огромный смысл, о котором Сокджин даже боялся подумать.

Профессор никогда не любил — так уж получилось, что сердце его тревожно бьется только по отношению к генетическому порно, но даже он понимает, что ощущать рядом любимого человека и запрещать себе к нему прикасаться, потому что это неминуемая дорога на плаху... уже звучит тяжело.

— Не забивайте себе голову, профессор Ким, — мягко наставляет Чимин, стягивая с балкона черный платок и аккуратно расправляя его мятые края, — то, что происходит между ними нас с вами не касается. Хотя Чон бурагозит в мировых масштабах, романтичный еблан.

— Вы так много на него ругаетесь, — со смешком подмечает профессор.

— Хоть кто-то должен иногда спускать его на землю, — поддерживает приподнятое настроение Пак, попутно повязывая на голову черную ткань, — иначе он будет переть как танк. А мне как-то не хочется умереть во время третьей мировой, которую этот рыцарь-хуицарь может развязать за ужином. Вы знаете, что у него есть коды от ядерных чемоданчиков?

Сокджин давится воздухом и хрипло закашливается в кулак. Замечательно, просто чудесно.

Чимин негромко посмеивается, подвязывая края платка, и профессор, все еще собираясь помереть от асфиксии, впервые задумывается над тем, почему профессор Мин вышел замуж за человека, чья жизнь ему буквально не принадлежит. Потом Ким поднимает глаза, смотрит на то, как Пак, все еще жмурясь от улыбки, поправляет никаб на носу, и понимает.

Понимает, почему Али пошел против религии, понимает, почему терпит Юнги.

— В британской разведке учат очарованию? — неловко выкашливает профессор Ким, и Чимин, понявший посыл только спустя несколько секунд, запрокидывает голову в хохоте. Он смеется тихо, приглушенно из-за плотной ткани платка, но Сокджин слышит и убеждается в собственных догадках еще раз. Обычный человек не может так завлекать — этому либо специально учат, либо профессор просто не знает, как можно по-другому объяснить привлекательность Пак Чимина. Не внешнюю, но определенно витающую в воздухе искрящимися разрядами тока.

— Издержки профессии, — выдыхает в итоге агент, опуская голову. Сокджин кивает понимающе, потому что ему бы такие издержки да в его асоциальную жизнь, вот только Ким все еще не уверен, зачем они ему — жениться он не собирается еще лет десять, детей иметь лет пятьдесят (дай бог шестьдесят, а там уже и смерть недалеко), и в сухом остатке получаем, что очаровывать Сокджину толком то некого.

Значит, не судьба. Какая досада.

— Пойдемте, профессор, — Чимин пару раз мягко похлопывает его по плечу, и, прежде чем убрать руку, до мурашек аккуратно скользит ей к чужому запястью. Ким дергается, напрягается, потому что это точно какой-то очередной его приемчик, на что Пак только посмеивается под платком и разворачивается к выходу.

К черту, Сокджин разворачивается следом и идет к черту.

***

Край никотинового пластыря мнется, загибается, и Намджун раздраженно цыкает языком, когда пытается расправить его липкую часть и ровно приклеить на плечо. Он распрощался с Али еще несколько часов назад, но послевкусие от разговора старых друзей все еще приятно согревает что-то внутри — они сидели за столом практически до обеда, пока остальные гости сменяли друг друга за завтраком, выпивали свой кофе и быстро уходили.

Оказалось, что у Аль Харти беременна одна из жен — самая младшая, но, на его взгляд, самая удалая. Она уже на восьмом месяце, и ребенок, по словам врачей, развивается просто отлично (Намджун тогда мысленно усмехнулся — еще бы, в таких-то условиях), но Али как будущий отец просто страшно волнуется за своего первенца, из-за чего возит жену на обследования каждые выходные. И заодно берет с собой остальных восточных красавиц, чтобы, мол, приобщались.

Намджун не знает, ездит ли с ними Хаяти, которая, вроде как, немного особенная (и совсем чуть-чуть бесплодная), но если Чимин действительно составляет всем женам компанию даже в таких вещах, то во дворце его вечером быть не должно. В итоге они с Али разошлись только во время обеда, когда уже начали накрывать на стол горячие блюда, потому что хозяин дома заверил, что он насытился пищей для души и давно пора бы ему отправляться в город. Пообещал вернуться до полуночи и крепко обнял Намджуна напоследок, будто они и не собираются видеться друг с другом еще, как минимум, неделю.

