17
Он покрывал ее маленькими поцелуями. Спустился по тонкой шее к ключице. Пощекотал языком около ямочки, подул. Девушка тихо выдохнула. Чуть склонила голову на бок, открывая шею еще больше. Он прихватил зубами тонкую кожу, сжал сильнее. Фыркнул и тряхнул головой, обдав плечо волосами. Она едва выгнулась, прижимаясь к нему животом. Запустила руки в волосы. Помассировала кожу головы, постанывая. Он потеребил по очереди оба соска, напряженно всосав и с чмоком выпустив их. Порывисто спустился совсем вниз. Забрался языком в пупочную впадинку, поцеловал бритый лобок. Он хотел попробовать. Хотел, но боялся, брезговал. Немного смущал запах. Очень тонкий, очень специфический запах секрета. Опять поднялся чуть выше к лобку. Принялся целовать нежную мягкую кожу. Провел языком по одной губке, улыбаясь маленькому колючему островку в зоне бикини. Надо просто пересилить брезгливость и попробовать. Она чистая. Она пахнет его гелем для душа. Он глубоко вдохнул и, зажмурившись, тихонечко сунул язык между губ в самом верху, там, где находится его любимая «волшебная кнопочка». Девушка застонала и подалась навстречу, сжав волосы в руке, раскрываясь. Он очень осторожно лизнул клитор — вкус солоновато-горький, необычный. Явно не пломбир... А потом он совершил ошибку — он посмотрел. Посмотрел на красненький бугорок набухшего клитора, на налитые от возбуждения малые половые губы, на манящую вовсе не язык блестящую от сочащейся смазки щелку... Противно не стало. Но и совать язык во всякие сомнительные места он резко передумал. Одним махом поднялся вверх, сунул язык девушке в рот, а туда — то, что и так уже изнывало от желания куда-нибудь засунуться...
— Пить будешь? — спросил он, когда дыхание немного восстановилось, и он смог говорить. Было жарко и холодно одновременно. Точнее телу было очень жарко, а мокрой от пота коже очень холодно.
— Ага, — сладко выдохнула Адель.
— И мне принеси, — хихикнул Билл.
— Господи, Каулитц, какая ж ты скотина, — с улыбкой. Перевернулась на живот и уткнулась носом в потную подмышку с отросшими темными волосами. — Офигеть, у тебя даже пот вкусно пахнет.
— Я и сам ничего, — самодовольно покосился на нее. — Ну, сходи, ну, принеси попить. Я сейчас засохну... Я сейчас помру... Ну, принеси...
Адель поднялась и, ничуть не стесняясь наготы, отправилась на кухню. Билл тут же натянул на себя одеяло, закурил. В Гамбурге у них с Томом была договоренность — они никогда не курили в постели. И этому была своя причина: однажды Билл перепил, и заснул в комнате Тома с сигаретой. Хорошо, что ничего страшного не случилось, лишь прожег брату одеяло, но с тех пор на курение в постели они наложили табу. Сейчас же ему элементарно было лень вставать. Он третий день не вылезал из постели и, кажется, теперь может с уверенностью сказать, что наконец-то сыт, а то все эти проблемы с братом наиотвратительнейшим образом сказались на его сексуальной жизни. Билл как-то между делом вдруг забыл, что есть такие чудесные создания, как хорошенькие девушки. Все-таки Том — сволочь! На Мальдивах во всю трахался, дома во всю трахался, на гастролях и то во всю трахался, а он, Билл, как дурак, сидел и страдал, вместо того, чтобы жить полной (сексуальной) жизнью. И ради чего? Ради этого мерзкого «Езжай»? Чертов эгоист! Только о себе и думает!
— Билл, а чего у тебя идиотизм какой-то в ванной? — Адель протянула чашку. — Ну, я понимаю две зубных щетки. Допустим, ты извращенец и утром чистишь зубы красной, а вечером зеленой. Я даже могу поверить, что одним станком ты бреешь лицо, а вторым ноги и подмышки...
