angel and cretin
Автор
Самолёт, на протяжении нескольких часов движущийся в Нью-Йорк, приземлился в аэропорту в дождливую, поэтому отвратительную погоду, которая, несмотря на весь свой серый и безжизненный вид, заставила Теодора Грея улыбнуться. Он уже начал уставать от солнца Аризоны. А быть может, просто тосковал по Сиэтлу? Чёрт его знает... Но факт остаётся фактом — дождь для него был чем-то знаковым, приятным и родным.
У этого мужчины в солидном костюме, у статного Теодора Грея был готов план: во-первых, он хотел выяснить, что за хер... джентльмен возил его бывшую жену в жаркие страны. «Ключевое слово — «бывшая», — повторял он себе. Во-вторых, ему хотелось понять — насколько у них всё серьёзно? «Зачем?» — спрашивало подсознание, но Теодор гнал его прочь, как гнал все разумные мысли из своей головы, когда дело касалось чувств. И в-третьих, он планировал уехать, прикрывшись тем, что приезжал только к дочери, исключительно к Дэйзи — это было несложно, ибо с одной стороны так и было. Он скучал по своей младшей малышке очень сильно. Или, скорее даже... Это была не скука. Это была тоска.
Целые три недели, после разговора с Марселем, он не мог найти себе и больному своему сердцу грёбаное место. Кейтлин, у которой уже начал всё больше проявляться животик, не могла упустить из виду, что с Теодором что-то не так. Он рассказал ей, что после встречи с Марселем, после того, как тот сказал ему, что Айрин теперь с другим мужчиной — он сам не свой. Кейт восприняла это на удивление спокойно, и это спокойствие было не только внешним. Она знала, что Теодор — собственник и теперь сама мысль о том, что его, этакого Аполлона, может кто-то заменить — может грызть его до конца его дней.
Кейт мудро пожала плечами и предложила ему слетать в Нью-Йорк, чтобы посмотреть на избранника, убедиться, что он ничуть не лучше, и вернуться. Кейтлин знала, куда отпускала... будущего мужа. Они успели с Теодором подать заявление, они оба этого хотели — без шумихи, только вдвоём, отпраздновать это тихое семейное событие и уехать из Америки куда-нибудь, где совершенно нет цивилизации на пару месяцев.
Теодора встречали хмурые таксисты и долгие, нудные пробки. По приезде, Дэйзи в квартире его ждала одна. Она раз сто извинилась за Альберта, за то, что он не смог приехать и встретить её любимого папу. Дэйзи грыз огонёк ревности и собственничества — в этом она была похожа на Теодора, — но она всегда талантливее могла скрывать свои чувства, равно как и её кроткая мать. Она переживала, что уже не она будет его самым младшим и поэтому самым любимым ребёнком, но просто физически не смела упрекнуть отца.
Дэйзи всегда любила Теодора, наверное, стоит сказать — сильнее всех его детей, — и ей было больно, когда больно делали ему, поэтому, зная ту теплоту отношения Теодора к ней, она понимала, что никогда бы не смогла загнать его в угол вопросом, вроде: «Что, пап? Появилась новая маленькая дочка (или сынок)? Больше уже о нас не вспомнишь?». Хоть Дэйз и было всего семнадцать, — и она, как это полагается говорить, — могла себе позволить со стороны «подросткового максимализма» взрослые обиды и колкие слова — она никогда бы этого не стала делать.
Уж кому-кому, но точно не отцу она могла сказать даже простое, подростковое «оставь меня в покое». Теодор был единственным, кто всегда, даже когда она не права, был на её стороне. Она вспоминает, как на её десятый день рождения папа устроил ей идеальное свидание — он показал, каким мужчина должен быть галантным, обходительным, благородным и щедрым. Он был влюблён в Дэйз, как может быть влюблён в своё дитя только отец. Она отвечала ему взаимностью.
После нескольких месяцев разлуки, отец и дочь, никак не могли наговориться, наобниматься и даже не заметили, как подошло к концу рабочее время бутиков вязанной одежды, которые Эва Родригес подарила Айрин... И, как эта красивая, статная блондинка, взрослая, но по-прежнему свежая и сексуальная, наполненная солнцем Доминиканы вошла в квартиру.
На несколько мгновений лицо Теодора замерло. Он давно не видел её настолько естественно-прекрасной. Волосы не уложены и не выпрямлены, это её родные кудри... На лице минимум макияжа. На теле — красное платье с белым тончайшим плащом. Последний раз они виделись тогда в больнице. Кажется, с того момента прошли годы... Только для Теодора — они прошли вперёд, а для Айрин — назад. Она казалась той самой беззаботной и дерзкой, той, которую он любил. Не той женщиной, которую он из неё сделал — обременённую фальшивыми улыбками, болезнью, избытком работы. Сейчас Айрин выглядела счастливой. И он почувствовал, что краснеет в цвет её платья, когда эта незнакомка с чересчур близкими чертами изогнула бровь в недоумении и сказала «Привет, Теодор», — уже раз в шестой.
— Привет. — Сказал он севшим голосом алкоголика.
