himera

— Поторапливайся, — слышит Чонгук сквозь заложенные уши, но успешно игнорирует. Ледяная, едва ли не колодезная вода обжигает спину, стекает по позвоночнику вниз, морозит ягодицы и падает с них вниз, разбиваясь об мелкую плесневелую плитку в душевой. Он среди полугнилых леек и тазиков один, если не брать в расчет двух бессменных бойцов SAS, которые уже давно не бойцы (у обоих прострелены ноги) и давно не SAS (военная пенсия, чтоб её). Солдаты черной стеной стоят на входе в помывочную, не убирая рук с приклада автоматов и непрерывно наблюдая за тем, как заключенный споласкивает холодной водой лицо и тут же выливает целый ушат на и так мокрые волосы.

Даже издалека заметно, как светлая, в некоторых местах татуированная кожа становится гусиной и покрывается стайками мурашек. Чонгук опускает голову, ероша рукой недавно бритый затылок, и плотно задумывается, рассматривая, как вода стекает по покрытым темными короткими волосами икрам.

— Ты там оглох? — окликивает один из солдат, подаваясь вперед.

— Потерпи, начальник, — отвечает Чон, неторопливо приседая, чтобы поднять с пола коричневый брусочек мыла, — или ты хочешь сам намылить мне яйца?

— У тебя две минуты, — недовольно выплевывает другой, устало переступая с ноги на ногу.

Вот тебе и SAS, ухмыляется Чонгук, проходясь мыльными руками по жестким черным волосам на паху. Ледяная вода все еще слабо стекает из душевой лейки, заключенный выключает её только когда убеждается, что полностью смыл с тела дурно пахнущую чем-то тухлым пену. Солдаты быстро реагируют на стихший в помывочной звук: готовят наручники и начинают внимательнее наблюдать за тем, как арестант обтирается маленьким блеклым полотенцем.

Вне холодной воды телу обманчиво тепло — кожу обдает приятными волнами жара, Чонгук старается быстрее натянуть на себя свежепостиранный комбинезон, еле успевший досохнуть к моменту, когда начальство решило устроить заключенным банный день. То, что режим в этой тюрьме не соблюдается совершенно, Чон понял еще на первой неделе пребывания, но начальник, видимо, сам не понимает, какую дрянь плодит среди грязных и кисло-воняющих заключенных. И если в одиночной камере самый большой риск — заболеть скукой, то в общей камере скуки нет: её заменяют ВИЧ, сифилис и гепатит. Последний, кстати, Чон успел подхватить в медблоке пару месяцев назад. Все получилось весьма тривиально: незадачливая медсестра, грязная игла и криво вошедший под кожу шприц.

— Ты закончил?

С мокрых волос капает нещадно, ткань на плечах и груди уже успела окраситься в стильную крапинку, когда Чон прошелся полотенцем по вихрам челки, промакивая её от воды и взъерошивая рукой. Нетерпеливый солдат уже расстегнул наручники, пока его напарник, стараясь не поскользнуться на мокром кафеле, скрипел и булькал резиновыми берцами в сторону самостоятельно подошедшего лицом к стене заключенного. Чонгук, поправив на шее полотенце, чтобы то не спало по дороге, наклоняется вперед и спокойно заводит руки назад, позволяя себя скрутить и сковать плотным слоем железа.

Солдат довольно кряхтит сверху, выкручивая Чону суставы так, что тот ощущает себя едва ли не запеченной к празднику курицей, от которой гости с хрустом отламывают крылья, чтобы положить сочное мясо себе на тарелку. Сравнение вынуждает тихо усмехнуться, но натренированный солдатский слух играет против заключенного злую шутку: один из охранников, даже не прерывая шаг, пинает Чона по колену, вынуждая того оступиться и практически упасть на бетонную землю.

Чонгук сжимает зубы, буквально подавляя в себе рвущееся наружу рычание. Камера встречает привычной мерзлотой, которую неприятнее делают, разве что, мокрые волосы и не до конца обсохшее тело. Солдаты заводят Чона за решетку, снова приставляя лицом к стене, и быстро перестегивают наручники так, чтобы те сковывали запястья спереди.

— Не дергайся, — угрожает один из солдат, когда они, наставив оружие заключенному на спину, быстро покидают камеру, блокируя за собой замок. — Можешь отходить от стены.

