Мистер Грей младший III | Мистер Марсель Грей

Кэтрин

За то удивительно быстро стремящееся время, все те часы, пока мы летели в Сиэтл, я изрядно поостыла: Марсель не напирал и, к счастью, вёл себя предельно спокойно. Надо отдать ему должное — он был очень сдержан, поэтому, после нашей ссоры, подкрадывался ко мне ближе осторожно, видимо, понимая, что сейчас его привычная дерзость будет меня раздражать. Но вот нежность и ласковый голос имели намного больше власти, чем прежде, я почти растаяла, но не могла позволить себе сделать этого окончательно. План по разрушению модельной жизни Леоны начал зреть в моей голове ещё тогда давно, с появления Хейз-Эдвардс с моим отцом на выпускном вечере. Спонсорство Джеки и её связи дали мне больше стремлений к выполнению моего замысла; а этот поступок Леа, её мерзость, куда она опять вплела Марселя — поставил печать и подпись на реализацию данного «проекта».

     Это было бы невозможно, если бы я осталась в доме у Марселя. Это я знала изначально. Он, после своей покладистости, ласкового голоска и моего успокоения нашёл бы тысячи причин, почему нам сейчас лучше оказаться в постели, чем идти куда-то, поэтому я, всё ещё выражая своим гордым видом сущую обиду, попросила Марселя отвезти меня домой к отцу.

     Но, конечно, чёрта с два.

     Когда мы приехали к особняку, он закинул меня на плечо и затащил в спальню. Я не сопротивлялась: это было бы самым бесполезным занятием. Он отругал меня и отчитал по полной программе, сказал, что обязательно одолжит у своего брата плётку, чтобы меня отшлёпать. Я молча слушала, но потом притворилась, что сплю, чтобы поскорее он замолчал, и у меня бы появилась возможность ускользнуть.

     Первую половину ночи он вообще не спал, вторую очень чутко, ну, а под утро...

    Я взяла свой неразобранный чемодан с гигиеническими принадлежностями и сплошь забитый новыми вещами. Ключ зажигания в авто Грея, да и, в моём тоже, отсутствовал.

     Продуманный засранец. Значит, лишить меня машины — ради бога, а вот очистить «недавно удалённые» фото этой суки — хер.

Ладно, Марсель, чтоб тебя, Грей. Я решила, что уеду отсюда любой ценой — и я уехала.

     К сожалению, мне пришлось разбудить Кэролайн, которой завтра надо «переть на работу», как она выразилась, — «к сексуальному боссу», «который отсутствует», — добавляло моё подсознание, — «отсутствует неделями на рабочем месте, потому что трахает меня». Я не решилась это озвучить: было бы слишком гордо и цинично.

     Моя подруга «примчала», к счастью, быстрее, чем всегда, несколько поражённая нашей с Марселем размолвкой... Но больше всего поражён был мой, вскочивший от разрывающегося домофона, встрёпанный отец.

     В молодости он был красавцем, — с холодными глазами и тонким профилем, — а сейчас он просто довольно симпатичен. Ну, ладно, буду абсолютно откровенной: встрёпанный и растерянный Гленн Рид без рубашки — просто обворожителен. Увидев его, я вдруг остро осознала, как-то сразу чётко поняла, что давно уже на него не злюсь.

Просто мы не общались: каждый не решался хотя бы просто позвонить из-за своих тараканов в голове. Я стала думать, что хочу простить ещё после того, как поговорила с Теодором...

Однако, если быть точнее, с той секунды, как Марсель заставил его прогнуться в спине от той лжи. Я хотела, но...

     Папа опасался мне звонить, а я старалась о нём не думать, потому что это напоминало мне... так, хватит. Об этой шлюхе я подумаю завтра.

— Кэтрин! Что случилось? Этот мерзавец что, что-то сделал? Что это за рисунки у тебя на руке? А это что на шее?! — Я поцеловала папу в щёчку, смеясь и пытаясь загасить его непомерный страх в глазах.

— Папа, Марсель ничего не сделал, кроме как подарил мне счастье, незабываемые эмоции и впечатления, а также потратил на меня миллионы долларов, если не больше, и мы с ним просто... — Я вдруг замерла, когда улыбка спала с лица, а голос дрогнул от осознания. — Мы просто... немного поссорились. Мы прилетели только вчера вечером. Мне надо поспать. — Я кивнула, сжав его плечо и насилу улыбнулась.

     Он выглядел ничего не понимающим, но уже более положительно настроенным. Как просто заставить отца хорошо реагировать на Марселя — достаточно сказать, что он потратил на меня целое состояние.

— Кэролайн со мной. — Кивнула я отцу, и взяла подружку под руку, потащив её за собой наверх.

     Моя комната. Было так странно, но, в то же время, так приятно снова назвать её «своей», почувствовать «своей». С грустью я уловила, что моё сердце осталось в особняке, а точнее — рядом с Марселем.

     Так, Кэт, не кисни, это временно.

      Дрожь прошла по телу, когда я вдруг подумала, как на моё исчезновение отреагирует Марсель... Когда я озвучила своё опасение, моя подруга зевнула:

— Я уверена, что он примчится за тобой уже утром. Марсель любит тебя. Не то, что тот урод... Стефан чёртов Криг.

— Ты не права, Кэролайн. — Я принялась стирать макияж, а Кэр цокнула языком, избавившись от платья и скинув лифчик.

     Она натянула мою отглаженную сорочку, лежащую под одной из подушек, и уместилась под одеяло. Я же успела надеть те вещи Марселя, в которых он привёз меня домой после той бешеной вечеринке в клубе. Они до сих пор пахли им и его домом, который он называл... нашим.

           Один из папиных помощников, Зак, помог доставить наверх тридцатикилограммовый чемодан. Когда моя подруга помогала мне запихивать его в багажник своей тачки, она со смехом сказала: «Там что, расчленённый Марселем Стефан?», — так что когда он оказался в моей комнате, мы не могли не рассмеяться.

      Подготовив себя ко сну, я бухнулась рядом с Кэр на подушку и натянула на себя одеяло, из-за которого мы с Мойерс чуть не подрались. Когда дурачиться не осталось сил, я рассказала ей всё, что узнала от Марселя о Стефане и попросила её дать ему шанс объясниться, если он попытается сделать вновь. А я знала, что он захочет...

      Кэролайн, в свою очередь, пообещала мне подумать об этом. После начала промывать мои мозги: «Марселя в таком состоянии оставлять было нельзя, это просто непростительно», говорила, что я категорически «неправильно поступила» и так далее.

— Я не оставила его и не бросила, Кэролайн. — Вздохнула я. — Да, мы толком не поговорили, но это не конец света. Мы уже на пути к примирению. О том, что я «оставила его» не может быть и речи. Я уехала не потому, что до сих пор злюсь на него, а потому, что его бывшая довела меня. Она сломала Марселю жизнь, стала крутить с моим отцом, в то время, когда он был женатым человеком. Он был женат на женщине, которая переживала тяжелейший период в своей жизни, а именно страшную болезнь — и ей было до чёрта. Именно Леона всё провернула так, чтобы выставить Стефана в худшем свете, самой стать звездой сплетен и сделать больно моей лучшей подруге, да ещё и, при этом, заставив Марселя вспомнить о фотографиях их близости, которые оказались не удалёнными. Фотографии, которые теперь может посмотреть каждая девушка, купившая ту свалку с новостями.

— Кэтрин...

— Я приняла это решение, потому что от Марселя убежать надолго просто невозможно, а мне сейчас необходимо разрушить модельную карьеру этой стервы в Сиэтле. Она не может остаться здесь, в непосредственной близости к людям, которых я люблю. Я выгоню её из всех крутых агентств, чтобы у неё не осталось выбора, и она умотала в чёртову Германию, или ещё куда-нибудь на другой континент. И я сделаю это: сейчас у меня есть все возможности. Я не упущу такого шанса. Моя мечта стать моделью теперь больше, чем мечта. Это цель.

— Я присылала тебе контакты менеджера GQ, а также главного редактора этого журнала, как ты просила. — Произнесла Кэр, прочистив горло.

— Я видела твоё сообщение, но тогда ещё не могла воспользоваться этими связями. Сейчас у меня появился спонсор из модельного дома «Шанель» и личный бук с портфолио...

— Вау. Откуда?.. В смысле, разве это бывает... так быстро?

— Джеки Кэй, слышала о такой?

— Конечно! Она же была такой горячей в свои «золотые годы»! Супермодель!

— Она замечательная и по-прежнему горячая. И ещё, Джеки — двоюродная сестра Теодора Грея, отца Марселя. Представляешь?

