Мистер Грей младший III | Мистер Марсель Грей

Марсель

Кэтрин била меня подушкой со всей безжалостностью, заставляя меня от души хохотать... Потом она оказалась подо мной, сняв всё лишнее и — от души — «пригласила» меня вбиваться в неё бёдрами, сказав: «Только я твоя красивая и опытная шлюшка, твоя личная шлюшка, папочка...».

 Блять.

От одних этих слов я готов был кончить, но Кэтрин таила в своём хрупком теле ещё больше секретов для меня, которые я до безумия хотел раскрыть. Каждый раз, когда она называла меня «папочкой», внутри, будто, что-то щёлкало: я начинал чувствовать себя по-настоящему всемогущим в её наслаждении.

Она знает, что делает, знает, что мне сказать, знает, когда потянуть мои волосы, когда схватить меня за бёдра, вцепиться в спину, в ягодицы... Она всё прекрасно знает, потому что чувствует меня нутром, не только телом. Она будто сделана под меня.

Я обожаю Кэтрин - и знаю, что моё обожание - движется к сумасшествию, но не смею, не хочу и не могу сопротивляться её чарам. Эта эротика в таком наивном взгляде бирюзово-невинного оттенка — сжигает меня заживо и гипнотизирует меня.

Её ноготки режут мою спину, и каждую секунду, когда я погружаюсь в её узкую крошку всё глубже, -  чувствую, что вся её ненасытность, красота, сексуальность — принадлежит только мне. Да, она была неопытна в плане секса, но после первого раза со мной — она научилась налету — слушать свои инстинкты и делать всё, как чувствует. Она была неопытна в сексе, она была опытна в том, как свести меня с ума, а это практически одно и то же.

Она моя, только моя, чёрт возьми.

Мы кончили бессчётное количество раз, безмолвно, — ну, только если стонами Кэтрин решив, — что не будем вылезать из постели до самой ночи. Когда она, мокрая и выдохшаяся, лежала у меня на груди, я считал чёрные круги перед глазами и медленно облизывал губы, в уголках которых скопился пот от страсти. Кэтрин гладила меня по прессу, целовала меня в грудь, языком ласкала соски... Я тяжело дышал и улыбался, как идиот... Меня влюбляла в неё ещё больше та грязная нежность, которую она давала мне, потираясь телом о моё тело.

Когда я глубоко выдохнул и прикрыл глаза, Кэт полностью легла на меня, и я вздрогнул от приятной, слабой тяжести. Мои руки легли на её божественную задницу и крепко сжали, когда малышка укусила меня за подбородок. В ту секунду, когда она посмотрела на меня сквозь ресницы, я был готов молиться всем богам, чтобы не чувствовать себя настолько прикованным к ней, привязанным за самое сердце.    

Мне хотелось узнать её ещё больше. Узнать, что таилось за этими чуть пьяными от удовольствия глазами. Мой выдох из сухих губ прозвучал громче нужного, и Кэт поцеловала меня. Когда она прервала слияние с моей душой через рот, то глубоко выдохнула и произнесла очень хрипло, впервые, спустя бессчётное количество оргазмов:

— Ты такой... такой страстный, Марсель. — Она очертила пальцем моё лицо: мягко и нежно, после чего оттянула нижнюю губу и лукаво улыбнулась. Её зубки зажали нижнюю губу.

— А ты выносливая. — Я тяжело сглотнул от возбуждения. — Выносливая и... очень, очень горячая, Кэт.

Я потерял дар речи, когда увидел, как на её щеках вспыхнул малиновый закат. Только что она извивалась подо мной, выпячивала грудь и попку, как сумасшедшая, была бешеной наездницей, грязной малышкой, стоящей предо мной на четвереньках, и вот... вот, пожалуйста, она смущается. Я не мог не улыбнуться, медленно облизал губы и приоткрыл рот, чтобы ещё что-то произнести, но Кэт накрыла его рукой.

В её глазах вспыхнули лукавые огоньки. Малышка вновь уселась на меня, ведя пальцами по моим губам и оттягивая их... её ногти коснулись моих зубов, пробежались по каждому. Я, не моргая, зачарованно смотрел на неё, пытаясь уловить ход её мыслей. Кэтрин дрожала от волнения и предвкушения чего-то... Она укусила свою пухлую нижнюю губу и отрицательно, но блаженно, закачала головой, начав скользить бёдрами по моему прессу.

Я судорожно выдохнул, прямо в голос, когда она стала всё чаще и чаще скользить, разносить влагу соков по моей коже. Наклонившись ко мне, она мокро и грубо поцеловала меня, оставив укус и схватив меня за щёки руками. Ногтями, чуть прикасаясь к коже, она провела по моему лицу, - от этой невесомой чувственности сносило крышу.

— Нельзя, Марсель, нельзя быть таким идеальным. В тебе всё прекрасно, так нельзя. Ты даешь мне так много удовольствия, так много счастья, я... Это сводит меня с ума. — Я ошалевшим взором смотрю на неё. Она чувствует то же самое, что и я. Мне хочется схватить и начать целовать её, но я не решался прерывать эту нимфу. С тяжелым вздохом, раздавшимся откуда-то из глубины, она произнесла. — Ты единственный мужчина всей моей жизни, Марсель. Только для меня. Ты — мой единственный.

Она нежно улыбнулась мне, хотя на её глазах появились непрошеные слёзы. Сердце пропустило удар. Мои ладони непроизвольно потянулись к лику развратного ангела — я утёр солёные капли пальцами с щёк и чуть приподнялся, чтобы оставить глубокий и мягкий поцелуй на её горячих вишнёвых губках, таких сладких, терпких и очень мягких.

Она прервала наш поцелуй. Положив  ладошки мне на грудь, она повалила меня на кровать и жёстко прижала к постели. Сжимая мои соски пальцами, заставляя меня сгорать от страсти, она с рычанием поцеловала меня снова. Её бёдра на моём прессе вдруг задвигались интенсивнее и вот, она уже с полным наслаждения стоном, закинула голову назад, громко постанывая и прося меня частым, хриплым шёпотом:

— Пожалуйста, пожалуйста, Марсель, не двигайся и смотри на меня... смотри на меня...