Поэтому когда время начинает близиться к ужину, а Аль Харти присылает Намджуну снимок УЗИ, на котором среди черно-белых помех и разного рода шумов выделяется что-то, отдаленно напоминающее будущего сына Али, Ким отправляет ему целый набор восхищенных смайликов (получая в ответ в два раза больше) и прикрывает дверь своей комнаты. Кивает дружелюбно охранникам, стоящим вдоль резных стен, и негромко вышагивает в сторону зала, где они собирались вчерашним вечером и планируют серьезно помозговать ситуацию сегодняшним.

Пак Чимин, конечно, сейчас бы очень помог.

Намджун пока достаточно смутно представляет, что произойдет завтра, но настраивается на худшее. Например на то, что положение вируса они не узнают — это, хоть и печальный, но пока самый реальный вариант. Поговорить напрямую с султаном среди них сможет только лорд Ким, и то если его допустят «к телу»; обученный вытягивать информацию Чимин, скорее всего, окажется в комнате «для женщин», а Хосок, который владеет арабским, на прием не сунет даже носа, потому что к гадалке не ходи, не его это всё.

В результате им остается только рассчитывать на удачу и, может быть, Чонгука, который наверняка знает что-нибудь экстравагантное про султана или его приближенных. Намджун всё еще смутно представляет, как именно Чон добывает информацию, а спросить все не выдавалось возможности — Ким заворачивает к залу с четкой целью поинтересоваться об этом на досуге.

Внутри всё так же журчит небольшой фонтан. Вода в нем бирюзовая, будто подсвеченная изнутри, и Ким ненадолго засматривается, пока проходит вглубь комнаты. Небольшие светильники витражами горят на стенах, приятный полумрак обволакивает вместе с легкой вечерней прохладой, и Намджун наконец-то замечает, что в зале он не один.

Лорд Ким сидит в небольшом резном кресле, закинув ногу на ногу, и выглядит он слегка устало — дело даже не в зеленоватом тоне лица или синяках под глазами, а скорее в мятой полурасстегнутой рубашке и растрепанных по голове черных кудрях. Видеть неопрятного лорда Кима странно, но Намджун и сам в последние дни выглядит откровенно не очень, поэтому списывает всю британскую усталость на походные условия, в которых они находятся уже несколько дней, и сосредотачивается на чем-то более важном.

Тэхён тянется вперед к небольшому столику и передвигает на нем высокую резную шахматную фигуру. Чонгук, сидящий на таком же кресле напротив, подтягивает к себе ногу, опирается на неё локтем и хмурит брови, рассматривая глянец клетчатой деревянной доски перед собой. Ким даже издалека видит, насколько эти шахматы дорогие: вместо деревянных белых фигурок на поле расставлены настоящие золотые скульптуры, вылепленные буквально до мельчайших деталей вроде лиц или наконечников копий. Вставки из слоновой кости, вручную высеченные детали — настоящее произведение искусства, которое было бы неплохим подарком какому-нибудь миллионеру или охочему до дорогих вещей коллекционеру.

Чонгук тянет руку, лениво бегая пальцами по верхушкам своих фигур, в итоге ловко цепляет одну из них и делает ход, вынуждая лорда Кима отлипнуть от спинки стула и наклониться ближе к доске.

— Доброго вечера, — здоровается с ними Намджун, останавливаясь на полпути, чтобы достать из кармана телефон и упасть на небольшой диванчик. Лорд Ким поднимает глаза и со своей привычной вежливой полуулыбкой кивает:

— Доброго.

Чонгук мычит что-то солидарное, издалека похожее на приветствие, и напряженно поджимает губы, поигрывая вражеской шахматной фигуркой между пальцев. Тэхён переводит на него взгляд из-под черных кудрей челки, и Намджун клянется, что он вряд ли выдержал бы на себе такое, потому что играть в гляделки с лордом Кимом заведомо опасно: его глаза пронизывающие, хищные, зеленые, но Чонгук будто этого совершенно не замечает.

Смотрит в ответ и даже не опускает голову к шахматной доске, когда Тэхён медленно двигает фигурку и пригвождает тихим:

— Шах.

Намджун чуть приподнимается с места, чтобы лучше разглядеть доску, на которой один из королей, похоже, находится под боем, да только Чон опережает его, наклоняется ближе, двигает свою фигуру и, усмехнувшись уголком губ, объявляет следом:

— Шах.

Ответный.

Лорд Ким улыбается. Широко, по-настоящему, не отрывая глаз от Чонгука, когда каждый из них рискует проиграть, будучи одинаково в плачевном положении. Намджун видит только Чонов затылок, но по приподнявшимся вверх щекам он понимает, что тот улыбается следом. Кажется, также широко, если не шире.