— Я не брею ноги! — брезгливо фыркнул он.
Адель звонко засмеялась, поставила чашку и перелезла через него к стеночке.
— ...Да, неприятно шкрябать по морде и ногам одним лезвием. Но с какой целью у тебя стоят на полках крема для разного типа кожи? Я их, конечно, расставила, как ты велел, но в чем смысл?
Так он и сказал. Ага, держи карман шире.
— Все зависит от времени года, — с умным видом изрек Билл, целуя девичью головку, примостившуюся у себя на плече. — Вот зимой у меня кожа сохнет. Значит, нужен крем для сухой кожи. А летом кожа жирная...
— Это ты мне сейчас по ушам ездишь по поводу зимы и лета? — хмыкнула она.
— Не, ну сделай вид, что хотя бы веришь, — обиженно выпятил он губы. И хихикнул.
— Хорошо. Про крема я, допустим, поверила. Но зачем тебе воск и шампунь для дред? — наивными глазами смотрела она на него.
Адель была его другом уже много лет. Наверное, всю жизнь. Хотя она утверждала, что они познакомились всего лишь в шестом классе. Она была новенькой, робкой, забитой девочкой в очках с толстыми линзами. И ей не повезло сидеть впереди Каулитцей. Тонкие, похожие на крысиные хвостики, косички не давали близнецам покоя ни на уроках, ни на переменах. Однажды, доведенная до отчаянья, Адель, после того, как мальчишки в очередной раз привязали атласные ленточки к спинке стула, развернулась и со всей силы двинула по одному из них тяжеленным портфелем. А когда второй полез защищать брата, то тоже получил спортивной курткой по голове. Вроде бы что тут такого, подумаешь, легкой курточкой по голове... Если бы на предыдущей перемене она не обменяла у Тори фигурку Микки-Мауса на большой стеклянный шарик, который и покоился в кармане той самой легкой спортивной куртки, в мгновение превратившейся в тяжелое орудие мести. Шишак у Билла на лбу был таким знатным, что он умудрился начать им гордиться. После этого близнецы по умолчанию стали считать Адель своим человеком.
Лет до шестнадцати она была для них своим парнем. Иногда они отдалялись друг от друга, когда у кого-то на горизонте появлялась пассия, иногда становились как никогда близки. Адель почти не делилась с ними своими секретами, а близнецы не посвящали ее в свои тайны. Но между ними была сильная связь. Они всегда знали, что именно этот человек, независимо от ситуации, натурально вывернет наизнанку любого, кто посмеет обидеть друга.
А потом она как-то очень быстро распустилась. У нее внезапно появилась грудь и округлая попа, тонкая талия и ровные ноги с соблазнительными коленками-капельками. Ее движения стали мягкими и женственными, взгляд томным, с поволокой. Она начала ходить на высоких каблуках и носить короткие юбки. Сделала короткую стрижку и покрасила волосы в ядовитый красно-рыжий цвет. Очки тоже куда-то исчезли. Вроде бы ей сделали операцию по восстановлению зрения. И близнецы поначалу расстроились, что их пацаненок Адель, всегда бегающий в рваных джинсах и раздолбанных кедах, вдруг стал девушкой.
Билл не помнил, как оказался с ней в одной постели. Они и раньше вместе спали. Бывало, что и втроем, вчетвером, когда зависали где-то в компании, и надо было как-то улечься на маленьком диване максимальным количеством тел. Помнил, что тогда и он, и она были пьяны. Помнил, что упоительно целовался с ней и плотно прижимался возбужденным членом к бедру. Помнил, как жадно стаскивал с нее трусики и грубо входил. Она запрокидывала голову назад, а по шее стекали соленые капельки. Когда девушка кончила, из глаз потекли слезы. Ровно две слезинки. Он собрал их губами, чувствуя себя самым счастливым на свете.