Это сносило крышу. Я вжимался ногтями в её кожу на коленных чашечках и не мог иначе: я был обездвижен оттого, что она так трётся складками о мою грудь, о моё тело, и мои глаза не отрывались сами по себе — я хотел увидеть все её эмоции, и это того стоило. Я знал, что уже видел её такой, какой никто не видел: голой, злой, истеричной, плачущей, молчащей, кончающей, счастливой, возбужденной... Я знал её больше всех и это захватывало дух. Быть рядом с ней — это всё равно, что быть в первом ряду на концерте Шопена. Прекрасно и захватывающе.

Когда её движения стали по-настоящему быстрыми, она закинула голову назад и застонала в потолок, а я смотрел и не мог налюбоваться, какие волны возделывал её жесткий гладкий животик. Мои руки по бёдрам проскользнули к нему — она задрожала, покрывшись мурашками, которые заставили её круто изогнуться всем телом. Одной рукой продолжая царапать мою грудь, второй она схватила меня за руку, и, трясясь так, что стучала зубами, подтянула мою руку к своим грудям. Я не мог не сжать их, смотря ей расширенными зрачками — только в зрачки, тем самым добил её. Хотя сам уже трясся, как блядский Доусон и был еле живой.

Но я видел, как слёзы текли по щекам Кэт, когда она кончала и дрожала от удовольствия: осознание того, что это произошло с ней только потому, что она скользила по моим мышцам на животе и смотрела в мои глаза — мне чертовски нравилось. Мне дико нравилось, как сильно я действую на неё.

Мой голос осел: я не мог ничего произнести, я смотрел на неё, чувствуя, как член твердеет, а в горле всё пересыхает. Когда она обессиленно свалилась на меня сверху, я сжал её обеими руками и снова наполнил собой, не дав толком прийти в себя от предыдущего оргазма. Её крик оглушил меня, а дальше всё было слишком — просто слишком хорошо. Я вытрахал её изо всех оставшихся сил. Она рвала в клочья простыни, сминала подушки и обжигала меня поцелуями. Мы кончили ещё неистовей, чем раньше — и перед тем, как отдаться объятиям сна, я около сотни раз повторил, что люблю её и люблю безумно.

На следующий день мы с Кэтрин проснулась в хорошем настроении: она была в засосах и не на шутку охрипла, но это не мешало ей улыбаться счастливой, сексуальной улыбкой. Хоть она краснела  - очень и очень сильно, - пока рассматривала беспорядок вокруг нас и своё тело — она была довольна, чем несказанно радовала меня.

— Мы такие безобразники. — Захихикала она, обводя ссадину от укуса на моей шее. Я улыбнулся её сонному, осевшему голосу. — Мне нравится, что мы с тобой этим занимаемся. — Она закусывает губу. Я сдерживаюсь, чтобы не прыснуть от смеха, но это сложно.

Господи, она слишком забавная... Вчера она трахнула мой пресс, а теперь не может сказать слово «секс».

— Чем занимаемся? — Я дую щёки, чтобы не заржать слишком громко. Она щипает меня под рёбра, смеясь.

— Сексом, Марсель, сексом. — Издевательски и тщательно выговаривает она и, наклонившись, чмокает, а затем кусает меня в губы. — Ты весь, как будто тобой обедали... Я бы хотела всего тебя съесть... — Она сжала руками мои щёки, заставив меня широко улыбаться и начала с мычанием покрывать поцелуями моё лицо. Я хихикал, сжимая её талию  руками и возбуждаясь от невинных причмокивающих поцелуйчиков. — Надо будет обработать наши засосы... Ты не помнишь, я в чемодан или в сумку положила увлажняющий крем? — Вдруг прервалась она. Я глубоко выдохнул и, взяв за задницу, повалил её под себя, с широченной улыбкой.

— Зачем тебе увлажняющий крем, если у тебя есть увлажняющий я?

— Марсель... — Её щёки вспыхнули, а затем она притянула меня к своему лицу за поцелуем. И не только за ним.

Когда нам удалось вылезти из постели, а затем и из ванной - (Кэт выгоняла меня чуть ли не пинками), - мы решили выехать в Неаполь, чтобы посетить Галерею Умберто — помимо того, что это просто крышесносное по красоте архитектурное строение, там огромное количество бутиков, которые моя малышка уж точно хотела бы посетить. Я решил воплотить все её сладкие сны, которые не так долги из-за нашего магнетического влечения, поэтому лучше всего преступить прямо сейчас.

Мой водитель в Неаполе пригнал спортивный кабриолет: Кэт он очень понравился, в нём всего два сидения, а в цвет он — яркого лимона, такой же жёлтый, блестящий и переливающийся на солнце.

На Кэт - чертовски красивый и чертовски короткий белоснежный сарафан, набедренная сумочка и красная, в цвет ей, шляпа. Выглядела моя девушка просто бесподобно, и я ловил себя на мысли, что настоящий счастливчик. Перед тем, как мы сели в машину, она раз триста спросила, нравится ли мне её облик, и я, смеясь, отвечал, что да — ни капли, совершенно не уставая говорить ей комплименты. Однако когда она села рядом на пассажирское кресло, я с шумным выдохом натянул солнцезащитные очки на нос. Безобразие. Эта девчонка — сексуальный бунт.

— Что? — Спросила она, прежде чем с ухмылкой шлёпнуть меня по плечу.

Блять. Неужели, она не понимает, в чем дело?  Едва я выехал на трассу и скорость, более-менее, установилась стабильная, я снял с её головы широкополую шляпу и положил на колени.

— Держи её.

— Зачем? — Она хищно улыбнулась, а после — «невинно» захлопала глазками. Не девочка, а клубок противоречий. Противный клубок. Противный и сексуальный.