— Вы что, ничего не ели?
— Откуда ты знаешь? — Нахмурился Теодор, пытаясь защитить очень похожее на него дитя.
На радостях при встрече папы Дэйзи даже не успела предложить ему поесть, прекрасно при этом зная, что Теодор в самолётах не питается... Она знает. Но она забыла. Папа никогда так надолго и далеко не улетал.
— Я сужу по пустой посудомоечной машине. Поскольку эта лентяйка никогда не моет посуду, я могу сделать вывод, что вы голодны, как волки. — Айрин сняла плащ и стряхнула капли на папу с дочкой.
— Ну мам! — Простонала Дэйзи. Теодор, смеясь, прижал малышку крепче.
— Не наговаривай на мою девочку.
— Ты её разбаловал, Теодор. Она ни черта не хочет делать.
— Вообще-то, это благодаря тебе она наживала мозоли в танцевальной студии, а не занималась домоводством. — Айрин фыркнула в ответ.
— Я готовить. — Она двинулась на кухню, собирая волосы с помощью заколок в пучок. Теодор подмигнул Дэйзи и вместе они поднялись с дивана.
— Вообще-то, ты тоже никогда не была чересчур хорошей хозяйкой... Сама только к тридцати годам научилась готовить. И благодаря кому? Благодаря мне. — Выгнув бровь, похвалил себя Теодор, одной рукой опираясь о косяк двери, а другой, как можно крепче, прижимая Дэйзи к себе.
— Ого! Какие новости! — Протянула дочь, смеясь.
— Молчи, малявка! — Шутливо приструнила её Айрин. — На, иди, помой огурцы. — Она дала дочке пиалу с огурцами, которую та приняла с мучительным вздохом и надула губы, переведя взгляд папе в глаза.
Айрин пристально смотрела на них.
— Даже не думай отнимать у неё работу, Теодор. — Строго произнесла она.
— Малышка, ты же не хочешь научиться готовить в тридцать с хвостиком? Не повторяй маминых ошибок, бери пример с отца... — С улыбкой подталкивал он её с огурцами к ванной комнате. Она рассмеялась:
— Только для этого я и иду мыть огурцы!
— Вот и умница. — Констатировал Теодор, после чего снова вернулся на кухню и уместился за барную стойку, смотря, как Айрин надевает фартук, принимается мыть брокколи.
Такие знакомые картины. Знакомые, далекие, уже ему не принадлежащие.
— Ты здесь только к Дэйзи? — Спросила Айрин, как ему показалось, с надеждой?.. — Или по делам? — Ему показалось.
— К Дэйзи. На пару дней.
— Спален здесь хватит. — Коротко ответила Айрин. — Как дела у Кейтлин? Как протекает беременность?
— Всё хорошо. — Тихо сказал Теодор, несколько смутившись. — Мы собираемся... пожениться в сентябре. У нас, лично, всё серьёзно. А у тебя там как дела? — Он взял яблоко из вазы, а после начал катать его по поверхности барной стойки.
Айрин, обернувшись, заломила бровь, приоткрыв накрашенные алой помадой губы.
— Ну, да ладно, Айрин! Марсель сказал, что вы вместе отдыхали, что он... моложе тебя. Молодой, успешный и... ты, вроде, счастлива?
Пока он говорил, бровь Айрин ползла всё выше, потом последовала вторая.
— Марсель, говоришь, сказал? — Выдавила она.
— Ты хотела скрыть это от меня? Я ведь всё равно узнал бы. Он что, правда, так хорош? Так хорош, что ты теряешь дар речи, когда я говорю о нём? — Теодор не замечал, как его голос становился всё громче. Айрин быстро прервала его чуть сорванным голосом:
— Да. Хорош. Он очень хорош, Теодор. — Грей прищурился. Его глаза сверкнули так, что лампочки на кухне пару раз мигнули. На кухню вошла Дэйзи и замерла, увидев каменные лица обоих родителей.
— Всё нормально? — Вкрадчиво спросила девушка.
— Всё в полном порядке.
— Нет проблем, милая. — Теодор и Айрин ответили синхронно. Оба смутились, как подростки и оба уткнулись взглядом кто во что.
— Я, пожалуй, возьму нож и почищу огурцы в гостиной. — Произнесла Дэйз, с улыбкой прикусив губу и доставая «холодное оружие» из подставки. — Начинается моё любимое шоу...
— Ты насоришь там. — Попыталась испортить попытку «оставить родителей наедине» Айрин.
— Я всё уберу! — Дэйзи постаралась упорхнуть. И как можно быстрее.
— Ой, не смеши меня... — Нервно усмехнулась Айрин.
— Мам! — Простонала дочка из другой комнаты.
— Хватит терроризировать ребёнка. — Сказал сердито Теодор.
— Хватит терроризировать меня.
— Так, это значит, что я тебя терроризирую? — Он с шумом положил яблоко в вазу, усмехаясь.
— Да. Лучше бы помог с готовкой. — Айрин отвернулась и принялась доставать из раковины на тарелку брокколи. Взяв разделочную доску, она вдруг замерла: Теодор уже стоял позади неё. Она не понимала, в чём дело и почему так резко вдруг пришлось ей вздохнуть, но это было что-то... чего не должно быть.