— Господи! Это невероятно! — Глаза Кэролайн увеличились до небывалых масштабов. — Ты просто обалдеть, какая везучая, Кэт! Ты права, не воспользоваться таким шансом — преступление. Я с самого начала знала, что как только ты завладеешь этим горячим божеством с мощными бицепсами, активными бровями и большим... потенциалом, всё в твоей жизни наладиться! — Расхохоталась она, когда я шлёпнула её по плечу.

— Да. Я сейчас думаю и вновь осознаю, что всё это... всё, всё благодаря Марселю... И не только в материальном плане, в плане связей. Думаю, если бы наши отношения не начались, я бы никогда не приобрела столько смелости воплощать мечту, не обрела бы столько уверенности в себе, чтобы ослушаться отца и начать новую, яркую, насыщенную жизнь. И я понимаю, что у меня ничего нет без него. — Грустно улыбнулась я. — Нам было... так хорошо, Кэролайн. И всё испортила моя ревность к Леоне, которую трудно назвать неоправданной или необоснованной. Я знаю, что всё это в прошлом, но она совершает поступки один, хуже другого, и это буквально не даёт мне спокойно дышать. Я боюсь даже думать, что у Марселя может что-то оставаться к ней. Я думаю, что если бы я почувствовала между ними что-то, это напрочь ранило бы мою душу. — Бормочу я, чувствуя, что слёзы начинают капать из глаз. — Он... необыкновенный. И с каждым днём я понимаю, как сильно, бешено я боюсь потерять его, ведь... Я люблю его, я очень сильно люблю его. Даже когда я узнаю о его прошлом, оно... становится таким явным для меня. Всё потому, что она всё ещё хочет Марселя, это не дает мне покоя. Мне не даёт покоя, что она считает, что имеет право рушить мою жизнь. Марсель не виноват в том, что та девушка, которую он полюбил, оказалась последней стервой, но мне хочется кусать его и бить тарелки о пол, когда он говорит о ней спокойно, или даже снисходительно. — Я утираю ладонями щёки. — Я уехала от него сегодня только потому, что иначе я бы... я бы забросила свой план, совершенно перестала злиться. Потому что захотела бы вновь проводить с ним каждую свободную секунду, позабыв о том, что должна сделать. Я должна спасти нас от этой мрази. Я должна быть настроена зло и враждебно. Марсель слишком, слишком смягчает мои острые углы и укрощает мой пыл, его энергия ненавязчиво подавляет меня, мою яростность, и я становлюсь слабой и нежной, такой, какой становится женщина только с настоящим мужчиной... это непередаваемое чувство, которое, безусловно, мне приятно. — Я тяжело сглотнула. Кэролайн широко распахнутыми глазами смотрела на меня. — Слушай, наверное, быть может... это ужасно, что рядом с ним я чувствую себя такой слабой и безвольной, не способной заниматься ничем другим, кроме как быть рядом с ним? Это какая-то болезнь, верно?

— Это любовь, Кэт. Это прекрасно, а не ужасно... — Её глаза блестели от слёз, когда мои уже жгли щеки. — Подружка, не плачь! Знаешь, я так счастлива за тебя... Ты всегда была достойна такой любви. Большой, искренней и настоящей, любви, которая поглотит тебя, любви, которой так не хватало в твоей жизни... — Простонала Кэролайн и обняла мою шею, уткнувшись носом мне в волосы. — Ты всегда оставалась собой, даже в самые тяжелые моменты. Ты достойна настоящих чувств...

— И ты, ты, Кэр... Да, быть может, у Стефана было много женщин, которые шлейфом прошли по нему, оставив плохую репутацию, но ни одна не значила для него столько, сколько ты. Он никогда не сможет тебя забыть, не сможет отпустить, потому что он любит, по-настоящему любит тебя.

       Мы пролежали так, плача и обнимаясь, минут двадцать. Я поймала себя на том, как мне не хватало её. Не хватало теплых объятий, горячих слёз, хороших слов и такого живого, настоящего понимания. Такие моменты, когда без страха можешь говорить то, что у тебя на душе, стоят очень дорого. Люди, которым можешь доверить свои чувства и мысли — так же дороги. Только с годами, когда мы начинаем взрослеть, мы начинаем ценить таких людей, потому что несмотря на длину жизненного пути, такие встречаются крайне, крайне редко...

     Немного позже, чтобы успокоить нас, Кэролайн пустила какую-то смелую шутку насчёт Леоны — и мы расхохотались. После она громко и весело проговорила:

— Свяжись с GQ завтра же! Запишись в «Seattle Model Management», чтобы узнать, в каких агентствах ещё есть эта сучка, а я буду с тобой рядом и помогу тебе от неё избавиться. Ведь, как только ты закончишь, ты вернёшься к Марселю?

— Да, конечно. Я уже этого жду. — Улыбаюсь, чувствуя, как по телу распространяется тепло, едва я представляю его объятия.

— Я предупрежу своего братика Мойерса, что буду отсутствовать сегодня. Он прикроет меня перед Марселем, если тот, вдруг, приедет в офис. — Поиграв бровями, с широченной улыбкой произнесла Кэролайн и принялась строчить ему смс-сообщение.

— Почему ты называешь Фила по фамилии? — Широко улыбнулась я.

— Ему так больше нравится. — Рассмеялась она. — И мне, если честно, тоже.

       Болтая о её брате Филе, который потерял голову, когда увидел пришедшую однажды к ним в офис сестру Марселя, Софину, — мы очень много, до слёз смеялись. Она, сев на постели, в ролях показывала, как у него отвисла челюсть при виде неё. Копировала то, как он, потерявший голову чудак, заикался, когда она у него что-то спрашивала. Стала щипать свои щёки, чтобы показать, как он покраснел, когда та едкая — насколько она мне запомнилась, — блондинка ему улыбнулась.

     Также моя подружка не упустила того, что он расстроился, когда увидел рядом с ней её опасного парня, Микеле Арбаля — очень статного и брутального мужчину, который заставил его одним взглядом закатать губу обратно. Мне было искренне жаль Фила, почти так же, как Джефа Саммера в ситуации с Кэролайн. Почему хорошие парни влюбляются в девушек, которые... им не по зубам? Пусть это звучит грубо, но это так. Нет бы — найти спокойных, уравновешенных и сдержанных — под стать им самим, но нет, они ищут приключений. Парни, которые нравятся таким «оторвам», как мы, зачастую нас заставляют страдать... только Марсель Грей, он, только мой единственный — исключение. Моё исключение из всех возможных правил, которые к чёрту не сдались, когда он рядом со мной.

     Марсель кружит меня в танце. Мне так приятно и легко... Его руки сжимают мою талию так крепко, что сводит рёбра, а сердце встречается с грудной клеткой от каждого толчка. Я смотрю в его серые глаза, такие блестящие в свете огромных люстр и вижу космос. Вижу вселенную, раскрывшую объятия только для нас двоих: мы в невесомости, нам так приятно и хорошо... Марсель наклоняется, чтобы поцеловать меня, но медлит. Я чувствую только его горячее дыхание. Его взгляд вдруг становится холодным и осуждающим. Мне страшно, в груди давит. Духота. Испарина покрывает виски, пока его взгляд вытаскивает все силы. Хочу закричать, просить отпустить меня, но не могу пошевелиться. Скованная. Его ледяная рука накрывает мою щеку с оглушающим звуком, и я резко выдыхаю, открывая глаза.

— Нет! Нет...

— Кэтрин, кошмар! Проснись, проснись, кошка... — Я не сразу понимаю, что это наяву.

Но если это наяву, то... что здесь делает Марсель?!

— Марсель! — Я пытаюсь звучать негодующе, но выходит какой-то жалкий испуганный всхлип, после которого он притягивает меня за талию к своему телу.

Это тепло, исходящее от него, как от солнышка, дарит покой. Марсель — одно солнце в своем роде, испускающее лучи, которые не причиняют мне боли, солнце, но соединение с которым у меня нет аллергии. Он целует меня в волосы, усаживая в объятиях на постели. Мне так приятно...

     Господи. Меня никогда не мучили кошмары. Но вот, одна ночь без него — и я уже сама не своя. Я бормочу какую-то ерунду в его шею и всхлипываю от судорог, которые выстреливают в горло.

— Тише, тише, Кэт. Ты разбудишь подругу... — Хрипло шепчет он. Когда я заглядываю в его глаза, то замечаю, что их блеск поблек, а под веками пролегли полукруги усталости. Это моя вина. Я обнимаю его за шею и сжимаю волосы на затылке. — Ты заставила меня понервничать, Кэт. — Сипит Марсель.