Утром ему было стыдно смотреть на засосы, которые она старательно прятала, прикрывая шею руками, мило отшучивалась на язвительные вопросы Тома, и... Она сказала, что это был просто секс. Не более. Просто дружеский секс. Потом «просто дружеским сексом» они занимались довольно регулярно, не зависимо ни от чего, ни от наличия подружки или друга у кого-то, ни от плохого настроения, ни от причуд погоды. Адель могла позвонить и сказать всего два слова: «Я хочу». И Билл бросал все дела и ехал к своей самой лучшей любовнице. Так же часто делал он сам. «Я хочу» — и один из них срывается и летит к другому. Это был их пароль. Потом Адель поступила в Университет и перебралась в Берлин к великому неудовольствию Билла. А сейчас он сам переехал сюда пять дней назад. Немного разгреб вещи, передвинул мебель, как хотел, кое-чего докупил по хозяйству. А потом нашел ее телефон. Позвонил. Выдохнул тихо: «Я хочу» — и продиктовал адрес. Адель приехала через час. Восхитительно красивая. Необыкновенно сексуальная. Божественно волнительная. Когда она кончила впервые, из ее глаз сорвалось две слезинки. Он нежно улыбнулся и подхватил их языком. Иногда ему казалось, что если бы не эти две слезинки, он бы никогда не стал с ней встречаться и заниматься любовью...
— Слушай, — протянула она, упершись ему в грудь острым подбородком. — А Том когда приедет?
— Соскучилась? — поморщился он недовольно.
— Нет, напряжена немного.
— Почему?
— Просто ты с такой любовью его комнату обставлял, как будто он вот-вот появится, а ты хочешь сделать ему сюрприз.
— Здесь нет его комнаты. Это только моя квартира, — резко и зло ответил он.
Она скептически приподняла брови. Потом ласково улыбнулась и поцеловала его в губы.
— Я сделаю тебе что-нибудь поесть, не возражаешь? Не люблю, когда ты злишься.
— Прости... — виновато опустил он глаза. — Мы поссорились. Очень сильно. Я не хочу говорить об этом.
— Не вопрос, — провела пальцами по скуле, потерлась кончиком носа о кончик носа. Встала и надела его футболку. — Каулитц, я слишком давно тебя знаю, и вижу, что с тобой происходит. Вы за четыре дня друг другу ни разу не позвонили, а обычно звоните десять раз в час. Ты передвинул тут всю мебель, переставил ее так, как стоит у вас в Гамбургской квартире. А если я тебе скажу, что ты спишь в комнате, как у Тома, и там на полках стоят крема, как у Тома, в стакане щетка, как у Тома, да и станок тоже, как у Тома, молчу про воск и специальный шампунь, то кого ты тут пытаешься обмануть — меня или себя? А бейсболка Тома в прихожей лежит просто потому, что ты вдруг «случайно» прихватил ее с собой? Да и меня ты тут удерживаешь всеми правдами и неправдами не потому, что ты сто лет не трахался, а потому, что боишься остаться один.
— Ты всё сказала? — вскочил он. Ноздри раздуваются. В глазах ярость. — Всё?! Вали отсюда! Мне никто не нужен!
— Давай куда-нибудь сходим? В какое-нибудь тихое местечко. Поужинаем. Мне очень больно видеть, как ты то и дело смотришь на телефон и ждешь его звонка.
— Я вовсе не жду его звонка. Мы через пять дней улетаем в Америку, а Дэвид мне до сих пор ни разу не позвонил.
Адель закатила глаза, всем своим видом показывая, что отговорка явно дебильная.
— Я бы хотела, чтобы ты сегодня улыбался. Только не так, как ты пытаешься скалиться все эти дни, а по-настоящему, как ты всегда улыбался. Сможешь?
Он покачал головой. Лицо рассеянное, обиженное, как у ребенка.