Теодор пахнул Теодором, как и всегда. Его неизменные Hugo Boss стали его визитной карточкой ещё много лет назад, а с каждым годом его мужской аромат принимал эти духи всё крепче. Он очень, слишком нежно и осторожно вытащил из рук Айрин доску, при этом, даже пальцем не дотронувшись её. Грей положил предмет для разделывания овощей перед собой, с улыбкой произнося:
— Резать брокколи — точно не твоё. Я помню.
Айрин закатила глаза и взяла вторую доску. Она достала кабачки и принялась шинковать их. Двое бывших делали всё в пугающей тишине пять гребаных минут. Наконец, Теодор не выдержал и спросил:
— Как его зовут?
— Айден. — Быстро ответила Айрин.
— О. — Протянул Теодор, коротко и ядовито. — У вас даже имена на одну букву. Романтично.
Скрежет зубов Айрин почти слышен.
— Он бизнесмен?
— Нет, акционер.
— Стало быть, уверенный в себе. Сексуально. — Теодор ядовито усмехнулся, «одобряя», и Айрин показалось, что, будто бы, из его рта брызнула отрава, и заполнила собой всю кухню.
Дышать становилось тяжелее, а ладонь Айрин, зажимающая рукоятку ножа, потела. Но Грей продолжал, быстро и отточено нарезая морковь:
— А что в плане секса? Есть, чем хвастаться?
Он с трудом сдерживался, чтоб не сморщиться. Ранее непреходящее чувство отвращения заполнило его, комок подкатил к горлу и он уже жалел, что спросил. Но нет, это не в духе Айрин... Она не будет говорить о...
— Мне разгласить тебе подробности нашей интимной жизни? Хорошо, если тебя это так интересует. Первый раз мы остановились у него на квартире и...
«Она ебанулась?» — пронеслось в голове ревнивца, прежде чем он прохрипел:
— Заткнись! — И резко вставил нож в морковь.
Когда он поднял взгляд, Айрин с испугом смотрела на него.
— Ты что, серьёзно думаешь, что я хочу это услышать? — Его голос — змеиное шипение. Он отпустил рукоять ножа, оставив его торчать, и начал медленно подходить к Айрин, заставляя её пятиться к стене.
Когда она прижалась к ней, беззащитная и загнанная в тупик, то никак не хотела задирать головы, чтобы заглянуть Теодору в лицо. Она выставила обе руки впереди себя, но Теодор подходил всё ближе. Её ладони накрыли его грудь, и он вжимался в них, чтобы приблизиться к ней. Айрин убрала руки и попыталась выбраться, но Теодор перекрыл ей все окольные пути, прижав ладони, по обе стороны от неё, к стене.
— Посмотри мне в глаза и скажи всё, что тебе с ним так понравилось. Если ты так горишь желанием рассказать, я послушаю. Я послушаю, Айрин. — Он не ведал, что говорил. Не ведал. И требовал у неё поднять голову.
Но ей это физически было тяжело. Айрин приходилось врать, благодаря своему озлобленному сыну. И кому врать? Теодору! Теодору в глаза.
Она этого не хотела. Это было для неё мерзко и низко... Её щеки краснели, как маков цвет, когда она вдруг вслушалась, как яростно и тяжко Теодор дышал.
Он, опустив взгляд, держа спину и голову всё так же прямо, смотрел против собственной воли, как вздымалась её прекрасная грудь, в разрезе красного платья... Ощущение дежавю поглотило его. Он вспомнил, как тогда, на вечеринке в честь дня рождения Эвы, Айрин пришла в красном. Он помнит, как тогда она поругала его за подобное... бесстыдное созерцание. И вот, голосом из прошлого прозвучало вновь:
— Ты пялишься на мою грудь?.. — И тут же вставка, возвращающая в настоящее, и встреча глаза в глаза. — Ты просто придурок, Теодор, если думаешь, что я буду рассказывать тебе о своей интимной жизни, а ты будешь тут стоять и пялиться!
— Что, теперь только ему можно? — Теодор произнёс это со странным надрывом.
Ревность душила его хуже самой жестокой змеи. Его бесило, что он испытывал сейчас! Он любит Кейтлин! Он счастлив с ней. У них просто крышесносные отношения, бурная страсть и вместе с тем взаимопонимание. У них взрослые, состоявшиеся чувства.
А Айрин... что он хотел от этой девушки, которую возвёл из смертных в мечту? На такой женщине нельзя было жениться. Просто нельзя. Но он сделал это! И он был счастлив. Но всё перевернулось с ног на голову, потому что был нарушен какой-то закон мироздания и этот светлый солнечный луч, этот прекрасный, чистый человек перед ним, который может выводить его на любые эмоции, устал, истлел. Сейчас, её взор горит, и ему хочется верить, что она ему врёт. Но Айрин произносит:
— Он отличный любовник, Теодор. Отойди от меня. Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы.
