fall to pieces
Марсель
Это как глубокий выдох. Выдох после долгой и изнурительной пробежки. Самый первый, самый необходимый для жизни, для того, чтобы продолжать размеренно заполнять лёгкие кислородом, без спешки, на уровне автоматичной привычки. Я ощутил, что освободился, когда всё рассказал Кэтрин. Будто снятие «проклятья Леоны» проделывается в несколько этапов: Лили, Кэтрин... и теперь ещё и Гленн. Я понимал, что этого разговора будет не избежать с ним. Также я понимал, что мне непременно нужно будет встретиться с Леа — именно она могла бы дать мне хоть какой-то намёк на правду, чтобы я уже знал и ориентировался, чему верить, а чему нет. Я должен был, чёрт подери, докопаться до истины, что было не так-то просто. Из рассказав Кэт я уяснил, что «добрый папик» прикрывает свой зад, при этом желая меня принизить, втоптать в землю в её глазах. Ни ему, ни Леоне стопроцентно верить нельзя. Но без их «комментариев» до правды не дойти.
Я сразу учуял подвох, когда Кэтрин сказала, что её отец говорил о Леоне, как о дочери друзей, (хоть Кэт никогда не встречала семьи по фамилии Хейз, или Эдвардс, или всё вместе). Я отмёл это на корню. Уж что-что, а вот историю её семьи я знал, как свои пять пальцев от неё самой, да и досье мне всё подтвердило.
Мать Леа — Джун Хейз, — уже сто лет, как жила во Флоренции и работала поваром в ресторане — просто не по статусу лучшему риэлтору в мире такой друг. Отец Леа — Аддис Эдвардс, — закоренелый альфонс, метис немца и американца, погиб, когда дочке едва исполнилось четырнадцать, во время перелёта из Сиэтла в Лас-Вегас, вместе со своей любовницей.
Оба родителя жили своими жизнями, так что о девочке, как могла заботилась сестра матери, Дора Хейз. Она растила её и содержала во время учёбы в школе и институте, по мере своих сил и возможностей. Родителей Леона презирала, так же как и своё, казавшееся ей слишком вычурным, имя, поэтому просила называть себя: «Просто Леа». Она не выносила формальностей, терпеть не могла чувствовать себя ответственной за что-то. От «предков» ничего не требовала, но обманом «потрошила» меня, проспорив — в общем — выживала.
Леа не была глупой, приземлённой, тупой. Все плохие качества я открыл в ней, когда она предала меня. Все мужчины ищут способ обороняться, защищать своё самолюбие, и один из способов «защититься» — унизить женщину. Но это не про меня. Я предпочитал молча страдать.
Я практически никогда не думал о ней вслух, война происходила только в моей голове. Сначала я так любил её, что хотел искать какие-то оправдания, даже хотел бежать к ней и просить прощения за то, что назвал её «шлюхой», только из-за того, что увидел то, что не должен был видеть...
И даже внушал себе, что мне показалось.
Однако Бог уберёг. Когда я выпивал и эта картина вновь стояла у меня перед глазами, я спрашивал умный-сам себя-идиота: «Марсель, ты ёбнулся? Кого ты выгораживаешь? Она что, подскользнулась, во время падения случайно разделась и ненароком села на его член, по силе блядской гравитации? Кого ты обманываешь?!».
Я осознал, что никого не обману, только себя. Предавшая женщина — никогда не будет только твоей, ты её постоянно делишь. Ты прощаешь, она думает, что это «не беда» и ведёт в постель нового. А ты просто сносишь это. Сносишь, потому что, ты, блять, любишь.
Меня спасало моё самолюбие: я всегда боялся быть рогоносцем и дураком, я не мог... стать таким. Мне, как немногим, удалось взять контроль разума над сердцем. Я смог возненавидеть её. Это был один из тех поступков в моей жизни, когда я по-настоящему мог гордиться собой.
Зная сущность моей бывшей, мне не пришлось долго думать о том, что могло связывать её с Гленном. Но об этой догадке я умолчал. Это бы наотмашь ранило Кэт. Кроме того, я был не уверен. Одна часть Марселя внутри меня — злого и тёмного вурдалака, безумно жаждала такой охеренной оплошности мистера Всесильного Рида. Но другая — светлая и страдающая за любимую, — гнала эти мысли прочь. Во всяком случае, о том, что Леа с её отцом могли быть любовниками я ей не решился сказать. Это и не моё дело. Моё дело кончается там, где Кэтрин без всяких препятствий будет рядом со мной. Только ради этого в моей голове, подобно картонным замкам, один план строился за другим.