— Прости, прости меня, пожалуйста... — Шепчу искренне, судорожными поцелуями покрывая его висок.

— Не прощу. — Отвечает он слабо слышно, и моё сердце замирает. — Не прощу, пока ты не простишь меня за мою оплошность... Думаю, ультиматум звучит справедливо, потому что твоя ошибка гораздо серьёзнее моей. Ты напугала меня до смерти, Кэтрин. Я, блять, хочу придушить тебя в порыве жгучей страсти, но у меня нет никаких сил, ни моральных, ни физических, и за это я терпеть себя не могу сейчас. — Когда он заглядывает в мои глаза, я вижу, как они наливаются болью. — Кто дал тебе право так убегать от меня? Кто позволил тебе так поступать со мной, Кэтрин? Оставить меня в полном одиночестве, в тот самый момент, когда я был уверен, что ты уже никуда от меня не денешься. Ты знаешь, как это больно, Кэт? — Я с льдом в крови осознаю, что вижу этот осуждающий взгляд из моего сна.

     Его ладонь тянется к моей щеке, чтобы накрыть её, — и я замираю, опасаясь, что буду ощущать тот же холод. Однако расслабляюсь, чувствуя это жгучее, обжигающее тепло. Это не огонь, не лава. Это мой Марсель. Марсель, которого я знаю. Марсель, у которого просто нет сил, который не может физически сердиться на меня. Потому что любовь это всё, что движет его существом, всё, чем наполнены его и мои вены. Слёзы застилают глаза, и он ловит их большими пальцами прежде, чем они скатятся на щёки.

— Прости меня, Марсель. Я... я тебя давно простила. — Часто киваю, чувствуя, что вот-вот захлебнусь комком в горле. — Пойми меня, пожалуйста. Причины, по которым я ушла, действительно веские. Мне нужно было так поступить, потому что я... Я просто... мне нужно...

— Я просто не могу без тебя. — Хрипит он, прежде чем накрыть губами мои. Мы сливаемся в нежном поцелуе — и мне буквально сносит крышу.

     Его язык — мягкий и влажный, гибкий и изящный, ласкающий мой рот, — скользит к моему языку, подстраивается под него, когда я начинаю отвечать ему. От смешения чувств и бурных ощущений — я не могу сдержать хриплого выдоха. В его словах, в его поцелуях, в его взгляде столько боли, что во мне зарождается страх: вдруг я не смогу выдержать напора таких чувств.

     Я падаю на подушку, позволяя Марселю оказаться надо мной, отдаюсь поцелуям, совсем позабыв о... Кэролайн. Чёрт!..

     Я кладу руки на бицепсы Марселя, до боли сжимаю их, чтобы попытаться остановить, но, вместо этого, только притягиваю его к себе, вжимаю в себя, ведь мне хочется ощущать его рядом, — ещё ближе, — ощущать его тепло, несмотря на предрассудки, опасения, протесты здравого смысла.

      Мои ноги самовольно оплетают его талию, — тяну его ближе, надавливая всем своим весом и стопами — и ощущаю во всей полноте его горячее тело. Я чувствую мощный торс моего мужчины, спрятанный за чёрной футболкой. Я чувствую его всего — такого пылающего, гладкого, мягкого, жёсткого, — будто он уже без одежды.

Он гибок, как ягуар, он быстр, уверен и силён. Его огонь, тот самый, что идёт изнутри — из самого его сердца, сжигает материи. Сжигает его и мою кожу, не говоря уже об одежде, которой я не вижу на нём и не чувствую. Мы морально обнажены — с этим ничто не сравнится. Только ощутив его эрегированный член, я более-менее прихожу в себя, вцепляясь ногтями в кожу его головы. Я прихожу в себя, цепляясь за остатки разума, несмотря на то, что его дурманящий запах пьянит, а он... Он так безжалостно, смертельно сильно меня заводит.

— Марсель, Марсель... — Хриплю я в его уста, когда могу, когда вспоминаю, как говорить и что.

     Наши поцелуи становятся всё короче — такие яростные, поистине голодные и страстные, дающие нам обоим выпускать учащённое, резко севшее дыхание. Он перебивает меня лёгкими касаниями своего порочного рта, которые только кажутся безобидными, а на деле — обжигают.

— Марсель, тут Кэролайн... Марсель... Мы не можем... Марсель!..

— Плевать я хотел на всё... — Хрипит он, часто дыша. Другого ответа я и не ожидала.

Ловлю себя на мысли, несколько ужасаясь, что «другой ответ» меня бы разочаровал.

— Мы ещё как можем, Кэт. — Его руки скользят по моему телу. Марсель шумно улыбается, понимая, что на мне его одежда. Он мокро целует меня в сосок через футболку. Я кусаю губу, чтобы не завыть.

           Надо попытаться остановить его...

      О, боже!

           Что за наивность? Собственный пьяный разум смешит меня! Это даже в мыслях звучит глупо: «остановить Марселя».

     Это так же бессмысленно, как пытаться затормозить извергающийся вулкан или снежную лавину. Я должна попытаться, но я... Я так хочу его! Хочу его одного. Хочу его, своего мужчину, чёрт подери. Меня останавливает только то, что я не сдержусь и буду очень громкой, всё испорчу... Можно конечно спрятаться где-нибудь, найти более подходящее место, но... наверняка тогда услышит отец, да и сил встать — у меня уже нет от его ласк. От желания я обездвижена. Он действует, как опасный гипнотизёр.

— Я не смогу, Марсель! — Скулю я. — Она спит сейчас, но она проснётся, я не смогу молчать. Я буду стонать, я не сдержусь, Марсель, я буду кончать и стонать. — Его взгляд вспыхивает, когда я хриплю это громким шёпотом, извиваясь под ним змейкой.

— Придётся сдержаться. — Он безжалостно, злорадно ухмыляется, заставляя меня сильнее сжать его ногами. — Ты сама покинула наше ложе, крошка. Теперь придётся сдерживаться. Снимай мои штаны, смотри, как сильно натянула... мне срочно они нужны.

     Он игриво вздёргивает брови, пытаясь казаться менее заведённым, пытаясь показать, что он контролирует ситуацию больше меня, но я вижу, что он до предела напряжен от возбуждения. Желваки играют по лицу, на виске пульсирует венка, про которой хочется пробежать языком, что я и делаю, когда он со вздохом прижимается к моему уху губами. Марсель тянет штаны за резинку — по пылающему паху проскальзывает приятное дуновение, которое заставляет меня задрожать каждой жилой. Я кусаю себя за запястье, когда его пальцы накрывают моё пылающее лоно, начиная увлажнять и без того мокрую киску, что стонет от желания громче моей души.

— Ты такая мокрая, Кэт. Я люблю тебя, когда ты такая мокрая. Тебе нравится грязный секс, тебе нравится, что тебя могут поймать в этот момент и увидеть... Ты охренеть, какая извращенка и мне это так сильно, так безумно в тебе нравится. — Хрипло шепчет он, обжигая дыханием моё ухо. Сознание затуманивается. Я кусаю себя за запястье, всхлипывая в него, и прижимаю Марселя за поясницу ближе к себе, желая скорее ощутить его.

— Марсель, войди в меня. Умоляю. Я хочу трахаться. Я хочу твой член. Марсель, пожалуйста. — Молю я дрожащим шёпотом, бью его кулачками по спине, периодически стягивая ткань футболки, чувствуя жар, обжигающий поры кожи, пот, который извергается и смазывает наши тела, чтобы они действовали чётко и слажено, работая, как часы.

     Мой сексуальный парень ничего не произносит. Он кусает меня за мочку, заставив вздрогнуть и оторваться всем телом на несколько секунд от опоры, взлететь с постели. Не соображаю: визг ли это «молнии» его чёрных сексуальных брюк, или такое шумное, резкое движение крови от сердца к венам, — но когда его член оказывается во мне, я не могу сдержать звонкого и хриплого стона.

— Блять, Кэт! — Марсель шикает на меня едва слышным шёпотом и зажимает мой рот ладонью, замерев и смотря прямо в мои зрачки. Так проходит несколько самых эротичных в моей жизни секунд. Он во мне и смотрит на меня, как голодный зверь, с трудом сдерживается от бешеных, беспрерывных движений, которые так хочу... Так хочу, что готова умереть от возбуждения. Со стороны Кэролайн разносится недовольное мычание. Я жмурюсь и дёргаюсь, пытаясь оттолкнуться от Марселя, моментально протрезвев. — Не смей дёргаться! — Его шипение, вызывающее новый поток соков в лоне... Я тут же, снова пьянею — встречаясь взглядом с его глазами и чувствуя глубокий толчок, из-за которого до крови прикусываю его ладонь, чтобы не заорать.