— Проблемы? У меня? — Зло ухмыльнулся он и вжался в женщину ещё крепче, задрав её голову за подбородок. — Послушай, Уизли. Ведь... ты... Ты же несёшь чепуху, мать твою. Ты несёшь бред, считая, что я такой легковерный! Ты никогда не трахалась ни с кем, кроме меня, ты даже понятия не имеешь, как это сделать с кем-то, кроме меня, так что, блять, просто признай, что ты лишь... совсем недавно пошла на тренинг «Как забыть бывшего ахуенного партнёра», ради того, чтобы радовать своего Айрана!
— Айдена. — Прошептала Айрин спустя время, громко прочистив горло.
— Что?
— Айден, Тед. Его зовут Айден. — Он «мило» улыбнулся в ответ:
— Ты знаешь, насколько мне поебать?! Просто хватит уже врать мне и признай, что у вас с ним ничего не было!
— Было!
— Если бы что-то и было, то ты бы никогда об этом не сказала. Максимум, что вы делали на отдыхе, так это вместе кормили черепах, обедали, завтракали и ужинали, а потом он дрочил на тебя, пока ты спала.
— Теодор! Хватит быть таким... уродом! Прекрати орать. Дочь в соседней комнате! — Шикнула она.
— Орать — это по твоей части. Ты, наверное, с Аароном забыла. — Айрин закатила глаза и толкнула его обеими руками в грудь, быстро высвобождаясь.
Теодор схватил её за руку, но она одарила его оглушительной пощёчиной. И он отпустил.
— Айден, Теодор. Запомни это имя! Я не вру. Занимайся самовнушением не в моём присутствии!
На глаза Айрин напрашивались слёзы, а внутри всё больно сжалось, когда во взгляде Теодора... блеснуло что-то, такое ледяное и... холодное, как сталь. Видимо, это был нож, который она воткнула ему в сердце. Его взгляд отразил этот мёртвый, убийственный блеск.
С несколько секунд они просто смотрели друг на друга. Два разных полюса. Огонь и вода, земля и воздух, адский ангел и прекрасный кретин, — как были, так и остались... Он вдруг вспомнил каждую их ссору. Он начал вспоминать все самые тяжелые моменты его жизни, чтобы не думать о том, что к Айрин кто-то прикасался... «Прикасался. Трахал. Айрин. Не я», — осознание медленно заполняло голову, пока покалывание от удара плясало по его щеке и скуле.
Грей приоткрыл рот, чтобы отвесить что-то более громкое, чем пощёчину, что-то отчаянное, но Айрин ринулась к нему, сжала обеими руками щёки и поцеловала так крепко, как только позволяли лёгкие.
Теодор, полностью застывший, с громким вздохом замерший в ступоре, не мог пошевелиться и только сдавленно, очень хрипло простонал. Его пальцы рук, ледяные и бездвижные, дрогнули, как у покойника, в тот самый момент, когда в безжизненном теле нервы отдают свои последние импульсы. От поцелуя им обоим было горячо и больно. Время, казалось, замерло навеки. Айрин плакала, целуя его, и не замечала этого.
Вены и жилы Теодора пульсировали со страшной силой, расшатывая височное давление. Когда Айрин оторвалась от него, его глаза были уже красные — капилляры лопнули от эмоций, а пелена залегла на веках. На его чувственных малиновых губах была влага её слез. «Он прекрасен, даже когда ему смертельно больно», — пронеслось с удушьем по телу Айрин. Она хотела что-то произнести, но задохнулась. «... Он смотрел на неё особенным взглядом — всякая девушка мечтает, что когда-нибудь на нее будут так смотреть», — раздалось отголоском из прошлого.
Айрин скользнула руками вниз со скул Теодора и начала утирать свои мокрые, горячие щёки, судорожно, быстро и резко дыша при этом.
— Что... что это было? — Еле выдавил Теодор.
— То, что нам обоим нужно забыть. Просто-напросто забыть и навсегда, Тед. — Она отвернулась и отошла к кухонным островкам, чтобы продолжить готовить. Теодор хотел сделать шаг к ней, но она остановила его другими словами. — Я, правда, с ним счастлива. У нас с ним всё хорошо. Я бы не хотела терять наши с Айденом отношения из-за этих сомнительных и детских эмоций, поэтому будь так любезен, забудь об этом...
— Сомнительных и детских? — Проговорил вполголоса Теодор.
— Да. — Голос Айрин звучал ровно. Но внутри всё дрожало. Она начала резать лук, ведь слёзы стали обжигать щёки и глаза — это было совсем не от овоща.
— Хорошо... — Теодор всегда говорил это слово, когда ему было больно.
Оно минуту продолжало висеть в тишине, без ответа, в полном одиночестве. Потом в комнату вошла Дэйзи: им пришлось взять себя в руки. Теодору и Айрин это удалось.
Они вели себя, будто ничего и не было, и вместе закончили готовку, вместе поужинали, но Дэйзи не могла не заметить того, что они стараются не смотреть друг другу в глаза.