После ночи, проведённой с Кэтрин в воспоминаниях — плохих и не совсем плохих, — о Леоне, в нежных поцелуях, скользящих с лица на её ключицы, и невинных, со стороны Кэт, догадках, — мы крепко уснули, обнявшись друг с другом.
Наутро мы вместе решили принять пенную ванну с бомбочками, которые превратили воду из прозрачной в глянцево-радужную. После веселья и разбрызгивания бурлящей пены со стороны гидромассажёров, Кэтрин уместилась на мои колени, прямо предо мной, закинув ножки на бортик джакузи за моей спиной. Её губы медленно растягивались в улыбке, пока она пристально рассматривала моё лицо. Маленькая киса моей кошечки была совсем близко к моему паху.
Мы впервые были полностью обнажены. Это приводило всё моё мужское нутро в ликование, но гораздо больше сердце рвалось от счастья тогда, когда мы вспарывали швы душевных тканей, выдавая подноготную друг другу. Подноготную, которая спрятана под более плотные слои, нежели тела в одежде. Кэт ласкала мои щёки, смотря в глаза, очерчивала пальцами подбородок. Когда она снова заёрзала, придвигаясь ближе ко мне, по позвоночнику прошёл холодок... Да, я буквально чувствовал, как он плавно перетекал под каждым моим хрящиком. Из-за этого я часто сглатывал пересушенным горлом и облизывал сухие губы. У меня созревал план, но я не знал, как мне сказать Кэт... вернуться к отцу. На то время, пока я всё улаживаю. И, быть может, тогда не понадобится никакого побега? Может быть, после моего серьёзного разговора с этим чёртом она свободно и ничего не опасаясь сможет переехать ко мне?
Мы молча смотрели в глаза друг другу. Я понимал, что она хотела что-то сказать мне, поэтому терпеливо ждал. Я видел, как приоткрывались её губы, слышал пару раз громкий вступительный вдох, но ни слова за ним не следовало. В конце концов, эта кошка поцеловала меня. И я мог ощупывать её так, как никогда не позволял себе никого щупать.
Почему?
Потому что я подспудно чувствовал: то, что было — «это не моё». Я не позволял себе изучать и запоминать тела женщин руками, ибо эпицентр грязи человека именно в них. Я мог трахаться, но пачкать ладонями то, что не принадлежит мне даже на уровне одного только подсознания, — я не мог.
Да, я чувствовал душой, но ладонями принимал только её. Только её, свою девочку с бесконечно красивыми глазами. Кажется, линия любви на моей ладони зашла в тупик, прижавшись к сексуальной стене под названием «Кэт» и закончила полосовать мою руку.
Я трогал её упругие ягодицы, очерчивал мягкие и сильные, покатые бёдра. Она тяжело дышала, каждый её выдох разливался по мне раскатами эха, каждое её прикосновение говорило мне о том, что она сейчас совсем-совсем моя. Она стала ею всем сердцем, она готова быть моей телом. Её выдохи умоляют, а глаза дополняют эту молитву. Мои пальцы по её горячему телу пробираются вновь к её укромному местечку и на несколько секунд я жмурю глаза от её дрожи, от того, как её пальцы с красными ноготками проходят сквозь слои покровов тела. Она прижимается ко мне всем своим существом, пока я дико и по-мужицки, по-зверски жёстко сжимаю в ладони её девочку. И это было только началом сладкой пытки её складок: раз десять после моих движений на мокром, — не только от воды, — клиторе, она кричала: «Я уже кончаю!».
Я был так сосредоточен на ней, что практически не обращал внимания на свой напряжённый член. Если бы не это непрерывное ноющее чувство внутри живота, из-за которого я непроизвольно дёрнул бёдрами навстречу к Кэт, — я бы упустил возможность почувствовать её... отменный минет. Она меня ни о чём не предупредила. Она понимала, что я хочу первый раз взять её в более сексуальной обстановке, поэтому прибегла к другому варианту моего освобождения, который раз и навсегда заставил меня забыть всё то, что я чувствовал раньше, всё, что считал «удовольствием».
