Глава 7: Пробуждение на Яву
Тишина в квартире Хёнджина была гнетущей. Не просто отсутствием звука, а активной, живой пустотой, заполнившей пространство, где раньше витал призрак несуществующих снов. Он стоял у мольберта, глядя на незаконченный портрет. Холодные, пустые глаза Феликса с холста смотрели сквозь него. Внутри – такая же мертвая зыбь. Ни боли, ни тоски, ни даже привычной усталости от бессонницы. Просто… ничего. Как будто часть его души вырезали аккуратно, без крови, но оставив зияющую, онемевшую рану.
Кулон, холодный и безжизненный, лежал на тумбочке. Он поднял его. Металл не отозвался ни теплом, ни дрожью. Просто кусок металла. Ключ, сломавшийся в замке. Замок, навсегда запечатавший дверь в его личный ад и рай.
Он сжал кулон в кулаке, острые грани впились в ладонь. Физическая боль была тупой, далекой. Ничто не могло пробиться сквозь ледяной панцирь опустошения. Он бросил кулон обратно на тумбочку. Звякнуло. Глухо.
В эту секунду раздался стук в дверь.
Тихий. Неуверенный. Потом – чуть настойчивее.
Хёнджин вздрогнул. Кто? Банчан? Минхо? Чанбин, решивший проверить труп? Он машинально пошел к двери, ноги ватные. Он не ждал никого. Особенно сейчас.
Он открыл дверь.
И мир перевернулся.
На пороге стоял Феликс.
Не призрак сна. Не отстраненный незнакомец из клуба или университета. Настоящий, живой, дышащий Ли Феликс. Его лицо было бледным, заплаканным – красные, опухшие глаза, влажные следы на щеках. Волосы всклокочены, как будто он бежал или рвал на себе. На нем была та же рубашка с синими полосками, что и в универе, но расстегнутая на шее, где виднелся красный след от порванной цепочки. Он дышал часто, прерывисто, его плечи подрагивали.
Но самое главное – его глаза. Карие, глубокие, знакомые до боли глаза. В них не было пустоты. Не было страха. Не было вежливой отстраненности. В них было… ВСЁ. Буря. Океан боли, растерянности, стыда, невероятного облегчения и такого знакомого Хёнджину тепла, которое он видел только под мостом в мире снов. Взгляд, который *видел*. Видел именно его. Хёнджина.
Они замерли, глядя друг на друга через порог. Секунда. Вечность.
«Хёнджин…» – имя сорвалось с губ Феликса хриплым шепотом, полным слез. Это было не «Хёнджин-сси». Не формальное обращение. Это было… родное. Как сто раз произнесенное в тишине сновидений.
И Феликс шагнул вперед. Не колеблясь. Он ворвался в квартиру, в пространство Хёнджина, и обнял его. Обхватил руками так крепко, так отчаянно, будто боялся, что его сдует ветром или растворит в прах. Он прижался лицом к его шее, его тело содрогалось от беззвучных рыданий.
Хёнджин окаменел. Его руки повисли плетьми по бокам. Он чувствовал. ЧУВСТВОВАЛ! Тепло Феликса сквозь тонкую ткань рубашки. Дрожь его плеч. Влажность слез на своей коже. Запах – не призрачный намек из сна, а реальный: соль слез, хлопковая ткань и под ней – тот самый, неуловимый, но родной запах его кожи. Солнце и что-то сладкое. Не хурма. Полынь? Специи? Он не знал. Но это был ОН.
«Я помню…» – прошептал Феликс в его шею, голос срываясь на рыдания. «Боже, я все помню… Мост… траву… дождь на коже… твои руки… твои губы… Как я боялся… Как я каждый раз ЗАБЫВАЛ…» Он вжался сильнее, его пальцы впились в спину Хёнджина. «Прости… Прости меня… Я не знал… Я не понимал…»
Ледяной панцирь внутри Хёнджина треснул. Не с грохотом, а с тихим звоном разбитого стекла. Ощущения хлынули лавиной. Тепло Феликса. Его вес. Его слезы. Его ГОЛОС – настоящий, живой, сломанный, но тот самый, что шептал «люблю» во сне. И воспоминания. Не снов. А той мучительной пустоты, что была мгновение назад. Контраст был таким оглушительным, что Хёнджин застонал. Глухо, как раненый зверь.