     Марсель смотрит мне в глаза и начинает размеренно, часто, глубоко двигаться. Пот капает с его лба на моё лицо, опаляя меня и заставляя сходить с ума, терять рассудок. Глаза от наслаждения закатываются за орбиты.

— Кэт, ты даже дышишь громко... — Марсель произносит это одними губами, но я его понимаю. Блять! Я редко говорю это слово даже мысленно, но сейчас это реальное, действительное и неоспоримое — «блять», — как описание всего моего состояния. Слово, в котором весь смысл моих эмоций и чувств, изображение всех моих ощущений сейчас, изображение его, ведь он... Он, мой Марсель, слишком сексуальный. Его брови сосредоточенно нахмурены, глаза блестят, рот приоткрыт. Он прекрасен так убийственно — моё сердце замирает. Воздух между нами накалён до предела, я давлюсь им каждый раз, когда втягиваю в ноздри и поражаюсь аромату наших тел, нашей страсти и любви... Это неописуемо. Губы Марселя медленно шевелятся, в то время как быстрые толчки заставляют меня громко хлюпать, и я готова умереть. Умереть от оргазма. — Кэт, ты так прекрасна, когда моя ладонь зажимает твой рот... Ты такая... нежная. Твои глаза ещё затуманены сном, твои щёки такие алые... Кэт, я люблю тебя. Кэт, ты моя. Ты моя девочка. Ты знаешь, что ты только моя девочка и ничья больше?

     Я скулю в его руку и когда понимаю, что становлюсь слишком громкой, начинаю кусать и сосать кожу его ладони. Так хорошо, хорошо... Я совсем скоро умру. Только перед смертью может быть так хорошо. Сердце колотится, как заведённое. Все мои мысли и чувства путаются, органы зрения непрерывно связаны со слухом, а голос сел из-за душераздирающих криков, которые я сдерживаю. Из моей гортани рвётся что-то, похожее на хрип. Марсель мычит, соблазняя меня своими губами, заставляя вытащить язык и облизать его ладонь. Он открывает губы — слышится глубокое «О», — такое протяжное. Блять, мне остаётся только течь, как последней сучке. Мне больно от удовольствия!..

Я проникаю руками ему под футболку горячими, одеревенелыми, дрожащими руками. Я сжимаю его так, словно хочу сломать хваткой его рёбра. Марсель чувствует меня, ловит каждую мою потребность, каждое желание... Он начинает бешено биться, ускоряться, сильнее затыкая мой рот рукой, — и я не в силах, без возможности что-либо произнести, — только киваю, часто-часто киваю, как бы прося: «пожалуйста, сделай так, чтобы я кончила... пожалуйста, нет сил терпеть... да, да, малыш, ты всё правильно делаешь, пожалуйста, не останавливайся».

     Глаза Марселя блестят, а алые губы краснеют, переливаясь от слюноотделения. Мне хочется засосать их, закусать, и я, смотря на его уста, — такие желанные мною и манящие, — творю непотребные, бесстыдные действия с его ладонью своим ртом. Его член достигает той самой точки «G», — он проходит в меня глубже некуда — низ живота наливается свинцом, а позвоночник хрустит, когда я вдруг изгибаюсь дугой на смятой постели.

Дёргаюсь, как от тока, даже боясь повернуться в сторону спящей на боку Кэролайн, и... о... Да! Да! Начинается. Меня трясёт. Трясёт, — и я ловлю эту дрожь, до мяса кусая руку Марселя: чувствую кожей, как из моих глаз брызгают слёзы. Он замирает, пока мои складки, руки и ноги, всё сжимается вокруг него. Я ловлю его собой в капкан, не в силах отпустить, не в силах отказаться от него ни на секунду. И только тогда когда я с громким выдохом «ах» отрываюсь от его руки, обессиленно откидываюсь на подушку, он начинает трястись... Трястись и кончать, истекать в меня спермой, которая обжигает всё внутри и дарит первобытное, безумное, сумасшедшее наслаждение, сверх того оргазма, что я испытала. Это будто... вторая порция удовольствия, та, что захлёстывает и вырубает последнюю трезвость мысли.

  Марсель падает на меня сверху и зажимает меня своим телом, так крепко, что дыхание перехватывает. Да, Господи, да... Мои губы открываются в безмолвии, в сопровождении шумного выдоха, и я плачу, неслышно, закрыв глаза, только чувствуя солёные капли, смачивающие ресницы, стекающие на губы и подбородок, льющиеся по вискам. Марсель прижимается языком к моей щеке, начиная слизывать их, делает это мягко и нежно, неторопливо, с каждой слезинкой. Когда он выходит из меня, приятная дрожь начинает сотрясать тело, и тогда он, столь же дрожащий, зажимает в руках мою голову и скрепляет губы печатью протяжного поцелуя.

— Марсель... — Чуть слышно хриплю я.

— Ты возвращаешься со мной домой. — Безапелляционным тоном заключает он. Хриплый голос, севший, но властный. Я пробегаю пальцами по его щеке нежно и мягко... Затем толкаю в грудь и он с громким грохотом, стоном, в сопровождении моего смеха — валится с кровати.

— Кэтрин! — Слышу сонный вой Кэролайн, которая начинает оборачиваться ко мне. Чёрт, очень вовремя. Хотя, могло быть и похуже.

     Это конец. Щёки заливает алый закат. Когда я смотрю на Марселя, распластавшегося на полу со своим голым агрегатом, и с ужасом округляю глаза, он начинает ржать. Пока Кэр оборачивается, в лихорадке шарю по постели руками, мысленно подавая в розыск на свои штаны, — но ни черта. Марсель с неслышным смехом, пряча в брюки свои... причиндалы, указывает мне рукой в левый угол у стены. Одариваю Марселя хищным взглядом и жестом показываю, чтобы он вёл себя тихо. Резко выхватываю у Кэр одеяло и натягиваю по самое горло, хотя надо прикрыть только... Она трёт глаза, недовольно простонав. Осматривает меня с ног до головы и обеспокоенно хмурится.

— Ты что, замёрзла? Что с тобой? Ты вся красная!.. У тебя жар? Озноб? — Она кладёт руку на мой лоб.

— Нет, нет, Кэролайн, всё нормально. — Я беру её за руку и крепко пожимаю. Мой голос, как у больной гриппом. Чёрт. Кэролайн широко распахивает глаза.

— Да ты простудилась! Я пойду к мистеру Риду и... — Боже, нет!

— Нет, Кэролайн, нет! — Я прочищаю горло и звучу уже более... «здорово». — Всё в порядке, я тебе клянусь. Мне просто приснился кошмар. Во сне я много плакала. И кажется, у меня опять аллергия на азалию, скорее всего... Ты... Ты не хочешь в душ? Давай ты первая? Потому что ты долго красишься, а я... — Продолжая говорить, я с тумбочки беру телефон. — А я делаю это быстрее и... я пока забью в навигаторе наш сегодняшний маршрут.

— Ты что, нервничаешь, Кэтрин? — Тихо спрашивает она и берёт мою вдруг заледеневшую руку.

— Нет. Нет. Правда. Ну, только если чуть-чуть... Уверена, это всё из-за кошмара. Иди, иди первая. Мне нужно отлежаться. — Убеждаю я её кивками. Кэр чуть щурится, с недоверием окидывая меня взглядом.

— Помни, чтобы осуществить твой план в высшем виде, ты не должна паниковать. Ты совершенно не должна накручивать себя. Ясно? — Медленно проговаривает она и кивает, смотря в мои глаза.

— Да. Конечно, Кэролайн.

— Я буду рядом, так что тебе незачем переживать.

— Я знаю. — Теперь я сама беру её руку и пожимаю. — Спасибо, Кэр. — Вместе мы переводим дыхание и сидим несколько секунд, уставившись друг на друга. Она встаёт, взяв свою одежду и заходит в ванную комнату, закрыв за собой дверь.

     Я выдыхаю с облегчением, а после смотрю на Марселя, спокойно лежащего на полу, с довольной улыбкой Чеширского кота. Когда я встаю с постели и, подняв штаны, натягиваю их на задницу, он в мгновение ока оказывается рядом со мной.

— Марсель! — Обернувшись, взволнованно выдыхаю я. — Тебе лучше уйти. Я не хочу, чтобы Кэролайн тебя видела.