В ванную комнату Теодор вошёл последним. Он стоял под струями ледяной воды бессчётное количество времени, изнутри его согревало выпитое за ужином вино. Айрин, лёжа в постели, укутанная, как всегда любила, по самое горло, вдруг словила себя на мысли, что она широко, очень широко улыбается.
Да, Теодор больше не принадлежит ей. Но в нем осталась часть, одна маленькая часть, которая по-прежнему её, только её.
— Надо же... после стольких лет. — Проговорила она в тишину комнаты. Прижав подушку к щеке, она прикрыла глаза и начала выводить пальцами узоры.
На её мобильник пришло оповещение о сообщении от Марселя: «Мама, мы с Кэт ещё в Сиднее, в конце недели будем дома! Ты когда планируешь в Сиэтл?».
— Мой плохой мальчик. — Нежно улыбнулась Айрин, глядя на фотографию сына. После чего набрала его номер. Он ответил спустя пару гудков.
— Мам? Не спишь? Вау! — Он тяжело дышал, явно куда-то стремящийся в беге.
— Да. Не сплю... Ты написал, и я решила позвонить... Что происходит? Где ты?
— Мы с Кэт в спортзале в доме Кригов. Я на беговой дорожке, смотрю на её голые ножки... — Сказал он и рассмеялся. «Марсель!» — раздался окрик девушки. Айрин улыбнулась так, что, ей вдруг показалось, лицо может треснуть.
— Слушай, Марсель... Я не знаю, когда приеду, тут... сейчас у нас в Нью-Йорке остановился твой отец.
Красавчик Грей чуть ли не полетел с беговой дорожки. Чертыхаясь, он выронил телефон, в попытках ухватиться за ручки тренажёра. Выключив его, он быстро спрыгнул и взяв полотенце, принялся утирать влажное ухо, прежде чем приложить к нему мобильник. Кэтрин хмурилась, уставившись на него, но продолжала делать степ-аэробику.
— Он устроил мне допрос о моих новых отношениях. Мне, прикрывая твой зад, пришлось многое наплести. Я поддержала тебя в этой игре, Марсель. Но было глупо — так колоть родного отца... Я, конечно, тоже потом вошла во вкус, но ты начал это, и нельзя сказать, что я довольна твоим мальчишеским поведением.
— Что?! Чёрт! Вот блять! — Не выдержал он, спотыкаясь через собственные ноги. С громким выдохом он сел на лавочку. Айрин закусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не рассмеяться, но продолжал поддерживать образ «строгой мамочки»:
— Марсель Грей! Помни, с кем говоришь, пожалей мои уши!
— Прости! Я просто понял... Я всё понял.
— Что? — Нахмурилась Айрин.
— Вот, что Джеки имела ввиду, когда говорила, что я — интриган. Она знала, что Теодор захочет докопаться до правды и... И он приехал? И что? И как всё закончилось, после беседы?
— Ну, мы... мы вместе, представляешь?
— Да ну нахер! Ты серьёзно? — Негодование было естественным.
— Я шучу, Марсель. — С уст её сына раздался такой облегчённый и шумный выдох, что она не могла не рассмеяться. Позже, она прекратила, почувствовав, как у неё закололи глаза. Как простой смех может вызвать такое желание плакать? Только если внутри сидит боль, которая хочет выплеснуться наружу. Она делает смех всё неестественнее с каждым разом, потом превращает его в жалкое подобие, в слабое скуление, а после плач во весь голос и навзрыд. До этого не дошло, но Марсель почувствовал надрыв, тут же ощущая вину.
— Я не должен был так говорить ему. Ты теперь страдаешь. А ты ведь... была счастливой. Мне так казалось, по крайней мере.
— Я счастлива, что он приехал. Им с Дэйзи друг друга особенно не хватает. Она больше всего переживает, что не будет его малышкой.
— Не заставляй меня снова его ненавидеть. — Тихо сказал сын.
— Марсель...
— Я только сейчас понимаю, что стал к нему более-менее снисходителен. Он много старался для этого. Я ценю его труды и усилия, но меня... Меня не отпускает обида, обида за тебя, за твои чувства. Я пытаюсь быть мягче. Но когда я слышу, как он заставляет страдать и переживать всех, кого я люблю, у меня не укладывается в голове, как вести себя с ним спокойно.
— Марсель, ты ведь любишь его. Любишь своего отца. Он прекрасный человек, именно поэтому я прошу тебя не быть жестоким. Он не заслужил жестокости своих детей. Он не заслужил осуждений. Я всегда любила его за две главные черты — за чувственность и за искренность. Он никогда не закрывался. Как бы его не ранили, он... он оставался человеком. Он пытался казаться уязвлённым, обиженным на весь свет и холодным, но внутри него всегда, всегда было настоящее живое тепло, он влюблял в себя тем, что он сердечен и раним. У него был жесткий родитель, но он сумел отстоять своё... свою свободу. Теодор говорил, что всегда поражался моему умению быть... свободной изнутри. Он очень долго чувствовал себя скованным по рукам и ногам, и мне кажется... что этот его поступок... это его свобода. Он стал свободен изнутри. Я люблю Теодора за то, что он всегда делает, к чему у него лежит душа. Как бы сильно мне не хотелось... быть с ним снова... Это решение за ним. Я знаю, что его ничего не остановит, если он хочет... Даже этот вымышленный Айден, но... он правда любит Кейт, как бы не ревновал свою бывшую.