Его руки наконец ожили. Медленно, неверующе, он обнял Феликса в ответ. Сначала осторожно, потом все крепче, крепче, пока пальцы не впились в ткань его рубашки, в его лопатки, в живую, трепещущую плоть под ней. Он зарылся лицом в его светлые волосы. Они пахли ветром. Настоящим. Он ДЫШАЛ им. Он чувствовал его сердцебиение – частое, бешено стучащее у него под ладонью на спине Феликса. Реальное. Живое.
«Феликс…» – его собственный голос был хриплым от невыплаканных слез, от месяцев молчания и боли. «Ты… здесь? По-настоящему?»
Феликс отстранился ровно настолько, чтобы посмотреть ему в глаза. Его карие глаза были залиты слезами, но в них светилось что-то невероятно хрупкое и сильное. Узнавание. Принадлежность.
«Да», – прошептал он. «Я здесь. И я помню. Все. Каждую секунду. Каждый сон. Каждый раз, когда терял тебя…» Слеза скатилась по его щеке. «Мой Хёнджин. Мой…»
Он не закончил. Его губы нашли губы Хёнджина.
Это был не поцелуй сна. Не тот нежный, робкий или страстный, но всегда немного эфемерный поцелуй в мире теней. Это было столкновение. Голодное. Отчаянное. Реальное. Губы Феликса были солеными от слез, дрожащими, но невероятно твердыми в своем намерении. Хёнджин ответил с такой же яростью, с таким же облегчением. Он впивался в его губы, в его дыхание, в саму его суть, пытаясь слиться, доказать себе, что это не мираж. Языки встретились – горячие, влажные, настоящие. Вкус слез, кофе (Феликс пил кофе перед тем, как прийти?), и что-то неуловимо свое. Хёнджин втянул этот вкус, этот запах, эти ощущения. Его руки скользнули в волосы Феликса, прижимая его ближе, стирая последние миллиметры между ними. Они стояли посреди прихожей, сплетенные воедино, дыша друг другом, плача и целуясь, как два кораблекрушенника, нашедших землю после вечности в шторме.
Именно в этот момент дверь, которую Хёнджин не закрыл, распахнулась с характерным для Чанбина напором.
«ХЁНДЖИН! ТЫ ЖИВ?! ПРИВЕЗ…» – рев Чанбина оборвался на полуслове.
На пороге застыли трое: Чанбин с огромным подносом, заваленным контейнерами с едой (пароварка с манду, суп, кимчи – полный набор «выздоравливай»). Банчан с букетом нежных белых хризантем (его стандартный жест поддержки). И Минхо, с его вечно-язвительным выражением лица, держащий огромный термос с надписью «Лучший кофе для худшего состояния».
Они уставились на сцену в прихожей. Хёнджин и Феликс, слитые в поцелуе, мокрые от слез, дрожащие, абсолютно не замечающие мира.
Банчан выпустил букет. Цветы с тихим шорохом упали на пол.
Чанбин едва удержал поднос. «ЧТО…»
Минхо приподнял бровь, его цинизм дал трещину, обнажив чистое человеческое изумление. «Вы… издеваетесь?» – произнес он тихо, но отчетливо.
Звук голосов наконец проник в их маленький, воссоединившийся мирок. Хёнджин и Феликс разомкнули объятия, отпрянув друг от друга, как дети, застигнутые за шалостью. Щеки Феликса пылали румянцем поверх слезных дорожек. Хёнджин чувствовал, как жар заливает его собственное лицо. Они стояли, тяжело дыша, глядя на троицу в дверях.