Чонгук, получив вольную, неторопливо распрямляется, чтобы не вызвать у себя головокружение, и потягивает затекшую спину. Колено ноет желанием разбить обоим охранникам лица, но Чон только скалится, смотря на черные защитные шлемы своих персональных надзирателей. Он еще успеет.

Когда Чонгук слышит тонкий скулящий писк, солдаты неожиданно становятся не больше чем частью интерьера. Заключенный оборачивается на звук, замечая на собственной заправленной койке большую плетеную корзину, плотно накрытую маленьким покрывалом. Скуление повторяется, на этот раз более громко, и Чонгук подходит к кровати, осторожно касаясь края теплого одеяла. Под ним что-то копошится — догадка неожиданно приятно колет где-то под сердцем.

Чон медленно приподнимает ткань, шумно выдыхая весь воздух, который встал комом в горле. Под покрывалом, плотно прижавшись друг к другу, шумно сопят шесть маленьких щенков.

«Все крепкие, крупненькие. Девочки коричневые, видимо, в кобеля.»

У них короткая шелковистая шерстка, крохотные хвостики и зажмуренные глаза — если щенки действительно родились две недели назад, то они уже должны видеть. Чонгук всматривается в их редкие подергивания ушами и присаживается на кровать рядом с корзинкой.

Спят.

Широкая улыбка сама собой наползает на лицо, следом за ней начинает немо дрожать грудь, а после Чон запрокидывает голову, прикрывает ладонью глаза и заливается самым настоящим грудным хохотом, привлекающим внимание стоящих на страже охранников. Чонгук мотает головой из стороны в сторону, пытается быть тише, ловя остаточные приступы смеха, но остановиться не может.

«Это твои щенки. Будет честно, если ты сам назовешь их...»

— Блядь, — тянет Чон, запрокидывая голову и вдыхая полной грудью. Наиглупейшая из всех возможных улыбок не хочет исчезать с лица, заключенный краем глаза улавливает копошение в корзинке и снова трясется от молчаливого смеха.

Лорд Ким все такой же.

Непредсказуемый и горячо Чонгуком...

Новый скулеж привлекает внимание — Чон поворачивает голову в сторону корзинки, из которой на него смотрит пара маленьких ярко-голубых глаз. Щенок, наверное, самый крупный из всех, перебирает под собой лапками и смотрит прямо на Чонгука, который впервые видит настолько светлые глаза у черных доберманов. Кажется, кто-то маленький решил родиться особенным.

Кутёнок возится сильнее всех своих братьев и сестер, все еще мирно спящих друг на друге, и Чон наклоняется к корзинке ближе, чтобы убрать одеяло и осторожно просунуть пальцы под маленькое теплое тельце. Щенки доберманов хоть и крупнее многих других пород, но Чонгук без труда размещает кутёнка на ладони. Тот неожиданно затихает, весь обращается в нюх и начинает водить мокрым носом по коже, иногда облизывая её языком или небольно прикусывая пока бесклыкастыми деснами.

Чон двумя пальцами поглаживает мягкий загривок и думает, что скоро у лорда Кима появится новый серьезный защитник, которого уже сейчас стоит научить не льнуть без разбора к незнакомцам.

***

Топот копыт поднимает в воздух кучерявые клубы пыли — вороной конь нетерпеливо топчется на месте, вертит головой и тянется сорваться на галоп, но наездник с тихим цыком тянет на себя поводья, не давая лошади умчаться вперед. Короткая черная шерсть жемчугом переливается на холодном декабрьском солнце: изо рта наездника идет пар, когда он чуть наклоняется вперед, чтобы усмирительно похлопать мощного коня по крепкой шее. У того под кожей бурлит и буграми мышц перекатывается такая зверская сила, что ремни упряжи справляются на одном лишь честном слове. 

— Вот оно, во всей своей красе, — раздается позади пожилой женский голос, тихий, но все еще живой и восхищенный, — «чёрное золото» Голландии.

Фризская лошадь, мотая густой, недавно подстриженной гривой, недовольно фырчит и буквально выпрашивает у наездника возможность хорошенько размять застоявшиеся ноги, но мужчина, сидящий в седле, только успокаивающе поглаживает рукой её бок. На белоснежной тонкой перчатке остаются маленькие черные волоски. 

— Шаман не рад, что мы редко видимся, — конь, словно в подтверждение, снова фыркает, — я услышал тебя, дорогой. 