— Мы будем и дальше играть просто в стол? — очень тихо, так, чтобы Намджун слышал только невнятные обрывки, спрашивает Чон, и плутоватый оттенок его слов заставляет Тэхёна слегка поднапрячь плечи.

— Я не буду играть с тобой на желания, Чон, — отказывает тут же, потому что прекрасно знает, насколько они оба азартные люди; Чонгук об этом знает тоже.

— Боишься проиграть?

— Боюсь, что не смогу выполнить твоё желание, — также тихо, но уверенно отвечает Тэхён, мягко сжимая пальцами одну из своих фигур.

— Давай я назову его сразу, — лукаво улыбается Чон, — а ты в ответ назовешь свое.

— Удиви меня.

— Я хочу потрогать тебя.

Сердце тут же предательски заходится быстрым неконтролируемым стуком, и Тэхён плотно стискивает зубы.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ничего особенного, — Чонгук на секунду опускает глаза к игральной доске, чтобы посмотреть, куда Ким сдвинул свою фигуру, и поднимает обратно, — я хочу разрешение на то, чтобы потрогать тебя. Там, где я захочу.

Тэхён шумно втягивает носом воздух, закусывая изнутри щеку.

Это не просто большая цена, это чертов карт-бланш для Чона, который меру знает разве что в выпивке. И рассчитывать на то, что Чонгук хочет потрогать его руку или, дай боже, просто бедра — глупейшее, что лорд Ким может сделать сейчас. Но он смотрит в чужие глаза, краем уха улавливая шаги в коридоре, и выдыхает:

— Если выиграю я, то ты больше не дотронешься до меня вообще.

В глазах Чонгука дергается яркий блик от винтажной лампы.

Ну же, Чон.

Баш на баш.

— Забились, милорд.

Когда в дверном проёме появляется Хосок, все ещё гордо носящий на голове беретку охранника (и где он только её взял?), британцы пожимают друг другу руки ровно над схлестнувшимися посреди шахматной доски пешками.

— Вы видели джакузи? Я только что узнал, что от бабки мне передалось кислородное голодание, мне срочно нужны пузырьки.

— Даже я не знаю, кем была наша бабка, — усмехается Чонгук, всё еще цепляясь за лордовскую ладонь самыми кончиками пальцев, потому что риск не коснуться её больше вообще оказывается неожиданно велик.

— Серьезно? — приподнимает брови Намджун, потому что Чон-то не знает? Правда?

— Абсолютно, — Чонгук ловко выводит своего короля из-под шаха, и поворачивается к выходу, где неторопливо шоркает ногами брат, — я думаю, она работала проституткой где-то на Филиппинах.

— Не забудь указать об этом в своем резюме, — раздается новый голос со стороны входа и в комнату плавно забредает Чимин, тут же тихо прикрывая за собой дверь.

Намджун не удерживается, корит себя, но все равно осматривает мужчину с ног до головы, потому что он впервые вышел без черного мусульманского одеяния, и это... так странно.

Чимин невысок, но тело у него крепкое, даже на вид гибкое и жилистое: из-под широкого ворота тонкой серой футболки выглядывают острые ключицы, рельеф мышц и светлая, будто совершенно не видевшая солнца кожа (Ким, кажется, догадывается почему). Его длинные светлые волосы неровно зачесаны в куцый хвостик на затылке, азиатский разрез глаз с короткими темными ресницами наконец-то виден без слоев густой подводки, а из десятка украшений на пальцах только одно узкое кольцо, изгибами напоминающее ящерицу, на безымянном, да какой-то темно-красный лак для ногтей.

Пак, засовывая руки в карманы спортивных штанов, неторопливо проходит внутрь и оглядывается, будто дожидаясь, когда двери снова откроются — и те действительно со скрипом распахиваются.

— Прикрой, чтобы никто лишний не сунулся, — Юнги, показавший свое заспанное лицо в зале, негромко щелкает замком и в тапочках шоркает к мужу ближе, попутно сонно дергая носом и поджимая губы.

Похоже, кого-то разбудили.

— Я хочу мармеладных червячков, — басит Мин, голос которого со сна, видимо, еще не до конца прорезался, — кислых.

— Ты опять покурил, не успев даже встать с кровати? — Чимин поворачивается к Юнги, слегка брезгливо морщась, на что тот только мурчит что-то невнятное и вытягивает вперед руки, чтобы одной скользнуть по спине и приобнять Пака за плечо, а другую положить на его живот и уткнуться лбом в сгиб чужой жилистой шеи. — Не дыши на меня.

— Я не дышу.