— Давай, Билли, попробуй. А с Томом вы помиритесь. Ну, куда он без тебя? Он же там в Гамбурге тоже, небось, места себе не находит. Давай поспорим, что у него на полках в ванной... Твоя какая щетка красная или зеленая?
— Красная, — Билл попытался скрыть улыбку, потупившись.
— Давай поспорим, что у него на полках в ванной теперь стоит красная зубная щетка, твоя косметика, еще один станок. Позвони ему. Он ждет твоего звонка. Я уверена.
— Ты ничего не знаешь... — вдруг всхлипнул он. — Я не могу ему звонить.
— Хорошо, я позвоню ему, а потом мы пойдем ужинать, — обняла его. — Договорились? Би, я... У тебя такое лицо все эти дни... Я не могу тебя таким видеть.
Она набрала номер их квартиры и принялась терпеливо ждать.
— Том температурил, когда я уезжал... — промямлил Билл. — Простыл в туре...
— Судя по всему, он уже выздоровел, — положила Адель трубку. — И где-то развлекается. Собирайтесь, герр Каулитц, мы едем тусить и веселиться! И чтобы свою грустную рожу забыл дома в ванной. Рядом с зеленой щеткой твоего брата. Пусть зеленеют вместе. А мы с тобой очень хорошо проведем время.
Адель сначала отвезла его в маленький ресторанчик и накормила до отвала. После ужина Билл действительно повеселел и подобрел, перестал фыркать и капризничать. Потом они приехали в небольшой закрытый ночной клуб, где собиралась творческая интеллигенция Берлина. Горилообразный мужчина попросил их снять обувь и носки у входа, забрал мобильные телефоны и сумки, проводил по мягкому ковру с высоким и длинным ворсом в виде косичек в зал. Там их «принял» еще один такой же секьюрити и отвел по темному коридору, подсвеченному едва мерцающими под потолком ряду свечей, в помещение типа ангара.
Билл осмотрелся. Первая мысль, пришедшая ему в голову, — он в логове орков... Грубые стулья, сделанные как будто страшными уродами: топорно обтесанные нетолстые бревна соединены между собой сыромятными кожаными ремнями широкими на месте сидения и узкими на месте спинки. Такие же тяжелые, дубовые столы. Грубая деревянная посуда. Пол под ногами то становился неприятно холодным и каменным, то каким-то мягким и «волнительным», то опять теплым ковром. Везде опасно свисают балки, цепи, какие-то кольца, колеса, горят свечи и керосиновые лампы.
— Здесь самое вкусное пиво во всем Берлине. Хозяин — мой хороший приятель. Тебе понравится, — тащила она его по деревянным ступеням вверх на балкончик. — Вон тот стол как раз для нас. Нам будет видно все, а нас почти не видно.
— А что здесь будет?
— Увидишь, — смеялась Адель.
Наверное, в пиво что-то подмешали, потому что через час Билл хохотал, как ненормальный, а когда Адель потащила его танцевать, он понесся на танцпол едва ли не быстрее нее. На небольшой сцене во всю отрывалась группа панков. Билл высоко подпрыгивал, дрыгал ножками, махал руками. Адель сгибалась от смеха, вытанцовывала перед ним, виляя бедрами. Через несколько минут, его окружила стайка девушек, и начались грязные танцы...
А потом они опять занимались любовью на огромной дубовой кровати под воздушным балдахином, на натуральной шкуре какого-то страшного зверя, жесткая шерсть которого кошмарно щекотала его голую задницу, а в распахнутую пасть то и дело попадала правая нога и пошло застревала. Билл хихикал, извивался, пытаясь хоть как-то одновременно вытащить шерсть из своих полупопий и ногу из пасти, не уронить беснующуюся на себе девушку, наблюдая за всем этим безобразием то в зеркало под потолком, то в трюмо у стены и представляя себя средневековым королем. Ему было хорошо. Офигительно хо-ро-шо.