— Айден? — Марсель вдруг недоуменно нахмурился. Айрин тихо захихикала, утирая слезы в уголках глаз.
— Я его так назвала... этого... друга, который «молодой, успешный, и с которым я укатывала на юг».
— Мам, а ведь тебе бы это точно не помешало... тоже найти своё счастье.
— Нет, Марсель, нет.
— Что?
— Я даже не хочу говорить об этом.
— Это несправедливо.
— Это то, чего я хочу. Я никогда не страдала от одиночества. Мне прекрасно и интересно наедине с собой. И... Марсель, твоего отца никто и никогда не может заменить. Однажды, когда я сказала ему «да» у алтаря, я поклялась самой себе, что он мой первый и последний мужчина. Потому что я люблю его. Я сделала так, что мне пришлось его потерять. Я виновата в том, что отвергала его. Моя вина, что он сблизился с Кейт. Моя вина, что мы в разводе — я сама так решила и разорвала настраивающиеся отношения. Он нужнее Кейтлин, он нужнее своему будущему ребёнку и он... Он счастлив. Он всегда прекрасно выглядел, но за последний год... я не видела его в лучшем расположении духа. Он полон жизни и сил, и мне в нём это нравится. Я не хочу никого другого в своей жизни. У меня есть мужчины, которых никто и никогда мне не заменит... Ты, Дориан, Армэль. Теодор — ваш отец, и я счастлива, что именно с ним я испытала счастье материнства, я всегда буду благодарна ему за это. Теодор больше, чем просто хороший человек. Его нельзя никем заменить. Я не смогу. Тебе ясно, Марсель? — Она чувствовала, как слёзы потекли по её щекам, а все тело вдруг сжалось в судороге.
— Ясно... — Чуть слышно произнёс Марсель. — Мам, только не плачь, пожалуйста. Я люблю тебя. Ты одна из самых необыкновенных женщин, которых я знал. И отец... потерял всё, потеряв тебя. — Айрин зажмурилась, и не в силах больше говорить от удушающих слёз, отключила мобильник.
Так, плача, она пролежала тридцать минут, перед тем, как уснуть... А Теодор, чувствуя, как одинокая слеза сбегает по его щеке, сидел так около часа. Замерший, всё слышавший, с перевернутым внутри сердцем. Он понял, что Айрин с Марселем лгали ему. Марсель, чтобы сделать больно. А Айрин, чтобы он очнулся, чтобы он понял, что её жизнь — больше не должна его касаться... Но он ясно, абсолютно ясно он услышал из её губ, что она сожалеет об утрате. И часть его всегда будет скорбеть по этой златокудрой, потерянной мечте.
В сердце у него щемило. Теодор встал с пола, шатаясь, будто его ударили чем-то тяжелым... Неслышно отворив дверь в комнату, он вошёл и медленно остановился у Айрин, свёрнутой на постели в клубок. Его рука убрала белокурые пряди с лица: долго он смотрел на искажённое болью, — даже во сне, — лицо Айрин. Он чувствовал вину, но прекрасно понимал, что его любовь к Кейт — не блеф. Ибо он никогда не захотел бы заставить её так страдать. Он не хотел поступать так и с Айрин — чувство вины его грызло и испепеляло лёгкие.
— Но ты была права, малышка, ты во многом виновата сама... Я был псом, которого ты гнала, а он постоянно возвращался... А сейчас я... да, я свободен. Но дышать свободно без тебя... Мне не хочется. Забирай всю эту свободу, что ты отдала мне. — Слёзы стали капать с его лица. — Забирай любовь, что ты отдала мне... И будь счастливой, Айрин, пожалуйста. И прости меня, если когда-нибудь сможешь. — Он вжался лицом ей в шею, обняв и содрогнулся от слабых спазмов по всему, вызванных болезненными импульсами. Он замер, когда руки Айрин оплели его спину, а сонные глаза вдруг приоткрылись.
— Тш-ш, Теодор... тш-ш...
— Айрин... — Его голос надорвался, когда он позвал её сквозь плач. Отстранив его, она пристально смотрела в его глаза и утирала ладонями его мокрые щёки. Она целовала его лицо, такое нежное и напряжённое, стянутое гримасой боли, пока он повторял её имя. — Айрин...
— Не думай ни о чём. Я лгунья, ты же знаешь. Будь спокоен, Теодор...
— Айрин! — Зарычал он отчаянно.
— Тише, Тед... — Она поцеловала его в висок.
— Что мы наделали? Что я наделал?..
— Ты полюбил, Теодор. Ты полюбил.
— Ты же знаешь, что я тебя... тебя я всегда буду любить!
— Я знаю. Знаю, Теодор. Я всегда буду тебя любить, Тед. Всегда. Мы стали больше, чем просто «родные люди» за эти годы. Очень много боли, много переворотов, но я не хочу ничего менять... Ты стал... свободным мужчиной.