— Вот как... оттрахала меня, а теперь гонишь? — Ухмыляется он, поправляя футболку. — Ладно. — Его выражение лица мгновенно сменяется на серьёзное. — Когда ты вернёшься домой и что ты задумала?

— Что я задумала, ты увидишь на деле, когда всё решится. Когда вернусь... это тебе придётся решать с отцом. — Кокетливо смеюсь я, начав расчёсывать волосы.

— Ты с ума сошла? — Его глаза округляются. — Я еле уговорил его пустить меня к тебе!

— Ну, если хочешь счастья, борись. — Я поцеловала его в щёку. — Целый день я сегодня буду занята. Так что... Тебе правда пора, Марсель.

— Это Кэролайн тебя привезла сюда вчера?

— Да, моя подруга меня выручила.

— Почему она не на работе?

— Тот же вопрос боссу.

— Её надо уволить.

— Если ты это сделаешь, я вообще к тебе не перееду больше. Никогда!

— Напугала... Переедешь, вот посмотрим. Не так долго тебе осталось. — Он ухмыльнулся, проводя рукой сквозь свою челку. Я с широкой улыбкой потянулась к нему, чтобы поцеловать в губы.

— Иди... иди, Марсель. Мы друг другу всё простили. Но пока я Кэтрин Рид, — я сделала акцент на фамилии, — Я должна жить в отчем доме, как порядочная. — Он игриво прищурился.

— Я заеду к тебе вечером.

— У нас Кэролайн будут девчачьи дела вечером. — Он надул губы. Я потянулась к нему, вплела пальцы в волосы и нежно, глубоко поцеловала его с приглушённым стоном. Когда я отстранилась, он уже во весь рот улыбался. — Твоя «мамочка» решит все проблемы с маленькой сукой Хейз-Эдвардс, совершив возмездие за всю ту чёртову гадость, что она умудрилась сделать. Чаша моего терпения не просто переполнилась, она с треском, к чёрту, лопнула, Марсель. Когда я рядом с тобой мне хочется постоянно с тобой... тебя... — Глаза Марселя расширились. Я с улыбкой закусила губу. — Короче, я безумно люблю тебя. И рядом с тобой я себя не контролирую.

— Кэт... — Хрипло шепчет он. Я широко улыбаюсь:

— Одна из причин, почему я люблю секс — это растерянный папочка ты.

— Одна из причин, почему я люблю секс... — Говорит Марсель, сжав двумя пальцами мой подбородок и смотря в мои глаза, — Это ты — ведь ты становишься очень деловой задницей. — Я с улыбкой морщу нос, и треплю его за щёчку, когда он тихим смехом опаляет мою кожу.

— Кхм-кхм. — Я вздрагиваю, услышав кашель, и подпрыгиваю на месте, а Марсель прижимает меня за талию к себе, хохоча, и целует в плечо. Дверь распахнута в ванну, в проёме стоит Кэролайн с мокрыми волосами. Чёрт! — Вы... вы же только сейчас собирались им заняться, а не уже... — Она хлопает глазами. — Господи, скажите, что вы только собирались!

— Мы бы уже триста раз успели потрахаться, пока ты купаешься, так что вариант номер два. — Смеётся Марсель.

     Я краснею. Мы с Кэролайн смотрим друг другу в глаза, пока её рот шокировано открывается и она очень медленно всё осознаёт.

— О, Господи! — Стонет она и закрывает лицо руками. — Господи, почему, почему именно я?

— Тебя танком не разбудишь, Кэролайн. Всем бы такой сон. — Хохочет Марсель. Кэролайн хватает с кровати подушку и начинает бить его, что есть сил.

     Я смеюсь, отстранившись, и смотрю на них. С воплями и глухими ударами подушки, она выталкивает его за дверь, но он успевает послать мне воздушный поцелуй напоследок. Я со смехом иду в ванную комнату и до слёз смеюсь чуть ли не всё то время, что принимаю душ. Конечно, Кэролайн выпроводила его не очень галантно, но пряниками Марселя от меня не выманишь... И от этого особенно тепло, приятно и отрадно. Именно в таком настроении, как я, люди и завоёвывают настоящие высоты. На месте Леоны — я бы уже паковала чемоданы.

                                                                                         Автор

     Айрин медленно перелистывала одну страницу журнала за другой, закинув ногу на ногу и медленно цедя через трубочку глиссе. У неё болела голова после тяжелой вчерашней ночи, поэтому она и убежала на обед из бутика одна, чтобы провести время наедине с самой собой, а не с этими трещотками, которых для своих торговых дел выбрала Эва. Будь у Айрин меньше терпения, она бы сменила персонал, но торговля шла хорошо и жаловаться на работу девушек — было грех, поэтому она терпела их болтливость и бестактность.

     Мигрень, к сожалению, её не покидала. Видимо, это всё те полуночные, вчерашние и до конца непролитые слёзы, теперь собранные у висков, — они давили ей в голову и пульсировали по напряженным венам. Вчера... Теодор сказал, что всё равно будет любить её, ведь «первая любовь не умирает», даже если ничего вернуть невозможно. Это заставило её задуматься.

     Её худые белые пальцы дрожали, будто после утомительной любовной ночи, и ей нравилось то мягкое, убаюкивающее чувство... спокойствия, благости, которое она испытывала, несмотря на горечь. Пейзаж Нью-Йорка за окном был особенно прекрасен в дневное время — этот город жил, он бурлил людьми, которые толпами и в одиночку шли по проспектам, по-осеннему туманным и серым.

     Дэйзи прислала ей сообщение, что вместе с отцом они собираются поехать в парк аттракционов и спросила, не может ли она бросить бутик на менеджеров и приехать к ним? Айрин сама себе задала этот вопрос. Утром она долго стояла в дверях, там, где Теодор спал на большой кровати, раскинув руки, как ребёнок. Он выглядел моложе и беззаботнее во сне. Кажется, если бы она имела право жены, она бы обязательно наклонилась и поцеловала его приоткрытые розовые губы, провела рукой по негрубой щетине... После этих мыслей ей бы было стыдно смотреть ему в глаза, так что она поспешно ответила коротким словом «нет», но этот ответ Дэйз явно не устроил.

Тогда она начала присылать маме прекрасные фотографии, сделанные на просторах парка, буквально дразня её, а в конце прислала лицо... её смеющейся любви, лицо Теодора Грея, который, скорее всего, не подозревал, что именно в этот момент его фотографируют. Он был так прекрасен в своем темно-бордовом плаще, в чёрной водолазке и таких же брюках, на длинных и стройных ногах. Сколько себя помнит, Айрин всегда поражалась правильности его черт — красота Анастейши в нём был скрыта мужественностью, перешедшей от Кристиана, и всё это смешение превращало Теодора в загляденье.

     Айрин, сколько помнит их вдвоём, — всегда, на любом вечере, — ловила женские взгляды, адресованные её мужу. Он напрочь никого не видел. Это всегда её восхищало и, порой, даже пугало в нём... Именно поэтому она не думала, что он когда-то будет способен предать её. Теодору было не свойственно предательство, в нём просто-напросто отсутствовал этот синдром изменщика — и Айрин знала, с болью осознавала и понимала, что Теодор — тот утерянный ею навсегда, предатель Теодор, — Теодор, который освободился, вернулся к самому себе, — обновлённому и свободному, — это её награда и вина. Она не могла не согласиться. Она рискнула прийти, чтобы снова увидеть его на расстоянии вытянутой руки...

     Дэйзи прислала радостные смайлики, а Айрин начала быстрее опустошать бокал кофе, при этом глупо и счастливо улыбаясь. Она вспоминала, как ездила вместе с Теодором и своим маленьким, тогда ещё совсем родным братом Джеем в парк аттракционов, что расположен ныне в далёком-далёком ей Далласе.

Тогда её брат был ещё совсем маленьким мальчиком с большой мечтой. Сейчас Джей Уизли достиг всего, чего хотел: он стал известным футболистом, но после тяжелый травмы, после долгих лет реабилитации оправился и, теперь в Калифорнии тренирует одну из главных лосанджелесских футбольных команд. В Лос-Анджелесе он живёт вместе с женой Шейл и сыном Луи. А также с её старенькой, «реальной» мамой Хайден Уизли. С грустью Айрин подумала, что было бы совсем неплохо навестить их, может даже с Дэйзи... Да, после того, как Айрин сблизилась с Эленой, между ней и Хайден выросла какая-то странная, практически непреодолимая стена. Она не была заметна слишком явно, но эти препятствия в отношениях, которые шли чередой бордюров, которые постоянно приходилось перешагивать, постоянно давали о себе знать. Они служили преградами между теми тёплыми отношениями матери и дочки, когда потерпели первую трещину — то, как неожиданно Айрин узнала, что не является ей родной по крови.