Ощутив мой пульсирующий орган бёдрами и руками, Кэтрин зарделась, а после без лишних слов нажала на спуск воды. Я тяжело сглотнул. Её тело переливалось, блестело из-за наличия глянца, который был в розовой воде, заполнявшей джакузи ... уже только на дне. Кэт снова нажала на кнопку. Жидкость покрывала только наши ноги. Её руки как кошачьи лапки, медленно, шажочками переходили по моей груди и прессу. Она наклонилась, чтобы провести языком по линии волос от пупка к члену и без лишних предисловий взяла меня в рот. На всю длину Блять.
Эта малышка была чистой. Но не тогда, когда брала в рот чупа-чупс или фруктовый лёд. В ней есть этот внутренний секс, врождённый, секс, который не подвластен возрасту, физиологии, секс, который светится в глазах и отливает внутри груди, не той, что так люблю мять, целовать и кусать, а в той, где сама её душа, открытая и свободная. У её секса нет правил. Потому что он предначертан ей кем-то свыше. У её секса есть только одно движущее чувство — любовь, готовность отдать всю себя человеку. В этом мы с ней похожи. Я чувствовал себя таким... желанным впервые. Она не доставляла мне удовольствие, нет, она далеко не курьер в мире наслаждения. Она королева. Она сама наслаждение.
С каждым её заходом глубже я чувствую её горло, с каждым заходом она мычит, стонет, урчит мне в член, то ускоряя темп, то замедляя его. Я умираю и рождаюсь заново всё это время. Мои пальцы сжимают бортики джакузи, затем её волосы, её мокрую задницу, которую я шлёпаю, рыча от страсти, и после раздвигаю, заставляя дрожать каждым её сантиметром тела. Когда она отрывается от меня, слюнка стекает по её подбородку, соединяясь с головкой члена. От этого зрелища мне «дурно» в лучшем смысле этого слова. Веки накрывает нега, ведь я уже не в силах видеть такую страсть. Сердце бьётся так, что задыхаюсь...
— Тебе нравится сосать мой член, киса? — На задворках сознания зреет вопрос, на который я знаю ответ.
Она медленно облизывает свои губы, приоткрыв их, а затем с придыханием шепчет:
— Да...
Это то ли стон, то ли мольба, то ли выдох. Я не знаю, но это так сексуально, что я подрываюсь спиной со дна, разбрызгивая остатки воды, а затем снова валюсь назад, ощущая внутри груди импульс. Дрожь заставляет застонать так громко и вибрирующе, что я сам пугаюсь своего голоса и приподнимаю голову, смотря в её широко распахнутые глаза, когда она берёт меня снова. Глубоко. Глубокие глаза. Глубокий минет. Глубоая душа. Мне безумно нравится эта глубокая девочка.
И она сосёт. Сосёт, как самая талантливая порно-актриса. Грудь моя тяжело поднимается и опускается, из-за чего мой взгляд мутнеет, теряется, и я толком ничего не могу разглядеть, мне так... блядски хорошо... Опираюсь одной рукой на локоть, а второй крепко сжимаю её хрупкое плечо, так как пальцы уже готовы сломать джакузи...
Она ускоряется. Я слышу эти грязные, бесконечно долгие причмокиваюшие звуки... Я трясусь и забываю, как дышать. Собственные стоны разрывают грудь, бедра, рот: он открыт так широко, что сводит челюсть. Кипяток льётся по жилам, заставляя разбухать их, как и мой член. Я даже не успеваю предупредить о том, что кончаю. У меня просто нет слов, нет дыхания, нет ничего, кроме неё... Кроме этого удовольствия.
Когда я смотрю в её глаза, время будто останавливается. Кэт поперхнулась, но не выпустила мой член изо рта. Она плотно зажала его губами. Я весь, весь в её власти. Она первая, которой я хочу поклониться. Она первая, на кого молюсь. Перед которой преклоняюсь. Впервые она даёт волю зубкам. Чуть царапая, как будто в замедленной съёмке выпуская расслабленно-упругий член, она смотрит мне в глаза: в них страсть, любовь, похоть и вызов. Сперма течёт по её чуть подрагивающим губам, и она медленно облизывает их, не отрывая от меня взгляда. Её губы растягиваются в блаженной улыбке, когда она обнимает мои плечи, ложась сверху, и прижимается голой грудью к моей. Её руки оплетают мою шею.