— Платье очень короткое, поэтому, прошу тебя, прикройся. Если что, я тут пытаюсь вести, как видишь. — Она надула губки. Блять. Мило улыбнулась. Я ещё раз выругался про себя. И сделал это вслух, когда она накрыла мою руку, держащую шляпку.

Что она задумала, чтоб её?

В духе Кэтрин — не тянуть с ответом, даже если вопрос задан мысленно. Наклонившись ко мне, малышка мягко сжала мою руку и влажно поцеловала в шею. Безусловно, она оставила след своей красной помады — и очень довольна этим, судя по улыбке, которая с шумом украсила её губы.

Когда мокрый язык коснулся кожи, я прочистил горло, прохрипел что-то, и сильнее сжал руль:

— Кэтрин, твою мать!

— Сладкий папочка сердится? Не сердись, сладкий папочка. — Она прикусила мочку моего уха, чем заставила вздрогнуть, а после  со смехом откинулась на сидение.

— Спокойно, Марсель. — С натянутой улыбкой произнёс я, и на секунду закрыл глаза, пытаясь прийти в себя.

В этот момент в моей голове созрел план дальнейших действий. Я уже видел, как наказываю её за подобную выходку в примерочной. Или в туалете. Или в лифте. Не знаю, какие у неё планы, но я хочу сменить её платье, даже если для этого придётся порвать нынешнее. Наоборот, я только с радостью. Какая разница, если на него всё равно пожалели ткань? Кэт уже стала слишком моей, чтобы разгуливать в таком коротком одеянии среди бела дня. Сначала я не заметил, что оно настолько короткое, но такая длинна, правда, непростительна...

— Спокойно, Кэтрин. — Парировала она мне. — Не будь такой влажной, скрывай под шляпой то, что Марсель так хочет получить...

— Если ты сейчас не перестанешь...

— Ты сделаешь мне хорошо. Я знаю. — С «пониманием» во взгляде кивнула мне она и похлопала с «ободрением» по плечу.

Я шумно улыбнулся, не выдержав такого напора сексуальности и острот, даже покачал головой, выражая поражение и восторг, — те же чувства, что зачастую вызываю у неё, таким привычным для Кэт жестом.

— Что? «Нельзя быть такой сексуальной, Кэт, айя-йай?». — Захихикала она и буквально расцвела в ответ.

— Воруешь мои фишки?

Она расхохоталась и «возбуждённая обстановка» постепенно начала разряжаться, выветриваясь из электризованного воздуха. Дышать стало легче, но моё мужское начало всё так же ныло. Она просто... слишком хороша, чертовски.

Мисс Рид включила магнитолу — динамики наполнились голосом Бейонсе. Это была «Drunk in love». Кэт снова надела шляпу и приподнялась с места, держа себя за затылок одной рукой, чтобы убор не слетел, а второй взялась за стекло кабриолета.

— Безумная! Сядь! Это опасно!

— Я с тобой ничего не боюсь! — Прокричала она счастливо, и начала подтанцовывать и подпевать исполнительнице.

Юбка её платья на заднице задралась, и мне было проще выколоть самому себе глаза, чем не смотреть на неё.

Так, Марсель. Дорога. Ты за рулём, чёрт возьми!

Я старался настроиться на автотрассу, но... её голос и то, как она двигалась рядом, пела, сияя от счастья, вызвало во мне вдруг не только возбуждение, но и настоящее успокоение, счастье и широкую улыбку на губах. Её любовь дарит мне всё, чего не было в моей жизни. Саму жизнь.

Я вспоминаю всё, что знаю о ней, и думаю, что хотел бы узнать ещё. Она загадочная, но при этом открытая, сексуальная и стеснительная, уверенная в себе и, порой, такая яростная ревнивица... Мне нравится каждая её грань. Она настоящий бриллиант, ценность которого нельзя определить ни одним сокровищем в этом мире.

В моле, первым делом, мы решили заправить едой потрёпанный сексом организм. На часах уже было около трёх дня, а мы так торопились выехать в город, что дома опрокинули в себя только по чашке кофе. Кэт, конечно, сначала хотела начать с бутика Versace, но учуяв аромат настоящей неаполитанской пиццы, равиоли и спагетти в ресторанчике на первом этаже — передумала.

Во время обеда Кэтрин продолжила говорить о том, что именно во Флоренции, в одной из академий сценических искусств научилась петь, танцевать и впервые задумалась о том, чтобы стать моделью. Ей было только семь, когда она увидела тот открытый дизайнерский показ Valentino — тогда она и подумала о том, что могла бы всё отдать, лишь бы носить такие же платья, чтобы на неё, - точно так же - все смотрели. Она рассказала, как тогда, заболев этой мыслью, надела мамины красные туфли и принялась дефилировать по квартире, но упала и разбила лоб до крови. Рассказала, как за это её ругала мама и наказывал отец, лишив её собственного фотоаппарата, её первого самого дорогого и любимого подарка, который вернулся в её владения только спустя несколько месяцев.

Со смехом она призналась, как врала девочкам с танцевальной студии, что уже работает моделью и как ей верили, благодаря искреннему взгляду и обаянию. Это заставило меня широко улыбнуться... Я  буквально сразу представил её — в чём-то убеждающей, рыжей девчонкой, с такими же огромными океанами-глазами и ясным взглядом — от этого по моему сердцу шло приятное тепло, и я поймал себя на мысли о том, что сам бы, даже, поверил. Да что там, «даже»? Я был бы первым, кто это сделал!

Кэтрин поразила меня тем, что, несмотря на все трудности, что происходили в её жизни -она не прекращала верить в свою мечту. Своим примером она многим могла бы показать, что может обыкновенная маленькая девочка, если поставит себе цель. Она не прекращала двигаться к своим желаниям, даже если ей и приходилось постоянно кочевать с родителями с места на место, практически не имея друзей и привязанности; к тому же, это было для неё не так уж просто — положить годы на специальность, которая никогда не нравилась ей. Но это не сломило её.

Я не сразу заметил, что своими внезапными откровениями она положила начало рассказу, похожему на мой. Видимо, она сделала это для того, чтобы уравновесить наши знания друг о друге, и я был ей благодарен.