Со стороны слышится тихий старческий смех. 

— Дайте ему уже набегаться, молодой лорд, — старушка, поправив шелковый платок на голове, пришпоривает свою гнедую кобылу, чтобы та шла чуть-чуть быстрее. Лорд Ким, развернув лошадь, встречается с теплыми голубыми глазами.

— Успеет еще, Ваше Величество, — королева на это только улыбается, совершенно не по-королевски отмахиваясь рукой, мол, ну тебя, стервец, и с любованием оглядывает скакуна вместе с его наездником. Ким Тэхён склоняется к острому черному уху, что-то тихо туда нашептывая, и снова выпрямляется, расправляя свою крепкую осанистую спину. Эти бежевые бриджи на мускулистых бедрах и темно-синий короткий жакет из плотной шерсти ему необыкновенно идут — мужчина подворачивает воротник теплой кашемировой кофты и выправляет согнувшийся на колене край высоких кожаных сапог, готовясь к заезду с нетерпеливым скакуном. Вихри его черных кудрей мягко подрагивают от движений головы, что умиляет королеву еще больше — молодой лорд необыкновенно хорош собой. 

Пока не смотрит так, словно видит, как в твоем теле пульсируют сосуды.

— Проедем вперед, у меня есть к вам разговор, — Елизавета неспешно сравнивается с мужчиной и кивает ему в сторону широкой парковой дороги, направляя свою лошадь вперед. Тэхён, незаинтересованно осмотрев природу вокруг себя, пришпорил коня, следуя рядом, — вчера мне пришло срочное письмо от султана Хейсам бен Тарика.

Ким задумчиво обернулся к королеве.

— Султанат Омана чем-то встревожен? — интересуется лорд, вспоминая невысокого смуглого мужчину с большим приплюснутым носом, которого он лично видел некоторое время назад. — Полагаю, нашей неожиданной просьбой.

— Им не о чем беспокоиться, — королева, которая сейчас меньше всего похожа на очаровательную голубоглазую старушку, поджала сухие тонкие губы; Тэхён довольно прищурился, как и всегда приятно поражаясь этому монаршему умению. — Мы ясно дали понять, что ситуация их не коснется.

— Следует нанести визит в Маскат, султан Хейсам обрадуется, когда мы решим открыть на востоке новую военную базу, — Тэхён поправляет белые перчатки, расслабленно сжимая кожаные поводья, — Никто не хочет чувствовать себя использованным, а рисковать нашими доверительными отношениями будет чревато.

— Я оповещу его о вашем предложении в ответном письме, — Елизавета шумно вдыхает приятный морозный воздух, прикрывая ледяные глаза, чтобы открыть их спокойными океанскими глубинами, — у вас ведь есть свои цели, так?

Тэхён сильнее сжимает бедрами седло, с любопытством приподнимая брови.

— Свои цели?

Королева широко улыбается, утешительно покачивая головой.

— Что же должно произойти, чтобы вы потеряли самообладание, лорд Ким?

— Самообладание, — негромко отвечает Тэхён, — это ключ к безопасности. Как моей, так и всего Соединенного королевства. Я не имею права потерять его.

— А если придется рисковать? — любопытствует королева.

— Риск исходит из незнания того, что вы делаете, — ладони сжимают поводья Шамана крепче, — я предпочитаю думать, поэтому ненавижу рисковать.

— На моей памяти было немного таких людей, как вы, — Елизавета с кроткой улыбкой и длинными паузами вспоминает давние, размыленные в памяти события. — Все они были либо глупцами, либо теми, кому нечего было терять. Но вы далеко не глупец, молодой лорд Ким.

Что-то внутри начинает тихонечко скребсти пониманием, когда Тэхён догадывается, куда ловко заводит разговор Её Величество.

— Поэтому я бы хотела узнать, — королева поворачивает голову, сталкиваясь с сосредоточенными глазами и уверенно кивая зеленым бесам, извивающимся в них, — если вы не против.

— Я слушаю.

— Есть ли у вас, — она замолкает на секунду, — дом? 

Тэхёну становится тошно. Он останавливает лошадь, и королева дергает свою за поводья следом, замирая напротив. Взгляд её пусть серьезный, но какие-то печальные нотки проскакивают между коротких седых ресниц, едва различимых издалека и так испорченным лордовским зрением. Она понимает. И понимает больше, чем хотелось бы.