Я впервые осознаю, что со мной происходит, мои руки, будто при панике дрожат, обвивая её плечи и лопатки. Я чувствую, что зуб у меня не попадает на зуб, а вместо голоса остался только хрип. Я дрожу, точно в конвульсиях. Горячие острые стрелы желания проходят сквозь моё тело.
Дыхание сбито, пульс тоже, перед глазами тёмные круги. Но её прекрасное лицо, оно... будто гонит темноту. Мои влажные от желания и напряжения руки, те, что за недолгое время первозданного удовольствия были зажаты в кулаки, скользят с лопаток на плечи, а затем сжимают её щёчки. Я сглатываю, очерчивая большим пальцем её губы.
— Ты убийца. — Хриплю, протяжно целую её горячий ротик. Когда я отрываюсь, то вижу, как она смущённо улыбается, заливаясь краской, и сдерживаюсь, чтобы не застонать. Видя моё исступлённое выражение лица, Кэтрин шире распахивает глаза, а затем с ухмылкой отвечает мне:
— Тогда... Серийная убийца, ведь я готова убивать тебя дальше. — Она с улыбкой и таким сексуальным, громким «стоновыдохом», закусывает губу. Мой член дёргается.
— Ты в полной боевой готовности.
— Как и твой член, — шепчет она, наклонившись к моему уху. — Он-то всегда «готов» из-за меня...
Её язык проскальзывает мне на ухо от виска, а затем она заливается звонким, таким чистым и сладким смехом. Это хочется слышать вечно. Я мычу от счастья, от любви к ней, от удовольствия, оттого, что она со мной... и крепко, очень крепко обнимаю руками её талию и спину. Уткнувшись носом в волосы и кожу шеи, я с упоением вдыхаю её запах — аромат вишнёвого сиропа, горячей воды, бомбочек и... Кэт. Только моей Кэт.
— Я люблю тебя. — Шепчу.
— И я люблю тебя. — Слышу самый главный ответ.
Пока Кэтрин одевалась и сушила волосы, я приводил в порядок свою причёску «после минета» и щетину, которая уже переходила за грани «утренней». Этого я своей растительности на лице не позволял. Надев свою рубашку и джинсы, я вышел к Кэт. Она стояла у большого зеркала, висящего на дверце гардероба, в своём кофейном обтягивающем платьице.
Видимо, ей неудобно будет в нём расхаживать... И она снова босиком, — я подумал об этом с улыбкой до ушей, так как вспомнил её первую ночёвку у себя. Все её вещи в отцовском доме. И я понимаю, что она сама толком не планировала бежать, она совершила это, потому что не могла поступить иначе. Что ей делать сейчас она тоже не знает. Но я знал. Я хотел было начать об этом разговор, пока она тщательно расчёсывала каждый локон своих волос, но загляделся... И она опередила.
— Я нашла у тебя свои забытые вещи. И ещё несколько новых пар белья. Я так понимаю, все комплекты в этом комоде мои, мистер Грей? — Говорит она с улыбкой и немного щурит свои кристальные, красивейшие глаза.
Я медленно киваю, улыбаясь ей от счастья. Мисс Рид медленно подходит ко мне и обвивает руками шею. Я беру её под попку и сажусь с ней на край кровати, прижимая к себе, ласкаясь носом о локоны. Кажется, это наша любимая поза — и, признаться, мне чертовски нравится чувствовать её так, сверху... Я говорю ей это с пошлыми нотками в голосе и она глубоко, с дрожью в нежной улыбке выдыхает мне в губы. Затем заглядывает мне в глаза своими, неожиданно потерянно и грустно. Мне становится не по себе. Ладони крепче сжимают её талию. Я держу её, как бы поддерживая. Всё для того, чтобы она открылась мне, чтобы она ничего на свете не боялась со мной.