Кэтрин родилась в Сиэтле четырьмя годами позже меня, двадцать восьмого августа. Я рад тому, что узнал это прямо сейчас — совсем немного времени оставалось до этого события, и я был чрезвычайно доволен собой, что всё насчёт этого праздника уже продумал, ещё заранее.

Её мать, Селина Карлос, была единственной дочерью и потомственным фотографом из Калифорнии. Влюбившись в Гленна Рида, она оставила родительский дом, маму и, по окончании обучения, уехала из Лос-Анджелеса в Сиэтл. Когда малышке Кэт исполнилось три года, семья мистера Рида сорвала большой куш в лотерее судьбы — из пяти сотен риелторов в десятку отправляемых в самые дальние уголки мира вошёл и Гленн. За это платили больше, чем «хорошо». Однако Гленну повезло крепнее: ему досталась Бельгия.

Европа - мечта любого начинающего специалиста. Там он и начал раскручиваться, получать заказ за заказом. Второй страной их проживания стала Франция — но не надолго, девочке тогда только исполнилось четыре, а свои пять она праздновала уже в Швеции. Её воспитанием занималась мама и бабушка с её стороны, ушедшая на этот период с работы и оставившая владения в Калифорнии на неопределённый срок.

Немного позже семейство поселилось в Италии. Свои начальные классы Кэт училась здесь, очень хотела остаться, как и её мать. Музыка, танцы, школа, мечта быть моделью, лучшие друзья, в число которых входил и Джеффри Саммер, всё это держало их здесь — но Гленн тогда заработал достаточно денег и приобрёл больше опыта, поэтому из Европы переехал в Бразилию. Её друг Джеффри, (этакий хрен), сопроводил её и в эту школу. Такой поступок маленького мальчика меня поразил и, несколько, смутил, но она сказала, что, если бы, там не жили родственники его папы, он бы туда не переехал. Однако она помнит, что плакала у него на плече и просила не бросать её,  их дружбу, просила поехать с ней, ради неё. Спасти дружбу, которая началась благодаря неудачному первому поцелую на школьной вечеринке.

В Бразилии они задержались год, жизнь была изумительной. Только Гленну Риду не сиделось на месте: он решил попробовать местечко похолоднее, и около двух лет семья прожила на Аляске. В это время Кэтрин с Саммером, равно как и с бабушкой, общались только благодаря интернету.

На Аляске мама Кэтрин начала часто болеть, но внимания этому особенного не предавала. Гленна начали печатать в журналах и газетах, звали работать с разных концов земного шара, и тогда он понял, что время вернуться на родину пришло.

В Сиэтле он почти сразу сошёлся с моим отцом на Майском балу, что послужило ему на руку. Кэт снова занялась пением, мама всё чаще водила её на фото-пробы, но внешность девочки на ту пору не так уж всех и прельщала, поэтому Селина, чтобы радовать дочь и вселить уверенность в себе сама занималась её фотографиями. 

Саммер  - его фамилия меня уже начинала бесить, прямо, как и он, - с семьёй переехал в Сиэтл: слава Богу, — как сказала Кэтрин, — что его отец был врач, — а хороший врач нужен везде. К тому же, мать Джефа  была коренной американкой. Так что, моя девушка и ублюдок снова оказались в одном классе. 

Мать Кэт, помимо фотографии и пения, заставляла её развивать способность к языкам, и к двенадцати годам девочка знала уже три, помимо английского — итальянский, французский и немецкий. Это тоже передалось ей от Селины, которая чуть позже научила её ещё и бельгийскому, — это особенно пригодилось, когда они вновь переехали в Брюссель, колеся по миру. Именно там, кстати, она и закончила старшие классы. Но до этого...

Она познакомилась с нашей семьёй. Она помнит свои тринадцать лет — её первое впечатление обо мне. Мне она рассказала, что когда увидела меня впервые на ранчо, то увидела красивого мальчика, лежащего на траве и смотрящего на облака. Она помнит, как подошла к нему и сказала: «Можно я посмотрю с тобой на облака?», а он ответил, что «рыжим на солнце лежать нельзя, иначе волосы воспламеняться и веснушки взорвутся».

Блять. Каким дебилом ты был, мальчик, чёрт подери! 

Конечно, в это тринадцатилетняя девочка не поверила. Для этого она была большой. Но в то же время маленькой, ведь после сказанного — заплакала и убежала.

Слёзы стали частыми "друзьями" девочки,  словно ниспосланные вместе  с «наглым пацаном с красивыми и грустными, серыми глазами и длинными ресницами». Но этот мальчик - об этом не знал, и все те три месяца лета издевался и смеялся над ней, хоть и побаивался стеклянного взгляда Гленна Рида. 

Я слушал об этом идиоте не как о себе, а как о чужом человеке. Я вспомнил, что тогда был влюблён в девчонку из параллели, к тому же, на год старше меня, — она дразнила меня девственником, так что я страдал в этот период не меньше её — когда я сказал это, Кэт очень громко смеялась. Потом нежно, очень нежно поцеловала меня. 

Она рассказала, как целый год ещё училась в Сиэтле, как ждала встречи со мной и как расстроилась, узнав, что я улетел доучиваться в Англию.

Вместе с родителями они переехали в Исландию, там, в средней школе, ею и заинтересовался тот мудак, Тимми Уильямс, проявив к ней "достаточный интерес". Всё было больно — от начала и до конца.  Она не верила больше ни одному мальчику. А после той мелкой сучки, Луи Брентон, той лжеподруги,  - она вообще перестала доверять девочкам. 

Всё было так серьёзно, что она даже впала в депрессию — и тут её отцу как раз "подвернулся" Шанхай. Уже там отец начал брать её с собой на бизнес-встречи и вечера. До шестнадцати лет она училась там, а потом с родителями они перебрались в Бельгию — там она и получила среднее образование.