Прежде чем нырнуть в осенний, прохладный воздух Нью-Йорка, Айрин зашла в дамскую комнату кафешки, чтобы хоть немного привести себя в чувства. Она смочила холодной водой шею, виски и запястья, и как-то не сразу заметила в отражении зеркала эту... взрослую и уверенную в себе женщину с потухшим и циничным взглядом.

Да, она больше не «девочка Айрин». Эта «девочка Айрин» могла бы помчаться в парк аттракционов, только увидев фотографию любимого. Только «девочка Айрин» могла снова забыть о всех ссорах, об обидах и броситься ему на шею, как в омут с головой. Вчера «девочка Айрин» вырвалась наружу, и что теперь? Круги под глазами, головная боль, ломка во всём теле. Так это было всё с ней вчера... Тогда во что она превратиться, если сейчас приедет к ним?

— Безумие. — Полушёпотом сказала Айрин и полностью подставила под воду лицо, смывая каждую каплю косметики с моложавой кожи.

Ей почти пятьдесят, а она выглядит как в тридцать с хвостиком. Бесчисленные «спасибо» танцам и строгой диете, а ещё... Элене. Айрин видела себя не той «девочкой», она видела себя Эленой: с циничными мыслями и потухшим взглядом, неспособной ни на одно из безумств. — «Надо чтоб душа окаменела, надо снова научиться жить...» — Шептала Айрин строчки из стихотворения Ахматовой, распределяя капли воды по лицу, смотря на своё отражение в зеркале.

Она вытащила заколки из волос, позволив им золотом и пеплом упасть на плечи.

— Какая несчастная женщина... — Вдруг сказала она и улыбнулась собственному отражению.

Встряхнув головой, она решила, что было бы неплохо что-то изменить, ибо она верила в слова Элены, что когда меняется что-то в имидже, то меняется расположение жизненных карт.

     А пока Айрин продолжала смотреть в зеркало и улыбаться. Она всегда так делала, когда ей было больно, но сейчас больно... уже не было. Айрин провела пальцем по своим очерченным и ярким, без всякой помады, улыбающимся губам, вспоминая, как вчера коснулась ими губ Теодора; она коснулась их, в деталях вспоминая, как вчера он хотел коснуться этих губ, её губ —снова.

Она не позволила. Она осознала, что сама не позволила. А если бы она поддалась? Пришлось бы отдаться ему полностью... И снова жить со страхом, и снова жить, боясь испытать боль...

Но его выбор был свобода, от которой он вновь хотел отказаться ради неё... Однако дело в том, что у него её уже не было, он уже отдал её Кейтлин. Улыбка с губ Айрин не спадала. Внезапно она вспомнила строчку из любимой новеллы: «Я — женщина, любившая мужчину, и незачем тут меняться в лице...», — она звучала как-то так.

Она была посвящена отношениям, которые закончились. Но те отношения любовников и должны были закончится... А это — брачные узы, которые разорвались, как плохой канат, хотя в мечтах, в общих планах и желаниях — они должны были быть вместе.

— Не будет наших «через сорок лет», Тед. Мы не дождались десять лет. Нас не хватило. — Проговорила она в тишину комнаты.

Вдруг раздался отчётливый стук в дверь и Айрин вышла, в последний раз посмотрев, как-то виновато, на своё отражение в зеркале.

Она даже пожала плечами, как бы сказав: «прости» той девочке, которая уже не вернётся. И сказала: «прощай» той циничной Элене, которая смотрела на неё, будто из потустороннего мира.

Внезапно Айрин подумала, что бы было, если бы Элена, её мать, была жива? Как бы она всё это прокомментировала? Айрин вспомнила своё молчаливое, такое взрослое отражение в зеркале, с улыбкой, с полу-усмешкой смотрящее на неё. Кажется, она бы посмотрела именно так.

«Справедливость всегда на стороне эгоистов», — слышался ей её голос. И, к сожалению, горький опыт показывал Айрин, что Элена была права.

Она написала Дэйзи, что не придёт, потому что у неё возникло одно дело. Это дело заняло два часа, которые Айрин провела в салоне красоты, превращаясь из блондинки в синеглазую брюнетку. Её переход в цвете не сделали слишком резким — чёрный бы ей только повредил, однако тёмный каштан смотрелся дорого, особенно на её тяжелых, всегда таких роскошных и густых волосах.

Ей сделали макияж, показав наиболее подходящий для неё теперь, для её нынешнего облика, — совсем минимум — и ей понравилось то, как свежо и молодо она выглядит.

Она хотела перемен для себя. Она решила стать той, кто сначала начинает с себя, а потом думает о мужчине, о детях и обо всём остальном.

Плюсов в смене цвета волос было множество. Во-первых, нет напоминания об утерянной девочке Айрин. Во-вторых, не так явно сравнение «до» и «после»: это вечное противостояние «молодости» и «женщины, спустя годы». Ну, и наконец, в третьих — не такое частое напоминание в зеркале об Элене... С годами она была всё больше и больше похожа на неё внешне, и уже думала, как она, а не как самоотверженная Айрин. Так в жизни и бывает: кто-то обретает свободу, отрубив на корню прошлое, а кто-то понимает, что часто ошибался, посвящая жизнь одному человеку.

Да, её вина в том, что она ничего ему не говорила, что отталкивала его своим отношением, доверяясь только пустоте. Но о своей болезни ей было тяжело говорить даже с врачом, что уж там говорить о близких людях, за которых она переживала никак не меньше, чем за себя, а даже больше.

     Дэйзи прислала ей смс с фотографией приготовленного Теодором ужина: она написала, что они очень ждут её дома, но Айрин не торопилась возвращаться в квартиру. Она решила ни к кому не торопиться, пока не придёт в себя и снова не поймёт, что творится с ней...

Плюсом смены имиджа являлось ещё и то, что это в сто раз сократит «охоту» на неё папарацци.

Все стремились узнать, что именно случилось в семье Греев, хотели поймать Айрин на улицах, в кафе, в магазинах и торговых комплексах: в плане фотографий это им удавалось множество раз — и Айрин это не на шутку злило, приводя в отменный раздрайв. Так что сейчас она была счастлива идти спокойно, с прямой спиной и не думать, что за ней, где-то с крыши идёт фотоохота. Хотя бы на пару месяцев об этом точно можно было забыть.

      Она зашла в свой бутик, чтобы показаться своим «трещоткам» и послушать сладкую лесть — девушки были молоды, одна краше другой, и конечно, в своем роде, каждая, по-своему восхищаясь Айрин, решалась ей подхалимничать.

Однако Айрин прекрасно понимала, что они, конечно, в курсе их развода с мужем, в курсе всех причин, поэтому, скорее всего, хотели её пожалеть... Но так же видели, что жалости Айрин к себе не простит, особенно от посторонних людей.

    Когда она зашла в магазин, к ней подошла симпатичная синеволосая девушка, — одна из тех самых «трещоток», — и захвалив свою начальницу, вполголоса добавила, что её уже около получаса ждёт статная, красивая женщина. Айрин была поражена: никого она не ждала, и не подозревала, что кто-то к ней заявится, особенно в такой час и в бутик. Когда она прошла дальше в зал ресторана, отдав свой белый плащ Элли — именно так звали синеволосую, — то замерла на полпути. На белом кожаном диване сидела Даниэль в элегантном чёрном платье по фигуре. На спинке кресла висела короткая чёрная кожанка, на её длинных ногах — красовались туфли с острыми носиками, с высоченными шпильками. На губах, к которым она подносила фарфоровую белую чашечку кофе, плотным слоем лежала матовая красная помада. Их последняя встреча с глазу на глаз чуть не закончилась убийством Теодора. Айрин сжала руки в кулаки. По крайней мере, эта брюнетка сейчас на её территории и, если что, можно гнать её в шею... Так, и можно перестать с таким отвращением называть её «брюнеткой», сама-то тоже она уже не блонди... Эта мысль пронеслась у Айрин довольно быстро, не закрепляясь на задворках сознания.

      Когда Дана, наконец-то, соизволила поднять глаза, то не сразу поняла, кого видит перед собой. Но потом Айрин увидела на лице Даниэль настолько искреннюю улыбку, которую, наверное, не видела никогда прежде. Она не понимала, что её пугало больше: приход Даны или эта улыбка.