— Я должна вернуться домой. — Наконец, находит в себе силы сказать она. На какой-то момент я пугаюсь, что она начнёт осуждать себя за то, что была здесь. — Я поспешила, убежав, но я не жалею... Не жалею, потому что наш вчерашний разговор, твой поступок, забота и нежность, сегодняшнее утро... всё это сплавилось в один прекрасный, лучший день в моей жизни. Я убегала и не думала, не знала, как отец расценит мой побег, как к этому отнесётся, узнал ли он, что меня нет дома, или нет... — Она хмурится и качает головой, сглотнув. — Господи если он узнал бы, ужас уже начался... А дальше — хуже. Умом я понимаю, что мне нужно вернуться. Но я опасаюсь, что стоит мне сделать это, и он либо запрёт меня, либо отошлёт куда-подальше, сразу после защиты диплома, шестнадцатого июля. Он уже взялся мне помогать писать диплом. Помощь в учёбе — то, чего он раньше никогда не делал, это... Видимо, для того, чтобы сплавить меня на дальнейшее обучение подальше из Сиэтла. Но я не хочу. Здесь моя жизнь. Мне обещана неплохая карьера в агентстве, моя заявка в колледж моделей принята, предо мной открыты такие двери в будущее, столько проектов. Но самое главное то, что у меня есть сейчас, моя последняя надежда, это... Это ты. Ты — во главе всего этого, Марсель. И всё это потерять... Я просто не вынесу. — Кэт сжала мои щёки обеими руками.
— Ты не потеряешь. — Хрипло выдыхаю я, кивнув и целую её в висок, шумно выдыхая через рот. Кэт верит, обнимая, и тихо дышит, положив голову мне на грудь. Но последний выдох исполнен неподдельной досады:
— Я просто ума не приложу. Откуда он знает эту Леону? Может, она правда очень известная модель, но... откуда он узнал про тебя с ней? Про ваши отношения? Это значит, что он... знаком с этой стервой?
— Судя по твоему вчерашнему пересказу, Леа ему налгала в три короба. Я не знаю, что именно она хотела этим добиться и какая между риэлтором и моделью может быть связь, но... — Я выдыхаю. — Может, я так не понравился твоему отцу, что он решил смастерить эту чушь, лишь бы не допустить тебе быть со мной? Это, конечно, труднее будет преодолеть, но.... Послушай, детка, у меня есть план. Сейчас ты возвращаешься домой так, как выбралась, а потом попадаешься своему отцу на глаза в банном халате. Ты только что встала, приняла душ и... собираешься куда-нибудь, часам этак к двум... До этого времени я увижусь с Леа в баре Макса.
— Увидишься? — В глазах Кэт появляется паника. Она ревностно сжимает мою рубашку в кулачках.
О, Господи, кошка... Маленькая. Моя.
Я пытаюсь начать дышать, а Кэт продолжает, не моргая, смотреть мне пристально в глаза. Я прыскаю от смеха, но тут же меняюсь в лице, ведь её руки ложатся мне на щёки, а ноготки впиваются в кожу. Она ревнива. Она любит. Она горячее ада.
— Марсель, это не смешно. Вчера ночью ты говорил, что на протяжении последних трёх лет ты не знал её места нахождения. А теперь так просто сказал «увижусь», будто это ежедневное твоё развлечение. Откуда ты знаешь её номер? Ты что, общался с ней в последнее время?
— Кэт, Кэт... — Моё сердце наполняется теплом и счастьем. Я зацеловываю её лицо, прижав малышку к себе с широкой улыбкой. — Успокойся, кошечка.
— Отвечай мне! — Она требовательно смотрит мне в зрачки, слабо, но уверенно высвобождаясь от поцелуев, несильно удерживая меня за щёки.
— Был случай, когда я решил, что именно она совершила одну, мягко говоря, пакость, — но оказалось, что это была биологическая мать Дориана. Чтобы выяснить это, я потребовал у своих людей сделать досье на Леону. Там адрес, телефон, всё необходимое, чтобы найти человека, узнать о нём больше.
— В досье ничего не сказано об отце? — Тихим голосом спросила Кэт.
— Он не настолько фигурирующая личность в её биографии. Я вообще не представляю, как они могли познакомиться, если Леа три года жила и работала в Германии.
— Мама... — Шепчет Кэт, хмурясь. После тяжело сглатывает. — Она там лечилась, два года назад.
— Вот, один ответ на вопрос найден...
— Ладно... Так значит, мне собираться к двум? К двум ты освободишься? — Произносит она, смотря пристально мне в глаза.
— Да. — Я трусь носом о её плечо, расплываясь в улыбке.
Почему мне так тепло от неё?.. Она как солнышко. Тёплое, светлое изнутри и незаменимое.
— Я даже знаю, чем мы займёмся. — С загадочной улыбкой говорит она.
— М-м? — Я веду рукой по её ножке вверх. Кэт хихикает.