— Дом в человеке, лорд Ким, — уточняет королева.

Тэхён молчит, выдерживая монарший пытливый взгляд с привычным себе самообладанием. В человеке, да? Лорд как-то расстроенно тянет уголок губ вверх.

— У меня есть дом, Ваше Величество, — женщина смотрит в ответ внимательно.

— Ваш «дом» знает об этом?

Тэхён не сдерживает смешок.

— Догадывается.

— Почему тогда вы грустны? — без всякой радости спрашивает королева.

Лорд Ким пришпоривает коня, поводья больно впиваются в ладони.

— Вы не готовы рискнуть ради него?

Он не знает, что ответить.

Елизавета принимает его молчание, тихо направляя лошадь следом. Они разговаривают о бессменно синем галстуке сэра Фэллона, о подступающем азорском антициклоне и последних мероприятиях Евросоюза. В задумчивые и расстроенные глаза лорда Кима королева больше ни разу не смотрит, задев, кажется, доселе никому не известную кровоточащую рану.

***

Чонгук лежит на койке, когда позади слышится звук открывающегося замка. В ногах все еще стоит корзинка с маленькими доберманами, укрытая поверх одеяла еще и толстым тюремным покрывалом — к вечеру в камере всегда холодает, а щенки еще слишком маленькие, чтобы регулировать теплообмен самостоятельно. Голубоглазый кутёнок, зажмурившись, утыкается мокрым носом прямо в ткань оранжевой робы и сопит у Чона на груди. Тот улыбается уголками губ, когда чувствует, как ритмично надувается и тут же сдувается теплый щенячий живот, под которым, забавно умостившись, спрятались короткие пушистые лапы.

На размеренный стук каблуков Чон только слегка наклоняет голову, продолжая медленно поглаживать пушистый бок щенка большим пальцем. Он слышит, как гость становится ближе — звук шагов с каждой секундой все громче и громче, от чего ушки кутенка начинают резко подрагивать. Заключенному не нужно оборачиваться, чтобы знать, кто стоит по другую сторону решетки: за все полгода, которые он здесь сидит, только один человек, помимо охраны, регулярно проходил внутрь. Чон усмехается сам себе — скоро все люди в его памяти будут иметь одни и те же черты лица. 

Стук каблуков прекращается. Заключенный, осторожно повернув руки в наручниках так, чтобы подхватить спящего кутенка, медленно приподнимается, садясь на кровати. Вчера он, похоже, сорвал спину, из-за чего низ позвоночника будто выжимают, как мокрую тряпку; все, что ниже пояса, болит и неприятно тянет, после сегодняшнего холодного душа Чонгук просто надеется, что сможет завтра хотя бы встать на ноги. Если не сможет, легкие выхаркает, но заставит. Позволить себе расслабиться в тюрьме — первый шаг, чтобы потерять человечность. Одна маленькая поблажка, одно небольшое поощрение и ты не замечаешь, как становишься животным: обрастаешь толстым слоем шерсти, подкожного жира и распрямляешь собственные извилины. Затем начинаешь ходить под себя и, как собака во время гона, трешься промежностью обо все, что неровно стоит. Сойти с ума в одиночной камере легче, чем можно себе представить — все внутри буквально хочет, чтобы ты это сделал. 

Кутенок на груди просыпается, начинает вяло дергаться и моргать. Чонгук все так же держит его на руках и поднимает голову: лорд Ким стоит перед входом в камеру — единственной частью, где между толстыми прутьями решетки нет бронестекла, — и держит руки в карманах широких молочных брюк. Он, как и всегда, красив: серый кашемировый свитер аккуратно, будто специально вымеряли, заправлен в штаны, на широкие плечи накинуто длинное темно-коричневое пальто; весь Тэхён ладный и точеный, отвратительно выверенный генетическим скульптором так, что ему не хватает только оградительной музейной ленты.

Что что-то не так Чонгук понимает сразу, когда встречается с ним глазами. Они все такие же по-лисьи хитрые и по-змеиному скучающие, только на этот раз в них не пляшут искры и даже не отражаются потолочные лампы.

Тэхён сейчас стоит перед камерой, и он расстроен.