«Эм…» – начал Хёнджин, его голос все еще хриплый от слез и поцелуя. Он не знал, что сказать. «Мы…»
«Он помнит», – выпалил Феликс, его пальцы инстинктивно потянулись к шее, где не было кулона, и опустились. Он посмотрел на Хёнджина, и в его глазах снова вспыхнуло то самое тепло, смешанное с изумлением и радостью. «Я все помню».
Минхо первым пришел в себя. Он шагнул внутрь, минуя упавшие цветы, и пристально посмотрел на Феликса, потом на Хёнджина. «Кулон? Где он?»
Хёнджин молча указал на тумбочку. Минхо подошел, взял холодный металл, покрутил в пальцах. «Снял – и память вернулась? Без снов? Без боли?»
«Как… щелчок», – прошептал Феликс, прижимая ладонь ко лбу. «Сначала хаос… обрывки… потом… как пазл сложился. Все. От первого сна… до вчерашнего… туалета». Он снова покраснел.
Чанбин осторожно поставил поднос на ближайшую поверхность (которая оказалась крышкой стиральной машины в нише). «Так это… он? Тот самый? Из твоих… эээ… видений?» – он ткнул пальцем в Феликса, не скрывая изумления.
«Да», – просто сказал Хёнджин. Его рука сама потянулась к Феликсу, их пальцы сплелись. Твердые. Теплые. Реальные. «Он. Феликс».
Банчан поднял цветы, его лицо смягчилось мудрой, понимающей улыбкой. «Похоже, завтрак у нас будет не совсем обычным». Он посмотрел на поднос Чанбина. «Но очень кстати. Вы оба выглядите так, будто последний раз ели неделю назад».
***
Завтрак на крохотной кухне Хёнджина был сюрреалистичным и… невероятно теплым. Они сидели тесным кругом: Хёнджин и Феликс плечом к плечу, их руки под столом все еще сплетены. Чанбин налегал на манду, закидывая Феликса вопросами («А во сне ты тоже такой тихий?», «А как ты там кофе делаешь?»), на что Феликс только смущенно улыбался. Банчан разливал ароматный суп. Минхо, отхлебывая кофе из термоса, изучал кулон, лежащий теперь посреди стола, как трофей.
«Так значит, эта штуковина… блокировала его память о снах?» – уточнил Минхо, тыча в кулон ручкой. «Надеваешь – реальный Феликс не помнит сонного Хёнджина. Снимаешь – бац, и все на месте?»
«Кажется… так», – кивнул Феликс, осторожно пробуя кимчи. Он поморщился от остроты, потом улыбнулся. «Как будто пелена спала. Я… я помню все. И сны… они теперь как… часть меня. Очень яркая, очень реальная часть». Он посмотрел на Хёнджина, его взгляд был полон нежности и извинений. «Прости… за все те ночи…»
Хёнджин пожал его руку под столом. Слова были не нужны. Чанбин фыркнул.
«Романтика! Прямо за завтраком!» – он подмигнул. «Ладно, Феликс-а, раз ты теперь «в теме», и ты тут с нами… Добро пожаловать в безумие!» Он протянул ему пару палочек для следующей порции манду. Феликс рассмеялся – тихий, счастливый смех, который Хёнджин слышал только во снах. Теперь он звучал здесь. По-настоящему.
Минхо отложил кулон. «Ладно, артефакт разобрали. Осталось понять: КТО его дал? И ЗАЧЕМ?» Его взгляд стал острым. «Твоя «авария», Феликс. О которой ты мало помнишь. Вот где собака зарыта».
Феликс помрачнел. «Я… знаю только, что очнулся в больнице. В Сеуле. Головная боль, провалы… И этот кулон был у меня в руке. Медсестра сказала, что я сжимал его как спасательный круг. Я не помнил, откуда он. Но… он успокаивал. Пока…» – он взглянул на Хёнджина, – «пока не встретил тебя в реале. Тогда он начал… гореть. И болеть».