— Забери эту свободу себе, к чёрту! Пока она была у тебя, я был прикован к тебе и черпал эту свободу по глотку, а потом... зачем ты это сделала, Айрин? Зачем ты отдала мне всю себя? Зачем? Скажи, зачем? Я всегда боялся быть таким, как отец, но мой отец — прекрасный человек, а я дерьмо! Я — самое настоящее дерьмо. Я не смог удержаться на плаву, когда ты отпустила меня в открытое море. Я нырнул в омут с головой и влюбился, как мальчишка в женщину друга, просто потому, что... потому что стал сдыхать от одиночества! Я вижу, как мне с ней хорошо, мне с ней... так, как ни с кем, и это сводит с ума... Но ты, Айрин... ты... зачем ты отдала мне свободу?
— Ты всегда хотел быть таким, Теодор. Ты стал, кем ты есть. Настоящим мужчиной, который знает, чего хочет от жизни, знает, какую женщину хочет рядом, мужчиной, который сам принимает решения. Забавно, но сейчас, когда ты стал её... Ты стал привлекательнее, чем прежде. Я понимаю Даниэль. Чужое завораживает, а такое изумительное «чужое»... ты прекрасен, Теодор. Ты прекрасен тем, что ты родился таким. Чувственным, естественным, сексуальным, прямолинейным и при этом... чутким. В тебя всегда влюблялись. Ты просто... чувствовал себя раньше иначе, ты чувствовал меня. Мне достался принц, Теодор. Ты был моим принцем, полётом над обыденностью. У нас было прекрасное «долго и счастливо». Это правда было «долго»... Но потом принцесса не хотела видеть боязливый, жалостливый и обеспокоенный взгляд принца постоянно. Она... отдалила его, а принц... принц так был близок к внутренней свободе, что потерял от одиночество голову. И его спасла маленькая добрая фея Кейтлин, которая скоро подарит ему смысл жизни...
— А что будет с моей златокудрой принцессой? — Чуть слышно прошептал Теодор, сглотнув ком в горле.
— Ты так... правильно сказал... — Айрин почувствовала, что её щёки запылали. — Она будет твоей, Теодор. Она будет твоей. Просто в далеком и недоступном королевстве. Мы немного... из разных сказок. — Он закрыл глаза, чтобы пульс, бьющий набатом в груди, не разорвал его на части.
Когда он снова открыл их, эти серо-голубые прекрасные очи, наполненные слезами и очерченные длинными ресницами — сердце Айрин пропустило удар.
— Сейчас я... — Прохрипел он. — Поцелую мою принцессу и пусть она очнётся ото сна, войдёт в жизнь. Я освобожу тебя от всех клятв... — Голос его дрогнул, когда сердце защемило. Айрин положила ладонь на его губы, едва он наклонился к ней.
— Нет, не надо... Я хочу этот сон, где я только твоя, навечно. Ты был прав, Теодор. Я не смогу ни с кем другим. И самое главное, не хочу... Мне это отвратительно.
— Знаешь, Айрин... — Тяжело сглотнул он, когда она убрала руку. — Первая любовь не умирает. Никогда. Неважно, какой она была. По счастью, по типу, по длине, по размеру. Безответная или взаимная. Первая любовь никогда не умирает. Она живёт в самих жилах, в подсознании. Можно забыть чью-то смерть, можно забыть боль во время серьёзных операций... Но только не... Только не её, не первую любовь. После того, как всё это произошло... между нами — очень многое изменилось, это верно. Во мне многое изменилось в отдельности. Однако... есть вещи, которые остаются неизменными. У меня по-прежнему всё замирает, когда я вижу тебя, вдруг, впервые за долгое время. В первый раз так сильно замерло, когда я увидел тебя до нашего знакомства — в школе на подоконнике. Далее, я думал, что умру, когда ты пришла на день рождение Эвы... Мой первый раз, когда я увидел тебя в красном. Тогда, на свадьбе Фиби... спустя столько лет, ты вошла розовым облаком в свете люстр в мою жизнь, снова. Помню, как завидовал тогда этой твоей чертовой внутренней свободе, твоей улыбке... в тот день в квартире Джеки, когда я мог запросто покончить с собой. Ещё в день нашей свадьбы, в ту самую секунду, когда я увидел тебя в том воздушном белоснежном платье... И сегодня, Айрин, сегодня... когда ты снова в красном и белом. Я весь замираю, когда вижу тебя спустя разлуку, будто... Сердце останавливается. Время вместе с ним. И всё становится неважным. Ненужным и неважным.
Айрин тяжело сглотнула, а после, обняв подушку, повернулась к Теодору спиной, предаваясь слезам. Он гладил её по волосам, нежно и мягко, смотрел на блеск кудрей в ночном, лунном свете. Он просидел так, пока она не заснула...
Всю ту сумятицу в его голове трудно было описать, трудно было высказать. Он не знал, что его признание могло так подействовать на неё, на эту сдержанную и прекрасную, красивую блондинку с синими глазами. С душой, из которой, видимо, состоит всё её тело.