— А я жду тебя, Айрин. Сменила цвет? Тебе идёт. — Айрин медленно пересекла зал и села на диван, скрестив руки на груди.

— Даниэль. Чем я обязана твоему приходу, улыбке и комплиментам? Учитывая то, что ты планировала меня убить в нашу последнюю встречу, всё это... — Айрин неопределённо провела рукой, прежде чем подложить её под подбородок. — Всё это... несколько странно, если не сказать больше.

Даниэль виновато опустила глаза, а может только хотела выглядеть виноватой. Однако её последующая фраза просто убила Айрин.

— Прости меня. И спасибо. Ты должна была услышать это от меня, а не получать нож в спину, в то время, как ты... вырастила моего сына в любви и удивительной заботе, которую он, безусловно, заслуживал.

— Дана? — Недоумённо нахмурилась Айрин, причём без всякой издёвки. Натуральная брюнетка рассмеялась, очень по-доброму... что тоже казалось странным.

— Я просто сейчас... счастлива. Мой муж приютил двух маленьких сирот, которые уже стали мне... Родными. По мере сил. Конечно, они не заменят Веры, но... — Она почувствовала, как слёзы стали колоть её глаза. — Ах, ладно... Моя покойная мать, когда развелась с отцом, вышла здесь в Нью-Йорке замуж за ныне покойного мистера Бёртона. Он был богат, но разорился, уже лет... десять спустя, после кончины матери. Так как я тогда была в рабстве у Чейфа, я не могла ничем помочь им. У Бёртона и моей матери родился один совместный ребёнок, девочка... Мариннет. Недавно я узнала, что Бёртон умер, а Мариннет одна тянет огромную семью тунеядцев, её сводных братьев и сестёр, до сих пор не вышла замуж. Странно было увидеть сестру, спустя столько лет, особенно когда для неё ты —была мёртвой. Для всех мёртвой, погибшей при загадочных обстоятельствах и за ложью, за слоем тайн, покрытых мраком... — Она вдруг замолчала, всматриваясь в лицо Айрин. — Знаешь, тебе правда хорошо брюнеткой... Когда я увидела тебя блондинкой, я буквально... видела перед собой Элену. — Она вздохнула, когда её вдруг, словно, передёрнуло. Она сделала ещё один маленький глоточек кофе. — Ладно, я отвлеклась... Так вот, я приехала помочь. Это было ещё более странным — я и помощь кому-то, однако факт остаётся фактом. Она рассказала мне о причине всех их бед. Однажды Бёртон связался с мафией... Последние годы он боролся с сыном ублюдка, которому тот задолжал, но... у него всё схвачено. Бёртон был крупным редактором, но его статьи печатали только за большие деньги. Когда он начал писать о структуре работы бандитов, путая следы, его не трогали... Но когда он начал чуть ли не напрямую называть имена действительно опасных людей, его стали жать. Поговаривают, что со свету его сжил и разорил... парень твоей дочери Софи. Микеле Арбаль, который для всех сейчас вполне безобидный бизнесмен, владелец сети частных издательств... Он крупный бандит, который... Прости, что говорю тебе это, но... Он пользуется твоей дочерью, Айрин. Она одна из крупных лиц  американского телевидения. Микеле получает от её работы колоссальную выгоду. Он посвящён во все дела главной — телевизионной сферы распространения массовой информации. А это значит, что он наживается на горе других, а твоя доченька, возможно, сама того не зная, в этом ему помогает.

— Это бред. — Отрезала Айрин, не желая верить в происходящее. — Микеле больше не связан с мафией, а моя дочь Софи его очень любит. Она бы не была с недостойным человеком. Тебе что, эта Мариннет прямо назвала его имя?

— Она назвала имя Джейми Бествуда. Однако когда я рыла информацию, чтобы отомстить вам, я увидела в архивных документах целый список имён Микеле, в числе которых было и это. Айрин, послушай, мне незачем тебя обманывать... Мне от этого нет никакой выгоды. Я ничего ещё не добилась тем, что ненавидела тебя.

— Как же, не добилась? Мы с Теодором в разводе, разве ты не этого хотела?

— Я хотела, чтобы этот яйценос сдох. Тебя убивать у меня особого желания не было, только когда я воткнула нож в него, я поняла, чего хотела больше жизни. — Мило улыбнулась Дана. — Скажи, всем ведь было бы лучше, если бы он...

— Замолчи. — Даниэль закатила глаза.

— Ладно. — Вздохнула она, опустошая наконец чашку кофе.

— Как ты узнала о беременности Кейт?

— У меня везде есть связи. Брат моего мужа её женский врач, он уже лет двадцать живёт и работает в Аризоне. После того, как мои люди выследили похождения в отель твоего благоверного с этой рыжей куколкой, я взяла всё под свой чёткий контроль. Знаешь, Айрин, эта дрянь меня бесит даже больше, чем ты... Однако жизнь весьма ироничная штука. Мы с тобой боролись за одного мудака, а он, по итогу, натрахал нас обеих.

— Ты закончила? — Айрин отвернулась, чуть сморщившись.

— В чём дело, Айрин? Слабый желудок? О, точно! Я ведь совсем забыла, что ты бывшая танцовщица. Как ты, ничего толком не едя по жизни и живя с этим конченным Теодором Греем не нажила себе язву?... Хотя, то, что ты нажила, тоже не самое приятное в жизни.

— Я это пережила. — Сглотнула Айрин. Дана пристально смотрела на неё. Она больше не видела в ней врага, она никогда толком не видела в ней что-то зловещее. Скорее, жертву. Жертву какого-то коварного умысла судьбы. Только сейчас Даниэль было её жаль.

— Да. Мы многое пережили. И всё из-за одного ублюдка.

— Не стоит всё скидывать на Теодора. Я виновата в очень многих вещах перед ним.

— Однако очевидно, что он конченный, а не ты. Ты всегда будешь милой жертвой в глазах общественности, Айрин. Я никогда ни о чём не жалела. Но тебя мне... в этой истории жаль.

— Почему? — Сглотнув, спросила Айрин, сжимая виски и стараясь выбросить из головы то, что она услышала о Микеле.

     Поначалу Айрин, как и любая мать, серьёзно опасалась его, это было даже спустя год знакомства. Но после их более тесного и непринужденного общения в Доминикане, материнское сердце правда поверило в то, что этот мужчина уверен во всём, что делает: в своей жизни, в своем доходе, а главное любит, любит и бережёт её родную старшую доченьку, которая так похожа на неё, её Софину.

— Мне жаль тебя, потому что ты, в отличие от меня, знала его любовь и потеряла. У меня её не было вообще, поэтому мне под силу сказать, что я его терпеть не могу. А для тебя опция ненависти к бывшему, к сожалению, заблокирована. — Даниэль встала и оправила юбку. — Но я нашла этот бутик, чтобы поговорить с тобой не о нём и о твоём удручённом положении, которое явно скрашивает только твоя работа и новая причёска. Я пришла к тебе для того, чтобы ты поговорила со своей дочерью и уберегла её от неверного шага, даже рискнув поставить запрет на продолжение её отношений с Микеле. Наши матери говорили с нами... Уверена, Элена тоже чистила тебе мозги насчёт Грея, иначе бы не встала на мою сторону, выбрав меня орудием избавить тебя от него. Кажется, наши матери видели всё наперед, а мы... Мы считали, что мы всё знаем лучше. И вот, итог. — Дана развела руками. Айрин поднялась с места и пристально посмотрела в её глаза.

     Для себя она решила не пороть горячку раньше времени, а, вернувшись в Сиэтл, просто понаблюдать, и, если что, найти достойные доказательства, которые убедили бы и её, и, впоследствии, Софину. К этой странной, непонятной и какой-то на удивление доброй Даниэль, такой мягкой, у неё были свои вопросы, свои «очные ставки». Она уже задала почти все. Но, на самом-то деле, больше всего её интересовал один-единственный:

— Почему ты отвергла Дориана и Доминику?

Что-то похожее на страх застыло в глазах красавицы с ледяным взором. Айрин смотрела на эту женщину, и узнавала в ней новую, какую-то совсем другую Даниэль.

— А зачем им моя боль, Айрин? Дориану я никогда не заменю тебя, а Доминика никогда не увидит во мне альтернативу Элайн. Я человек, который кусает всю жизнь, если был чем-то уязвлён. Им бы не было никакой радости от нашего общения...