Разговор перешел на обсуждение версий, но Хёнджин плохо слушал. Он смотрел на Феликса. На его живые глаза, на игру эмоций на лице, на то, как он осторожно пробует еду, как кивает Банчану. Он был здесь. Плоть. Кровь. Память. Любовь. Его любовь. Больше не сон. Не призрак. Реальность.
***
Тем временем, в квартире Сынмина, Джисон скакал по комнате, размахивая телефоном.
«ОНИ ЦЕЛОВАЛИСЬ! Я ЭТО ВИДЕЛ! НУ, ТО ЕСТЬ… МНЕ ЧОНИН СКАЗАЛ! ОН ВИДЕЛ!» – он кричал так, что даже Сынмин, погруженный в код на трех мониторах, снял наушники.
«Кто? Что?» – спросил он, раздраженно.
«ХЁНДЖИН И ФЕЛИКС! В КВАРТИРЕ! ОБНИМАЛИСЬ И ЦЕЛОВАЛИСЬ! КАК В КИНО!» – Джисон тыкал пальцем в экран телефона, где горел чат с Чонином. «Чонин-хён говорит, он ПРЯМОЙ СВИДЕТЕЛЬ! Он с Банчаном и другими пришел, а они там! ВАУ! ВЕБТУН ОЖИЛ!»
Сынмин побледнел. Его циничное спокойствие дало трещину. «Что? Целовались? Феликс и… этот художник? Тот, который…» Он встал. «Это… невозможно. Феликс его боялся! Он говорил…»
«АГА!» – торжествующе крикнул Джисон. «Пока ты тут со своими кодами, реальный мир делает ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ СЮЖЕТНЫЕ ВИРАЖИ! Чонин-хён говорит, Феликс ВСЁ ВСПОМНИЛ! ПРО СНЫ! ПРО ВСЁ! И ТЕПЕРЬ ОНИ ВМЕСТЕ!» Он схватил брата за плечи и стал трясти. «СЮЖЕТ! ПОНИМАЕШЬ? ЧИСТЫЙ ФЭНТЕЗИ С ЭЛЕМЕНТАМИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ТРИЛЛЕРА И РОМКОМА!»
Сынмин отстранился, его лицо выражало чистое недоумение и крушение картины мира. «Вспомнил… сны?» – он прошептал. «Но… это же…» Он посмотрел на экран, где строчки кода казались вдруг абсурдными и ненужными. «Это нарушает все законы… логики… физики…» Он схватился за голову. «Феликс… целуется с тем психом? ДОБРОВОЛЬНО?»
«ДА!» – завопил Джисон, уже набирая Чонина на видео-звонок. «Чонин-хён! ДАВАЙ ДЕТАЛИ! КАК ОНИ ЦЕЛОВАЛИСЬ? СО ЗВУКОМ? С ЯЗЫКАМИ?»
В другом конце города, в своей облепленной постерами и исписанными листами бумаги комнате, Чонин уже строчил в блокнот, его глаза горели фанатичным вдохновением. Он поднял телефон, увидел вызов Джисона, и его лицо расплылось в восторженной улыбке.
«Малыш!» – воскликнул он. «Сценочка была – высший пилотаж! Настоящая, сырая страсть, смешанная со слезами искупления! Иммерсивная драма! Я уже пишу монолог Феликса на фоне разбитого кулона как символа разорванных оков!» Он приложил палец к губам в театральном жесте. «Тсс! Не мешай гению! Но да… языки были. О, да!»
Он бросил телефон на стол и снова погрузился в писанину, бормоча: «…и их губы слились в поцелуе, который был не просто прикосновением плоти, а слиянием двух потерянных половинок Вселенной, разорванных зловещим артефактом…»
Новость о поцелуе, как электрический разряд, побежала по тонким нитям их странного, только что родившегося мира. Мира, где сны стали реальностью, а кулон на столе у Хёнджина лежал просто куском холодного металла, больше не способным украсть то, что наконец-то принадлежало им по праву.