Непонятно чем и непонятно как долго — Чонгук спускает ноги и встает на холодный пол, придерживая щенка закованными в наручники руками. Лорд Ким не двигается, молча смотря на то, как заключенный приближается к нему, останавливаясь по другую сторону решетки.

— Подойди ближе и закрой глаза, — голос Чонгука неожиданно тяжелый и сиплый после целого дня молчания.

— Зачем? — нет приподнятых темных бровей, нет взгляда с прищуром, только едва заметное недоумение, глубоко спрятанное в бархатном голосе. Брови Чона недовольно сдвигаются.

— Подойди ближе и закрой глаза, — терпеливо повторяет заключенный на тон ниже.

— Я слышал тебя, Чон, — отвечает Тэхён, делая небольшой шаг вперед. Чонгук указывает кивком головы на место прямо перед собой и носы дорогой лордовской обуви утыкаются в порог решетки. Ким выжидающе поднимает голову.

— Закрой глаза и наклонись.

Грудь Тэхёна дергается в громком смешке.

— Что мне еще сделать? — Чонгук сжимает челюсти, потому что взгляд Кима едва ли изменился.

— Я сказал: закройте глаза и наклонитесь, милорд.

Тэхён смотрит пристально, недоверчиво, оглядывая все лицо Чона целиком и непонятно что ища в нем. Но когда находит — осторожно подается вперед и прикрывает веки. Если бы Ким был животным, он бы буквально подставил волку голую шею.

Чонгук смотрит на нее с жадностью дорвавшегося до еды бедняка. Тэхён молчит: его невозможные ресницы тенью лежат на худых щеках, веки чуть дрожат, а нос едва заметно шевелится при дыхании. В этот момент он, весь дивный и чеканный, становится обнаженным настолько, что хватай за шею и души; доставай заточку и вспарывай глотку; распахивай полы пальто и забирай ключ-карту — его размеренным дыханием чувствуется шанс, его терпким и дурманящим парфюмом пахнет свобода.

Тэхён жмурится, когда сердце в груди от быстрого биения сходит с ума. Он не знает, он просто, блядь, не знает, что делает, но терпеливо и доверчиво льнет еще ближе, буквально замирая носом между прутьев решетки.

«У меня есть дом, Ваше Величество.»

«Почему тогда вы грустны?»

Губы чувствуют щекотливое прикосновение совершенно неожиданно.

Когда что-то шершавое и влажное начинает их мягко облизывать, Ким клянется, что сердце его падает в пятки. Зажмуренные глаза распахиваются, и сквозь темные вяжущие пятна он видит маленькую шелковую макушку.

Чон поднимает руки выше, и мокрый собачий нос утыкается в лордовский большой и сухой. Щенок принюхивается и мягко облизывает крохотную темную родинку на кончике, из-за чего у Тэхёна вниз по спине стайкой бегут мурашки. Они замирают у копчика, расходятся по рукам и концентрируются внизу живота, потому что Чонгук смотрит долго, внимательно.

И держит скованными руками крохотного голубоглазого щенка, у которого даже ушки ещё не открылись, позволяя ему жадно облизывать и прикусывать мягкими дёснам лордовское напряжённое лицо.

— Я буду весь в слюнях.

— На здоровье.

Тэхён снова прикрывает глаза, плечи его опускаются, а губы поджимаются от желания скрыть наползающую на них маленькую улыбку.

— Как его зовут?

Щенок тянется выше и проходится шершавым мокрым языком по тонким дрожащим векам.

— Зевс.

Тэхён дёргает уголками губ, вспоминая аномальные ярко-голубые глаза, которые едва ли встречаются у черных доберманов. Ким все ещё жмурит свои, лисьи, позволяя кутёнку смочить липкой слюной собственные ресницы. Ему не нужно видеть, чтобы знать, что Чонгук сейчас жадно ловит каждое его мимолётное движение.

— Тюрьма убивает оригинальность.

— Скажи ещё, что не ты меня сюда посадил, — беззлобно усмехается Чонгук, возвращая щенка обратно к губам.

— Я сберёг тебя от расстрела, — пытается внятно сказать Ким, но намеренно опущенный ко рту щенок мешает это сделать, — или от инъекции. Я не знаю, что предложил бы Верховный суд.

— Но я в тюрьме.

— Прекрати это, Чон, — недовольно хмурится Тэхён, — мы оба знаем, что если бы ты не захотел, то тебя бы сейчас тут не было.