— Нам... на пару с Кэролайн дали задание в университете придумать какие-нибудь развлекающие номера для вечерней, второй части выпускного... Кэр убедила меня спеть, а по поводу второго, я подумала... Ты же неплохо танцуешь. Можно позвать Кэролайн со Стефаном и мы... придумаем танец? — Она кусает губу. — Конечно, я понимаю, что квалифицированный профессионал за уроки может потребовать большую плату...
— Не представляешь, какую большую. — Хриплю я.
Кэтрин медленно облизывает губы. Её глаза сияют кокетством.
— Мы будем заниматься в академии моей мамы, там сейчас всем заправляет Лили, так что... никаких проблем не составит найти аудиторию. Приходи туда на минут тридцать пораньше. Я покажу тебе особые... па.
После этих слов Кэтрин задрожала, а затем очень долго целовала меня. Не знаю, как хватило сил, но нам удалось оторваться друг от друга: Кэт села в такси, ибо если бы я повёз её, то мы смогли б допустить хорошенькую оплошность — Гленн наверняка был дома и ждал пробуждения дочери. Моя машина бы всё испортила.
Кэтрин поняла, что должна играть пред отцом легковерную, наивную и послушную, это гораздо облегчит поиски истины, чем жить в опасении, что из-за «открытого бунта» Рид озвереет, как вчера, и сделает так, чтобы я никогда не увидел свою единственную.
Но чёрта с два. Не бывать этому.
Когда я ехал на работу, чтобы сказать Кэролайн о решении с танцем, а также, — что важнее, — забрать досье Леоны, мне пришло сообщение от моей малышки, весьма успокаивающее: отец «не тревожил её». Дверь в её спальню также закрыта изнутри, а его машина стоит на парковке, на том же месте, что вчера, недвижимая. «Всё идёт по плану, кошечка», — написал я в ответ с широкой улыбкой.
Сообщив Кэролайн о нашей договорённости на два часа дня, — что крайне её обрадовало, — я вошёл в кабинет и достал из архивных стендов папку под именем «Леона Хейз-Эдвардс». Довольно быстро я пробежался глазами по изначальному тексту, затем увидел доложенный прикрепленный файл с фотографией. Теперь она снова брюнетка и будет работать в Сиэтле, в «Nylon Model Management». Я бегло осмотрел её лицо, после пропустил между пальцами с десяток листов, ища анкету, где больше цифр, нежели букв. Её номер бросился мне в глаза тяжелыми, как гири, цифрами. Я вспомнил, что уже готовил себя к этому. Этапы полного освобождения. И этот последний.
Я практически не слышал её голоса в телефонной трубке. Я не дал ей ничего сказать, просто назначил срочную встречу через двадцать минут, в баре Макса и быстро, без всяких интерлюдий, отключился. Я был груб. Я не винил себя за это. Я даже был счастлив и горд тем, что мог с ней так вести себя. Это было какой-то адовой каруселью: я вдруг начал вспоминать всё то хорошее, что пережил се ней. То, как она научила меня любить Италию, как талантливо она произносила эти певучее слова. Её хрипловатый голос мешался с детскими, несколько «трубными» звуками, что позволяло мне чувствовать себя старше её более, чем просто на год. Я чувствовал себя её защитой. Мне нравилось большее из всего того, что она делала в постели. Она была хороша. Была хороша, за что бы не бралась, она просто любила не того. И попадала не в те руки. И пользовалась не теми людьми.
Когда я вошёл в бар Макса, который был заполнен до отвала, я был поражён её пунктуальностью. Она здесь, без пяти минут двенадцать. Когда такое было?.. Но кое-что не меняется в ней. Она, всё-таки, очень красива. Тёмные волосы струятся ручьями по плечам, огромные зелёные глаза тревожны и быстры. Когда они задерживаются на моём лице, на её губах появляется что-то похожее на улыбку. Такую... ненастоящую. Но эта тревожность в глазах и та резкость в голосе, с которой она здоровается со мной, выдают её напускной насмешливо-спокойный вид. Она нервничает, но не забывает быть кокетливой.
— Я слушаю тебя, Марсель. — Она языком ласкает последние буквы моего имени. Так знакомо. И противно.
— У меня к тебе очень короткий и серьёзный разговор, поэтому даже не думай ломать здесь драму или комедию, что ты больше любишь... Просто имей ввиду, что ты портишь мне жизнь даже после того, как ушла из неё. — Я сдерживаю шипение.
— Не можешь меня забыть, Марсель? Всё не то, все не те... — Леа щурится. — Извини-ка. — Она вглядывается в мой вырез на рубашке. Чёрт.