Первый курс риелторского дела ей пришлось начать в Германии. Гленн даже подумывал там остаться, но состояние Селины ухудшалось — вдобавок ко всему, её добила новость о смерти матери. Было принято решение вернуться в Штаты. 

Похоронив в Калифорнии свою бабушку — Кэт помнит весь тут ужас, который произвели на неё похороны, — она, мать и отец на время остались жить в Лос-Анджелесе. Но Гленн этот город не любил. Продав некоторую недвижимость, а также выгодно выручив деньги за дом миссис Карлос - он купил тот самый особняк, который стал для Кэт отчим домом, — и он находился в Сиэтле.

В этом городе она продолжила обучение. В том же году её мать прошла обследование, озабоченная болезнью лёгких бабушки — врач как-то сказал, что этот недуг может быть наследственным. Выяснилась правда. У неё тоже была бронхиальная астма. Но, в отличие от своей матери, Селина её не лечила, да и причин не видела — форма заболевания была слабой, одышка редкой, кашля практически не было — и это переросло в рак. Кончину матери Селины притормозило то, что та пила гипоаллергенные препараты.

Кэтрин вспоминает, что некоторое время отец и мать скрывали от неё правду, но через неделю после Рождества, когда вдруг маме куда-то потребовалось уехать посреди каникул, — а они так хотели провести их вместе! — она решила потребовать правду. Ей её раскрыли. Для Кэт это был удар под дых.

— Я тогда только начала... выглядеть по новому, без конца ухаживать за собой. Покрасила волосы, — по совету мамы, — позже сделала омбре...  Я стала больше заботиться о коже, о макияже, о том, как я одеваюсь. Я даже стала посещать тот самый модельный колледж. Тогда просто так, как гость...  Ну, и фотографировалась там. Только иногда.  - Она прикусила губу. - На втором курсе подружилась с Кэролайн в университете, восстановила общение с Джеффом, который перевёлся из одного сиэтлского универа в наш, ради меня и влюбился бессознательно в Кэр...  Моя жизнь бурлила, но с болезнью мамы всё накрылось. Всё остановилось, но, в то же время... беспорядок везде. Переполох был во всём, а особенно у меня в душе.

Её голос звучал очень тихо. Она сказала, что смерть матери пережила очень тяжело, но ещё тяжелее ей давалось переживать её болезнь и делать вид, что она верит в  обман, что та «поправится». Кэт всей душой хотела верить, но не могла, ибо болезнь прогрессировала честнее, — буквально на лицо. Там она единожды пересеклась с моей мамой, но, на тот момент, она подумала, что она приехала проведать Селину, — по крайней мере, ей она сказала именно так. А на самом деле...

— В июне был год, как... мамы больше нет. — Она тяжело сглотнула, скрещивая пальцы  рук. — Я постоянно думаю о ней. Представляю, как бы она прокомментировала ту или иную ситуацию, особенно то, что происходит с папой... Знаешь, она всегда старалась найти позитив, даже в самом, казалось бы, безнадёжном деле. Мне её очень не хватает. — Слёзы потекли по  щекам. Она быстро их утёрла, в то время как сердце моё сжималось. — Я перестала так болезненно думать о ней, когда поняла, что... Могу попробовать дать нашему общению шанс. Я стала следить за тобой, ходить по пятам, практически за неделю выяснив, какие клубы ты посещаешь, в какие спортзалы ходишь, на чьи тусовки... Ты не замечал меня, как бы я не старалась. Постоянно в компании разных... абсолютно разных девушек... Если бы у тебя был кто-то один, я бы остановилась, но ты крайне любвеобилен... был.  — Она косо ухмыльнулась. — Как ты запоминал их имена?

Я задумчиво смотрел на девушку, которая против всех правил -  влюбляла меня в себя уже дважды (или сотню раз). 

— Я не запоминал имена. Да и баб этих я толком не запоминал. Ты всё, что я помню, Кэтрин. Остальное... остальное - далеко и противно. Я увидел тебя в офисе, я узнал тебя, я почувствовал твои духи. Я понял, что стоит рискнуть.  До тебя я боялся влюбляться, но... но твои глаза толкали меня на риск и на счастье. На улыбку. И я вспомнил, где уже  видел такие живые и красивые глаза. — Я провёл рукой по щеке Кэт и рассказал про  ту девочку - про Иддан Стэнли из ожогового центра. 

Кэтрин смеялась сквозь слёзы, а к концу обеда уже сидела у меня на коленях. Она рассказала, что аромат Versace Versense ей впервые дала ощутить мама. 

—  Это была... любовь с первого взгляда, эти духи... И любовь к тебе у меня с первого взгляда. Да, я понимала, что ты ведёшь себя, как очень плохой мальчик, потому что одинок... Так же, как и я... Я как-то начинала с тобой этот разговор, но... разве станет семнадцатилетний парень слушать какого-то некрасивого подростка? Как думаешь? —  Она слабо улыбнулась.

 Я нахмурился. Мне стало не по себе от самого себя.

— Мне очень жаль, что я был таким.  - Искренне признался я. - Для меня на тот момент всё было таким неважным. Имели значение только... Только сиськи Моники из параллели, которая слала меня к чертям собачьим, прикалываясь над моей невинностью. — Я тихо рассмеялся, а Кэт со мной. — Теперь, ты моя. Ты рядом. У тебя была яркая, наполненная событиями и переменами жизнь «до меня». Много плохого, но и хорошего тоже было много. Ты медленно раскрывала себя и совершенствовала. Учила языки, притягивала за собой хороших друзей, была настоящей и сострадательной. Всегда. По шажку, по миллиметру ты шла к своей цели... И теперь, смотри: ты будешь учиться в колледже моделей, в котором раньше только гостила. У тебя есть парень, о котором ты мечтала большую часть своей жизни... 

— Марсель! — Она рассмеялась, шлёпнув меня по плечу, и я с улыбкой прижался к ней.         

Она снова смеётся и улыбается — это главное.

Мы покинули кафе и сразу зашли в бутик Versace, располагающийся этажом выше. Там Кэтрин оживилась ещё больше, особенно, когда ей с первого взгляда приглянулась сумочка.