— Дана, Дориан всё это время любил тебя. Возможно, даже... Любит до сих пор. У нас с тобой общая внучка. Мой сын, твоя дочь... и будет ещё прибавление. Дориан и Лили тоже сейчас... в ожидании прекрасного. В сентябре у твоей невестки первая премьера в Лос-Анджелесе. Она снялась в художественно-документальном фильме об Одри Хепбёрн. Если... захочешь их увидеть, то... Следи за датой премьеры. — Айрин ласково улыбнулась.

Дана пристально смотрела на неё.

— Знаешь, что я поняла, Айрин? Жизнь начинается в пятьдесят. Всё остальное иллюзия. Если ты дожил до пятидесяти, считай, что рай близко. Я дожила.

— Я ещё нет. Значит, мои испытания, как всегда, ещё не кончились?

— Мне кажется, что твоё последнее испытание это Микеле Арбаль. Я бы не обманывала тебя, Айрин. Не сейчас. Я редко давала тебе дельные советы. Ты всегда подавала мне идеи, и они были... не самыми последними, знаешь ли? Так что... я желаю тебе быть счастливой, Айрин. — Даниэль подошла к хрупкой брюнетке ближе, осторожно её обняла, сжав крепко спину. — И спасибо за идею.

С последними словами она отстранилась и заглянула в глаза Айрин.

— За идею? За какую?

— Стать блондинкой. — Подмигнула Даниэль.

— Серьёзно? — Дана рассмеялась, накидывая на плечи куртку и взяв сумочку.

— Конечно нет. Я о премьере. Только сейчас, совсем недавно стала чувствовать себя мамой, как обстоятельства неумолимо заставляют быть бабушкой. — Дана тяжело вздохнула, а после широко улыбнулась.

— Спасибо за предостережение о Микеле. — Кивнула Айрин, и улыбка поутихла на лице, некогда, её главной соперницы.

— Не благодари. Может, подвезти тебя домой?

— Да. Можно. — Айрин на удивление быстро согласилась.

Две красивые женщины шли к чёрному, массивному «форду». В салоне автомобиля царила тишина до самого прибытия на место. Дана никогда не слушала музыки и очень редко говорила за рулём. Айрин смотрела на профиль женщины, которую практически не узнавала. Ностальгия накрывала её, но она впервые... впервые поняла, что не хотела бы всё вернуть назад. Когда автомобиль остановился на парковке, Айрин поспешила поблагодарить Дану, но из машины выйти не успела. Миссис Белл одним духом выпалила вопрос:

— Айрин... как думаешь, Дориан и Доминика смогут меня простить?

— Каждый заслуживает прощения, Даниэль.

— Я тоже?

— Конечно. — Дана грустно ухмыльнулась.

— Только не в моём случае. — Она рассмеялась, чтобы слёзы не успели подкатить к глазам.

— Я ведь простила тебя. — Вполголоса сказала Айрин. Дана уставилась на собеседницу, как на приведение. — Что?

— И давно ты меня простила?

— Когда... я заболела раком, я заранее простила всех. Хотя по молодости и импульсивности малодушно считала, что твоим поступкам нет никакого прощения. Иногда мне кажется, что я... Сделала очень много вещей, которые не должна была делать. Когда человек отступается от самого себя, он делает очень много ошибок впоследствии, и каждая ошибка... одна хуже другой. Я отступилась от себя, когда проигнорировала твою просьбу отпустить Теодора. Ради вашего сына, ради Дориана.

— Э-э, нет. Не вини себя. Даже из-за Дориана. Я искренне благодарна, что Бог уберёг меня от жизни с этим ублюдком. Я многого не понимаю в этой жизни до сих пор, однако точно изучила, что никогда нельзя желать чего-то одного очень-очень сильно. Это всегда опустошает. Даже если ты обретёшь, ты это потеряешь. Я всегда хотела счастья. И оно умело било меня об асфальт. Я дошла до того, что совершенно перестала желать... всего. И теперь имею всё, о чём мечтала. Кроме Веры. Вера — это моя боль. И моя самая большая боль из всех тех, что мне пришлось пережить... Знаешь, мужчины, деньги, карьера... Это всё херня. Личное счастье — херня. Я поняла это не сразу, но... по-настоящему можно любить только детей. Больше в этом мире нет ничего столь же искреннего, столь же беззащитного. Я поняла это слишком поздно, поэтому и лишилась Веры.

— Мне жаль. Я не представляю, как тебе удалось это пережить.

— Сейчас я тоже не представляю, как пережила это. Порой, мне кажется, что всё это было не со мной.

Обе женщины вздрогнули, когда в тонированное стекло раздался стук. Дана нажала на какую-то кнопочку на панели, чтобы окошко начало медленно опускаться. Это были глаза Теодора, которые расширились от шока, то ли при виде Даны, то ли из-за нового имиджа Айрин.

— А он что здесь делает?! — Дана чуть ли не подавилась кислородом.

— Айрин, в чём дело? — В ответ поинтересовался Теодор. — Ты покрасила волосы? А она здесь откуда? Почему ты была в её машине? — Он заваливал бывшую жену вопросами, пока та кивком прощалась с Даной и покидала автомобиль.

— А тебе какое дело, мурло? Она больше не твоя жена. — Даниэль злорадно улыбнулась.

— Исчезни. — Дана показала на шипение Теодора комбинацию из трёх пальцев, обезоруживающе ему улыбнувшись, и подняла тонированные стёкла.

Даниэль Белл хотелось наехать на этого длинного, красивого урода, но свою садистскую натуру нужно было сдерживать, раз уж она решила начать новую жизнь. Круто и со свистом развернув автомобиль, женщина скрылась в нью-йоркском тумане, провожаемая спокойным, счастливым и несколько отсутствующим взглядом Айрин.

Трудно объяснить всё, выразить всё, что чувствовала Даниэль в те минуты, пока мчала по холодной трассе. Больше всего она хотела, чтобы Айрин поверила ей и не тянула с Арбалем. Она уже знала, что это такое — потерять дочь, и такого она бы не могла пожелать никому, а Айрин особенно.

Странно, что эта мысль вообще коснулась её, но Даниэль не решилась спугивать те едва ощутимые росинки добра, которые зрели в её красивых глазах.

Айрин и Теодор стояли на улице неопределённое количество времени. Он хотел задать ей вопрос, как так получилось, что они остались в одной машине с Даной, хотел сознаться ей... что чем-то внутри, в самой своей груди, всеми струнами ощутил, что в этой машине она. Он хотел сознаться, что ждал её целые пятнадцать минут, прежде чем... «не выдержать». Он больше всего боялся, что увидит её в том автомобиле с мужчиной — это бы его... ранило, особенно после её слов, что он — последний и единственный. Сейчас он смотрел на эту красивую, яркую женщину другими глазами.

Да, он видел, как в ней изменилось что-то и понимал, что дело не только в новой причёске. Они не говорили друг друга ни слова, но когда Айрин начала двигаться к жилому комплексу, он схватил её за запястье и развернул к себе. Сентябрьский ветер был на удивление, чертовски холоден, а он был в одной чёрной водолазке... Где он забыл плащ?

— Пойдём. — Айрин чуть потянула свою руку на себя. — Пошли, ты простудишься...

— Нет. — Он приблизился к Айрин и положил руки на её щеки, поднимая её голову, заглядывая в глаза. — Мне трудно объяснить всё то смятение, что я ощутил, когда, куря на балконе, увидел этот автомобиль. Я на каком-то космическом уровне почувствовал, что в этой машине ты и, блять, это была моя самая долгая сигарета. Я так ждал, безумно ждал, что ты выйдешь из машины... Но ты не выходила. И в моей голове было столько мыслей...

— Теодор. — Айрин накрыла его руки. — Все твои мысли... они ничего не значат по сравнению с тем, что я чувствую. Я очень много к тебе чувствую, Тед. И сейчас... сейчас я боюсь, что тот панцирь, который я растила целый день, сдерживала себя, чтобы не оказаться так близко к тебе... вдруг спадёт. Я боюсь этого, я не хочу этого чувствовать. Любить тебя больно, трудно и невыносимо, Теодор, но самое ужасное то, что я продолжаю это делать и наверное всегда буду. Ты сам сказал, что... это не умирает. Но наши чувства — все чувства — изношены. Я переживаю, когда вижу тебя так близко, когда вижу, что ты пытаешься... оставить мне какую-то надежду, я... — Она захлёбывалась в собственных речах. Но его губы были так близко, он склонялся ближе, или она так вытягивалась к нему, но всё это было близко, смертельно близко. Она почти подалась порыву поцеловать его, как вдруг раздался тихий голос Кейт:

— Тед. Мы можем поговорить?