— Иди схаркни в фонтан, пока никто не видит, — шепчет Чимин, на что Мин приподнимает голову, щуря сонные глаза и оглядываясь на бирюзовую журчащую воду.

— Я могу попасть отсюда, — так же тихо заверяет Юнги.

— Даже не вздумай, — Чимин вынимает руку из кармана и ладошкой поворачивает к себе припухшее лицо мужа, чтобы недовольно глянуть на его вытянутые губы, но всё-таки мягко клюнуть их своими и кивнуть головой на фонтан, — ты же знаешь, я терпеть не могу целоваться, когда ты покурил.

Мин невнятно хрипит что-то на своем, профессорском, шоркая ногами в сторону фонтана, чтобы остановиться ровно у мраморного бортика, с характерным звуком собрать в горле слюну и ловко сплюнуть мутный желтый сгусток в воду.

— Твой муж трахает Али, и ты решил так ему отомстить? — усмехается Чонгук, даже не оторвав взгляда от шахматной доски. Чимин закатывает глаза и принимает объятия Юнги обратно.

— Следи за своим очком, Чон.

Мин что-то поддерживающе мычит, кажется, так и не приняв тот факт, что ему пришлось проснуться, поэтому Чимин просто неторопливо направляется к диванчикам, собираясь выждать остальных в более приятном для ног и задницы положении.

Профессор Ким, снова подцепив по пути Адама, как-то судорожно дергает ручку и заходит внутрь со слегка неловкой улыбкой, тут же прикрывая за спиной стажера дверь.

— Добрый вечер, — Намджун пару раз хлопает по месту на диванчике рядом с собой, приглашая Сокджина увереннее пройти в комнату, на что тот буквально сверкает благодарностью в глазах, проходя мимо фонтана, в котором все еще мутной пенкой на поверхности плавает Минов харчок.

— Добрый-добрый, — Адам тоже сегодня по-домашнему, разве что борода его по-прежнему уложена, да волосы зачесаны. — Час назад пришел ответ от Министра, он дал добро на завтрашний прием.

— А размеры своего дерьма ты тоже с ним согласовываешь, Росс? — привычно поддевает Чон, даже краем глаза не глянув на стажера.

— Ро́са.

— Рад за тебя, — Чонгук подтягивает на кресло вторую ногу, когда на шахматной доске остается не больше пяти фигур, и сводит вместе брови.

— На самом деле, — Намджун чуть двигается в сторону, чтобы профессор Ким сел рядом, — нам просто нужно обговорить, каким образом будем действовать завтра.

— Али не возьмет меня с собой, — Чимин откидывается на спинку диванчика и подтягивает к груди ногу, — я могу только рассказать вам всё, что знаю.

— Я тоже не сунусь туда, — закономерно поднимает ладони Хосок, — можете даже не просить.

— Тогда у нас остается не так много вариантов, — выдыхает Намджун, задумчиво облизывая губы, — обговорим их все, пока у нас есть время?

***

Тэхён смотрит на шахматную доску, уголки его губ стремительно поднимаются вверх. Вместе с черным взглядом Чонгука, которым он прожигает оставшиеся на поле фигуры, темнеет и что-то неприятное, липкое в лордовской груди.

Ким сжимает золотую фигурку слона самыми кончиками пальцев, в ушах его вакуум, через который не пробираются даже голоса громко обсуждающих план Намджуна и Хосока. Когда сбитый вражеской фигурой черный король откатывается к самому краю стола, Чонгук медленно поднимает голову.

Тэхён пытается насмешливо вздернуть подбородок, да только предательское чувство, что он сам выкопал себе могилу, остается густым смогом плавать в воздухе.

Сразу вместе с вырвавшимся из лордовского рта:

— Мат.

И Тэхён совершенно не жалеет.

    Комментарий к Глава 15. Постоянная Фейгенбаума

    **Муравьиные круги** — природное явление, состоящее в том, что один или небольшая группа муравьёв, на первый взгляд совершенно беспричинно, начинает бегать по замкнутому кругу, постепенно вовлекая в свой бесконечный цикл всё больше и больше других муравьёв. Муравьи продолжают свой бег до тех пор, пока не падают замертво, и муравьиный круг продолжает своё вращение до полного истощения, оставляя за собой полчища погибших.

В нулевые годы японская мафия действительно очень кровопролитно воевала за власть, особенно отличились две крупные группировки Ямагути-гуми и Иидзима-кай.

В 2015 году на собрании мафиозных боссов в Кобе произошёл раскол в крупнейшем преступном конгломерате страны Ямагути-гуми. Примерно в это же время Чимин работал в Японии, думаю, можно догадаться о том, кто приложил к этому руку :)