Кэт не нужно было ничего говорить: достаточно было одного взгляда, чтобы я понял, чего ей хочется. Пока она стояла у отсека с парфюмерией, я попросил упаковать её компактную сумку-мечту во всех пяти оттенках. И решил об этом не говорить ей, поэтому доплатил для того, чтобы пакет отнесли в машину.

Когда я подошёл к Кэт, она уже было хотела сменить аромат Versace Versense на другой, однако не смогла не поинтересоваться у меня, насколько мне приятно нюхать её «прежнюю». Я сказал, что это — тот самый запах, который я так люблю, от которого мне сносит голову...

Но подчеркнул, что на её теле мне будут нравиться любые духи, какие она только пожелает. Кэт взяла флакон «своих», но и от нового аромата не могла отказаться. Решено.

Сначала мисс Рид протестовала, — стоило мне только достать кредитку, — но я осадил её, сказав, что она — моя девушка и что она в круизе со мной, а это значит, что все траты я беру на себя.

Она негодовала, но решила продолжать это делать молча, крепко сжав губы. И было это недолго. Пока мы проходили мимо девушек менеджеров, дарящих мне многозначительные взгляды, Кэт непроизвольно выпрямилась по струнке и так горячо сжала мою руку в руке, а телом так плотно прижалась к телу, что я на мгновение забыл, как дышать.

— Ты мой. — Её голос звучал очень страстно.

— Ты моя. — Чувственно прохрипел я в ответ. — Так что позволь мне без споров исполнять все твои мечты. Я же... сладкий папочка...

Она дрогнула, когда моё дыхание опалило её ухо. Кэтрин взяла мои ладони и положила себе на задницу. Кокетливая ухмылка растянула губы.

— Хорошо, папочка.

Это слово... из её ротика звучало совсем иначе. В моей голове забродили миллионы самых грязных мыслей. Я сжал её попку и поцеловал в губы прямо в центре магазина, совершенно не волнуясь о том, что на нас смотрят. Мои пальцы путешествовали по её бёдрам и округлым бокам, таким мягким и нежным... Блять! Грёбаное короткое платье! Я резко одёрнул юбку и чуть отодвинул её от себя, глубоко выдыхая. Я схожу с ума. Я чертовски, блядски, дико быстро съезжаю с катушек.

— Кэт... — Еле слышно захрипел я в её губы. Она игриво улыбнулась и дразняще оттолкнула меня от себя, а после, виляя бёдрами, последовала к выходу.

Она обратила внимания на пустой стенд сумочек при выходе, но не придала особого значения, чему я был, в данный момент, очень рад. «Только ещё один спор затевать не хватало», — с улыбкой подумал я, вспоминая вновь, насколько она милая, когда сердится.

И насколько горячая.

Сексуальная.

Моя.

Блять. Грей! Держи себя в узде.

Дальше — хуже. Я думал, что мой мозг взорвётся. Следующими пунктами остановки были магазины сувениров: я соглашался со всем, что Кэт хотела подарить моим сестрам, братьям, Лили, Кристиану и Ане, всё для того, чтобы поскорее завести её в Gucci или в тот самый Valentino и... сменить ей платье. Она, вдобавок ко всему, верила в приметы - и не покупала в подарок тапочки, часы, ножи и ещё целый список предметов, - хотя в Италии это одни из самых популярных подарков. 

К моему счастью, через полтора часа она устала выбирать морально — поэтому я сумел увести её оттуда, и мы пошли  ейза платьем. От слова «выбирать» её уже воротило — всё, что я давал, ей нравилось, и я предложил ей купить весь магазин, но она отрицательно покачала головой и рассмеялась, а после ахнула, увидев что-то на манекене. 

Всё произошло каким-то порывом: она вдруг  вспомнила, что я предлагал ей в магазине сувениров — а мне казалось, что она пропустила это мимо ушей, — и сама предложила мне добраться на яхте-ресторане до "наших скал",  к домику-башне. Самое странное, Кэт сказала, чтобы я забрал пакеты сувениров из камеры хранения и ждал её уже на борту яхты. 

Она с ума сошла? Почему? 

— Если ты увидишь это платье на мне до выхода из магазина — нам придётся задержаться в примерочной! — Выглянув в проём той самой двери сказала она, а потом, залившись звонким смехом, скрылась за ней. 

— Я же сдержался с белым платьем... - Хвастаю я. 

— С этим не сдержишься. - Блять. 

— Ты так уверена? - Интересуюсь. 

— Абсолютно, Марсель! — Взвизгнула она, и я со смехом отстранился от двери.

— Хорошо, я пошёл. — Оповестил я её с улыбкой, и уже двинулся к выходу, но... 

— Марсель, кредитка! — Завопила она, снова высунувшись.  

Ну, конечно. На ловца и зверь. 

Рассмеявшись,  я обернулся к двери и заглянул ей в перепуганные глаза. Пока я подходил, она всё больше и больше сужала проём. 

— Я должен увидеть, что я покупаю, Кэт... — Произнёс я, медленно начав просовывать к ней голову. Кэт зарычала и, положив руку мне на лицо, начала отпихивать меня. Затем надула губы и захныкала, чуть пружиня коленями.

— Ну, Марсель...

— Кэт, что ты делаешь? — Нервно засмеялся я, до сих пор не веря, что вижу перед собой. — Ты малышка? 

— Нет, ты папочка... — Она закусила губу.

— Хорошо, хорошо. Тебе повезло, что сегодня я такой безвозмездный добряк, держи кредитку. — Я вынул из бумажника и вложил между её пальцами. Она взвизгнула и захлопнула дверь прямо перед моим носом, заставив громко рассмеяться.

На яхте было чрезвычайно уютно. Я заказал нам столик и выбрал опцию «романтический ужин» на палубе. Это означало, что всем остальным посетителям ресторана палуба говорила «до свидания», и они могли сидеть только внутри до конца морской прогулки. Кэт как-то сказала мне, что в костюме я особенно хорош, я же опротестовал это тем, с чем она не могла поспорить — «я красив и без костюма, а особенно — без одежды». И, признаться, ей было, с чем согласиться...