Когда он прошёл в свою спальню, Дэйзи полулежала на постели. Её сонные глаза прояснились, когда она протёрла их кулачками и села, подогнув под себя ноги. Она слабо улыбнулась своему отцу. Он решил не ругать её за то, что она не спит, — ему бы сейчас тоже не спалось. Он сел поближе к Дэйзи.
— Что ты здесь делаешь, малышка? — Тихо прошептал он.
— Я тебя ждала. Ты плакал? — Она провела рукой по его влажным ресницам.
— Душ...
— Уже час, как ты вышел, я слышала.
— А ты ушастая. — Насилу улыбнулся Теодор и чуть потянул её за ушко.
— Как мой папа. Ты сидел под маминой дверью и подслушивал?
— Я... докапывался до правды, так скажем. — Исправил дочь отец. Она надула губы, изображая важность и кивнула, вздёрнув носик.
— Вот, как теперь это можно назвать... Тогда я тоже докапывалась.
— Что?
— Я слышала... тебя в конце уже, когда прижалась к стене... Ты сказал, что первая любовь не умирает.
— Конечно, нет, не умирает.
— Тогда почему меня так стали тяготить наши отношения с Альбертом? Он хочет поскорее сделать меня своей женой, а я... а мне стал нравится другой мальчик. Он хип-хоп танцор, со мной на одном курсе в университете. Я не знаю, как об этом сказать Альберту... У нас с Байроном ничего не было, он просто ухаживает, помогает мне чувствовать себя более... свободной. Я бы не сказала, что всё это всерьёз. Но я не хочу той рутины, о которой грезит Альберт. А с другой стороны, мне очень жаль, ведь мы с Альбертом вместе сто лет, я люблю его с детства... Только вот он не задумывался об этом, когда в прошлом году начал встречаться со шлюшкой, не постеснявшись даже привести её к нам домой. Почему я должна?
— Ух, какие слова... — Строго нахмурился Теодор.
— А как ещё её назвать? Она переспала с Марселем, стоило Альберту отвернуться. — Теодор округлил глаза.
— А Марсель что за говнюк?
— Он не говнюк. Я только потом поняла, что он это для меня сделал. Он увидел, что со мной было и отомстил за меня Альберту...
— Кажется, я многое упустил. — Задумчиво сказал Теодор.
— Ничего интересного.
— Как раз наоборот.
— Шлюхи — это неинтересно.
— Я сейчас дам тебе по губам.
— Ладно, пап... а как их называть?
— Женщины лёгкого поведения.
— Я никогда не выучу столько слов. — Сморщилась Дэйзи. Они рассмеялись на пару с Теодором.
— Так... ты хочешь разбить Альеберту сердце?
— Разбить?
— Ну, да. Смотри. Вы, даже тогда не были официально вместе, — а тебе уже было больно. А сейчас — вы пара. Альберт помогал тебе выплывать. Он был рядом с тобой всегда и, что самое главное, он не оставил тебя в трудные времена. Я тоже не смог оставить твою маму, но... Ошибок сделал уйму. А он нет. И это заслуживает уважения, Дэйзи. Этого парня с танцев... ты фактически не знаешь. Занятия только начались. И потом, поставь себя на место своего парня. Просто представь, что он приходит к тебе и говорит: «В бар пришла работать хорошенькая девчонка, и мне кажется, что было бы не плохо с ней замутить». Ты, Дэйз?.. Ты как отреагируешь на это?
— Ну, я же несовершеннолетняя ещё. Я могу его убить? — Теодор рассмеялся, прижав маленькую дочку к себе, и покачал её в руках.
— Нет. Убивать никого и никогда не надо. Просто взвесь все «за» и «против». Альберт любит тебя. И он горд, что ты его девушка. А по поводу того, что он торопит со свадьбой... намекни, что у тебя есть отец. Все крупные сделки с бесценными сокровищами через него. — Он подмигнул.
— Па-ап... — Протянула Дэйзи и уткнулась в его плечо. — Я люблю тебя. Прости, что мне так тебя не хватает... И маме тоже.
— Это только мне стоит извиняться, хоть прощения не стоит ждать. — Недоуменно проговорил Теодор. — Я хочу стать твоей маме другом. Чтобы иметь возможность... эм... приезжать чаще к тебе и быть подольше рядом.
— Ты, правда, приехал только ко мне? — Тихо спросила она.
— Конечно же... — Начал Теодор, но заметил расстроенный взгляд его глаз у дочки. — Конечно же, нет! Что за самовлюблённость, мисс Грей? Я хотел узнать, что у твоей мамы появился за мужчина, но выяснилось... что Марсель меня надул.
Дэйзи долго смотрела в глаза папе, пытаясь понять, в чем дело, а потом, рассмеявшись, уткнулась лицом в подушку. Теодор откинул голову назад, смеясь впервые за эти часы, так искренне. Потом похлопал Дэйзи по спине.
— Девушка, у вас приступ?
— Пап, а кого Марсель не надул?
— Знаешь... мне кажется, что он чёрт. Но я доволен, что я его отец.