Чонгук на это молчит, но, Ким уверен, широко усмехается. Обида толкает глубже в горло ком, подтаявший от щенячьего языка.

Лорд открывает глаза, когда руки сами тянутся вверх. На них нет привычных белых перчаток, поэтому Чон чувствует, как тыльной стороны его ладоней касается теплая сухая кожа. Тэхён молча подхватывает щенка под передними лапами, выпрямляя затекшую спину и отдаляя того от лица, чтобы внимательно рассмотреть. Чонгук опускает руки, опирая их на поперечный прут, пересекающий решетку на уровне груди.

— Хель, наверное, сходит с ума, — задумчиво предполагает Тэхён.

— Доберманы слишком привязаны к своим щенкам, — отвечает Чонгук, смотря, как лорд Ким изучает кутенка, будто не он тот, кто первый увидел его появление на свет, — нужно отрывать их от матери чаще.

— Я собираюсь купировать их, — неожиданно говорит Тэхён, — когда придет время.

Чонгук молча кивает, разворачиваясь, чтобы взять с кровати тяжелую плетёную корзинку. Щенки тихо копошатся, некоторые даже еле слышно попискивают, но никто не высовывает носа из-под своего теплого одеяла. Когда заключенный возвращается обратно, Тэхён уже сжимает в руке ключ-карту, чтобы открыть ей решетчатую дверь.

Они подходят вплотную друг другу, потому что оба делают шаг навстречу: Чонгук — чтобы выйти из камеры, Тэхён — чтобы зайти в неё. Близость непозволительная, интимная, разделенная только широкой плетеной корзинкой.

— Зачем вы пришли сюда, милорд? — тихо и томно. Чонгук выглядит едва ли недовольным: глаза его внимательно прищурены, на губах мелькает лукавая улыбка. Он все еще дышит ртом, потому что на разбитом носу виднеется небольшая марлевая повязка, и выдыхаемый им горячий воздух Ким недовольно ловит кожей своих впалых щек.

— Завтра с утра тебя переселят в общую камеру, — Тэхён усмехается, когда видит в удивлении приподнятую бровь, и отгибает край одеяла, чтобы посадить уставшего и, кажется, даже задремавшего Зевса к остальным щенкам. — Я предупреждал: побереги член.

— Можешь не переживать за него, — заверяет с усмешкой Чон, наклоняясь еще ближе. Корзинка в его руках зажимается двумя телами. — Надолго?

— Нет, — тут же отвечает Тэхён, пряча маленькую макушку кутёнка под покрывалом, — надеюсь, что нет. Поэтому не привыкай к ежедневным прогулкам.

— Какая жалость, — в тоне Чонгука не слышится ни сожаления, ни серьезности: он с напускной печалью сводит брови, выглядя больше комично, нежели расстроенно, и не сдерживает улыбки, когда ловит на себе недовольный лордовский взгляд, — ты видишь меня? Я искренне опечален.

— Я вижу, Чон, — Тэхён, вопреки своему скверному настроению, поджимает губы, но все равно не может удержать маленькую ответную улыбку, так и стремящуюся наползти на лицо: перекошенный искусственной грустью Чонгук от чего-то выглядит безумно забавно. Особенно вблизи, где сейчас слышится едва ли не чужое сердцебиение.

Заключённый, заметив, что в уголках глаз лорда появляются смешинки, тихо выдыхает, словно выпуская из себя все давящее на диафрагму напряжение. Внутри становится спокойнее — Чон позволяет Тэхёну забрать корзину, когда чувствует, что тот уверенно перехватил её, и делает шаг назад, неторопливо возвращаясь за решетку.

Магнитный замок пищит и дверь с лязгом железа блокируется.

Когда лорд Ким, изредка посматривая на прикрытую корзинку в своих руках, возвращается вдоль тюремного коридора, заключенные провожают его спину скользким темным взглядом.

    Комментарий к Глава 6. Черное золото

    **Фризская лошадь** — порода лошадей, выведенная в Фрисландии, провинции на севере Нидерландов, «чёрное золото» Голландии.

https://img2.goodfon.ru/original/1920x1286/0/c9/kon-loshad-friz.jpg

**Хейсам бен Тарик Аль Саид** — султан Омана, соответственно, **Маскат** — главный город, столица.

**Кутёнок** (мн. кутята) — то же, что и щенок/щенки;