Ой, Марсель, самовлюблённый говнюк. Но в костюме ты неотразим. 

Ладно, счастливый, очень счастливый, самовлюблённый говнюк и безумно любящий самую непредсказуемую девушку на этой земле. Моё настроение было просто до невозможности хорошим, даже когда мой iPhone оповещал меня о вызове, да ещё и Стефа, оно держалось крепко... Но я услышал его убитый голос и оно рухнуло с вершины. 

— Марсель, есть время поговорить?

— Уж несколько минут я для тебя найду, кузен. — Я старался говорить бодро. — Что стряслось?

— Мы с Кэролайн... расстались.

— Что ты, ублюдок, сделал? - Прошипел я. 

— Марсель, Марсель... всё не так...

— Слушай, сейчас я на тебя слишком зол, чтобы слушать оправдания, ладно?! — Я сжал пальцами переносицу. — Если твоя бывшая сейчас позвонит Кэтрин и испортит ещё и ей настроение, я просто не знаю, что я с тобой сделаю.

— Марсель, просто выслушай! Я и сам дико зол на себя, но... Мне нужно, нужно дать хоть какой-нибудь шанс объясниться... Я никогда не оправдывал себя, не анализировал свои поступки, ничего не чувствовал, у меня просто не было надобности кому-то что-то объяснять, но с Кэр это изменилось! Самое ужасное, что она не хочет слушать ничего! Она ужасно, она просто невыносимо упрямая! Выслушай! 

— Стеф, попрактикуйся с зеркалом. Смотри на свою наглую физиономию и найди не оправдания, а объяснения, почему ты такой мудак, идёт? — Прошипел я. 

У меня было готово миллион вариантов  продолжения брани, но я просто... просто замер с мобильником в руке. 

Когда я обернулся и увидел Кэтрин, то на автомате сказал: «я перезвоню», - зная, что этого не сделаю, - и полностью отключил средство «испортить настроение за минуту», прежде чем убрать его в карман. 

Я долго вглядывался в видение перед собой. На Кэт было роскошное платье по фигуре. Нет, не так. Ещё точнее: роскошнейшее платье по её ахуеннной фигуре, с обалденно-открытым декольте и большим вырезом на ноге — от самого бедра. Цвет бордо был насыщеннее, чем лепестки, которыми была усыпана палуба. Когда яхта отчалила, предварительно предупредив нас гудком, я двинулся к Кэтрин с каким-то отчаянным рычанием, и,  притянув её лицо к своему, начал жёстко целовать её губы в алой сочной помаде. Но её вкус был куда лучше... 

Она с ума сошла! Она с ума сошла надевать такое платье! Решила поиздеваться надо мной? Проверить крепость моих нервов?! Платье было в её стиле — оно меня убивало, его хотелось порвать даже больше, чем белое. Если бы она прошла по палубе голая, она бы выглядела скромнее, чем в этом платье- пеньюаре. Неаполитанский залив шумел за кармой, а кровь в висках, пробираясь вместе с возбуждением вдоль всего тела. Когда наш поцелуй был прерван шагами официанта, который тут же бросил взгляд на орех моей девочки, особенно обтянутый в этом адском облачении, — я прорычал ему по-итальянски убраться прочь и он, тряся подносом, ушёл ко всем чертям. Я подхватил Кэтрин под эту самую задницу и усадил на стол, стоящий в хвосте яхты.

Лепестки двигались по полу от движения яхты и ветра, а волосы Кэт тянулись длинными локонами в воздух. Два бокала слетели с круглого столика — один упал за борт и нырнул в воду, а другой разбился об пол. Мои руки резко проскользнули по её телу сверху вниз - на бёдра, а затем — я схватил его за вырез и стал оттягивать руками, но... дыхание перехватило. Когда я поднял взгляд на Кэт, то понял, что это было не только от страсти — она вцепилась мне в шею мёртвой хваткой, а ногтями проникла в кожу шеи.

— Не смей, Марсель.

— После того, как я выебу тебя — ты не решишься надеть это снова. — Не знаю, насколько были угрожающими мои слова, но они прозвучали дико возбужденно.

Кэт сглотнула, её губы дрогнули в улыбке, и она рассмеялась смехом: «я буду до конца жизни носить такие платья — всё, чтобы ты чокнулся, мой любимый!». Я напрягся и вот — ткань уже трещит по швам. Кэтрин щипает меня одной рукой за шею, а другой даёт пощёчину.

— Что ты натворил?! Ты как зверь! — Захрипела она, задыхаясь в моих руках.

О, детка. Я не спорю. Я совсем не спорю. Не сопротивляюсь. Я охренеть, как с тобой согласен. 

Под её платьем ничего, абсолютно ничего...

— Блять, Кэт, блять...

— Мне нужно было сразу прийти голой. Я сняла дорогущие трусики заранее, чтобы ты ещё и их не порвал. — Захихикала она.

— Как великодушно, с твоей стороны, к трусикам.... — Прорычал я, прежде чем спустить её платье с груди и прижаться к ней губами.

Кэт изогнулась подо мной, поверхность стола заскрипела, когда я начал оставлять жадные, голодные укусы и засосы на её груди. Её пальцы вплелись в мои тёмные волосы, глаза посмотрели в потемневшие от страсти глаза, я был в объятиях этой тёмной страсти и сходил с ума вместе с ней, с моей Кэт... Она попыталась скинуть с ног туфли, но я упредил её, захрипев: «Нельзя!». 

Она меня послушалась. 

Одна её гладкая ножка скользит с моих бёдер по талии - к рёбрам. Я присаживаюсь и закидываю её  икру на плечо — это заставляет  губы моей девушки источать один, а затем ещё один судорожный вдох. 

Дальше - стон. Её роскошное платье рвётся  на груди, превращаясь в халат, которым только и можно, что запахиваться.

Я освобождаю выбивающийся на волю член и резко вхожу в неё - она не может не содрогнуться на гладком столе. Кэт визжит и впивается укусом мне в плечо, пачкая алой помадой рубашку. Её пальцы накручивают кончики моих волос и начинают тянуть их всякий раз, когда мои толчки — один заменяет другой, и так постоянно, прекрасно, до бесконечности... Мне так хорошо только с ней, чёрт, - ни с кем, ни с кем не было так хорошо.

— Да, да, папочка... Пожалуйста, папочка! — Стонет, рычит она, и я могу только ожесточить движения, слыша её всхлипы. Она возбуждена больше, чем когда-либо. Её стоны перебивает только шум движка яхты, и мне это блядски нравится.

Одна её ножка в туфельке впивается мне в спину — колено в лопатки, а каблук в ягодицу. Вторая - лежит на моём плече, и я поворачиваю голову, чтобы влажно поцеловать её изумительное колено, такое соблазнительное и нежное. Кэт стонет, сотрясая своим телом стол, и всё, что я когда-либо чувствовал с ней из самых долгих оргазмов — обрушивается на меня огненными искрами. Она впивается ногтями в мою шею, её глаза блестят диким зверством, а губы дрожат, когда из них один за другим разносятся довольные постанывания. Я держу её за бёдра со всей жёсткостью, на которую способен, чтобы завтра утром она чувствовала эту хватку, в тот момент, когда идёт впереди меня и виляет задницей.

— Тебя возбуждает, что я ебу тебя под открытым небом? Ты уже готова кончить от этого, ведь так? Тебя возбуждает, что официант, гость, капитан и ещё какой-нибудь чёртов хрен может выйти сюда и увидеть... — Прохрипел я, прижавшись губами к её ушку. — Увидеть, что я делаю с тобой, самой горячей девушкой в моей жизни... Увидеть, как твои глаза закатываются от удовольствия? Услышать твои стоны? О, Кэт, я убью любого, любого, кто их услышит, я клянусь... клянусь тебе. Тебе ясно, Кэт? Тебе, блять, ясно?

— Да, да, да, да, Марсель! — Завизжала она, трясясь. — Марсель, пожалуйста, пожалуйста! Я так хочу тебя, так хочу тебя... Постоянно. Только тебя! — Её влажная крошка хлюпала от каждого моего проникновения. Мои пальцы разодрали платье на её заднице. Оно с треском пошло по шву, разорвалось на её хрупких лопатках. Я делал её, — именно делал, как Пигмалион долбил молотом свою Галатею — и делал это снова и снова, и мне было важно ощутить её каждым своим сантиметром. — Порви, порви меня, папочка, порви меня! — Её крик звонким эхом разбился о палубу, растекаясь по вечерней мгле. Я не мог не выполнить её просьбу.

Я прижался губами к её сладким устам — и поцеловал ещё грубее, чем раньше, чем представлял, чем желал и хотел. Я был зол, возбужден, напряжен этим гребаным шопингом с сувенирами, — но моя расслабляющая драгоценность в этой очень хорошей, — поддающейся разрыванию ткани, — была главной причиной моего возбуждения, моего взрыва внутри. Наши языки бьют друг друга. Мои руки работают на два фронта — пока одна помогает довести до оргазма клитор, вторая мнёт и сжимает её жесткую задницу, которую в этом платье лучше не видеть. Когда Кэт содрогнулась, будто от разряда тока, в моей крови всё вспыхнуло.

Я схватил Кэтрин за талию и нагнул над палубой, чтобы взять её сзади. Она завизжала, смотря на тёмные струящиеся волны с белой каймой, а я схватил её за мягкие локоны и утрамбовал в свою ладонь. Я благодарил проведение, что Кэт не сняла туфли, ибо каждый раз, когда я опускал взгляд на место проникновения, то видел её пяточки, скрытые под материалом красных лаковых туфелек. Я входил в неё, каждый раз всё мощнее, всё жёстче, ощущая сумасшедший пульс и болезненно-прекрасные вибрации в висках и под ребрами. Я был склонён над ней, как всегда готовый преклоняться перед её страстью... Я терял рассудок, прощаясь толчками со здравым смыслом и контролем. С каждым движением бёдер мы были всё дальше, дальше от берега сознания...

Я уходил в наслаждение, в забвение - и я забирал Кэт с собой... Я опутал её своим телом, как змей-искуситель - Лилит. Я чувствую влагу, которая бежит по её бедрам на своих пальцах — стоило мне только соскользнуть по ним. Я услышал, какой сладкий звук выскочил из её груди, когда я сжал эту  сладкую киску в руке так крепко, что черные круги поплыли перед глазами...

Толчок яхты — я валюсь на неё, обессиленный от нахлынувшего удовольствия. Она кричит моё имя, сгорая в моих руках и распадаясь на капли этой брызгающей белой пеной за кормой. Кажется, что мы, — прямо сейчас, — можем упасть  в воду, — от этого адреналин захлёстывает смертельно. С застывшим в воздухе криком Кэтрин, застывает и сердце в моей груди —  мы можем сейчас же нырнуть, с головой, но теперь не в омут удовольствия, а в морской — и я хватаю её за талию, с титаническими усилиями тяну назад, падая на лепестки и прижимая её к себе. 

Она на мне. Сверху. С её губ рвётся отчаянный вдох, больше похожий на  стон, пока я дрожу, как под кайфом и изливаюсь в неё.

Я не чувствую своего лица, будто оно онемело, как от наркотика. И не чувствую голоса. Воздуха. Я ощущаю только её тело на своём. Ощущаю только её душу, которая сплетается с моей. Навсегда.

— Кэтрин... — Дрожащим голосом шепчу я. Она быстро разворачивается в моих руках и закрывает рукой глаза, а палец кладёт мне на губы. Медленно обводит контур, -  из неё рвётся судорожный вдох, вперемешку со стоном от болезненного, для бёдер, перемещения.

— Я знаю. Ты можешь ничего не говорить. Я всё знаю.