Я поспешно хочу застегнуть пуговицы, но она задерживает мою руку, перегнувшись через стол, и тянет рубашку так, что пара пуговиц отрывается.
Леона накрывает мою грудь с тату ладонью. Я морщусь, заглядывая в её зрачки.
— Убери. — Безапелляционным тоном произношу.
Она выпускает ногти и, царапая меня, ползёт ими вниз... Я сглатываю, затем снимаю её клещевые пальцы за запястье. Её взгляд направлен в мои глаза. Она читает мою тату почти по буквам, со своей дерзкой интонацией. А после выдаёт:
— Ты не забыл, Марсель. Ты любишь.
— Люблю тебя ненавидеть. — Хриплю, непонимающе вглядываясь в её лицо.
— М-м-м, да? А что у нас с голосом? — Она выгибает бровь и приподнимает пальцем мой подбородок. Я тут же его высвобождаю.
— Леона. Прекрати это. — Я говорю это со всем призрением в голосе. — Просто ответь на мои вопросы.
— А ты на мои. — Она гнёт бровь. — Ведь ты помнишь итальянский, Марсель? Как мы учили его вместе, как я попросила мать хоть на день приехать во Флоренцию с тобой? Помнишь, с кем ты полюбил Рим?.. Кто вдохнул в тебя воздух моря, его стать и свободу? Кто вдохнул в тебя это безмятежное яркое синее небо Рима? Ты говорил, что оно так чётко и ярко отражается только в моих глазах... Как ты шептал мне слова из песни Рамазотти? Ну, помнишь? Мы танцевали на берегу моря, а ты наклонялся к моему уху, пахнущий моими волосами, которые не принял в другом цвете... Я вернула их цвет для тебя. — Я сглатываю. — Ещё... ты пах морем, сексом и сигаретами. В принципе, и это не изменилось... Ты был в меня больше, чем влюблён, Марсель. Ты наклонялся к моему уху и шептал: «noi non siamo ancor maturi, e che siamo tutti uguali, ma un cuore con le ali, ce l'abbiamo solo noi, e nessuno sa, che presto volera...».* — Леа практически хрипела от сдавившего горло кома. Я почувствовал что-то, похожее на судорогу.
«Марсель, это освобождение своего рода перерождение. А мама тебе ни раз говорила, что никто не рождается без боли». Я впервые ощутил всю тяжесть этих простых, но метких слов на себе.
— Вот, прошло время, а ты по-прежнему дрожишь, слыша речь на этом языке... Помнишь наше «presto»? В первом поцелуе, который я у тебя украла, а потом в бесконечных ночах, — наших с тобой ночах, — где до рассвета мы занимались с тобой любовью... А «cretino»... ты набил его на груди, потому что именно так я обзывала тебя во время того, как иссыхал от желания?.. Ты хотел показать своей новой девочке, как называть тебя? Для этого ты это сделал? И как собственнически звучит это «мой» сверху... Особенно когда ты, будучи «cretino», был именно моим...
— Я набил тату не из-за тебя. Я даже забыл об этом. — Честно отвечаю, сглотнув.
— Марсель, бесполезно отрицать, что ты забыл меня. — Со скукой в голосе тянет она и качает головой. — Это — самое бесполезное из всего, что ты мог придумать.
— Я отвечу на твой вопрос двумя предложениями. Ты и всё, что с тобой было — в прошлом. Я тебя ненавижу и буду это делать до самой моей смерти. Теперь моя очередь. — Я смотрю в её глаза. — Четыре слова: Гленн Рид. Расскажи всё.
— Хм, папочка твоей «новой любви», которая, как и я, в её возрасте, только метит в модели... Интересно. — Загадочно играя бровями, произносит она. После чего вставляет в губы сигарету и медленно затягивается. — С Гленном я познакомилась два года назад, когда он привёз свою дохлятину-жену на бесполезное лечение в Германию. В ту же клинику, на которую ты высылал для меня деньги, милый. — Я сцепляю зубы. — Он пришёл вечером на показ «Hugo Boss», вместе с твоими родителями. Сказать по правде, я хотела соблазнить твоего папашу и сделать тебе, однажды, сюрприз, но... Он любит твою мать. Оу, неправильно сказала... Любил. Действительно любил. — Она давит на больное. И блять, я уверен, что это написано на моём лице, но она продолжает. — Если бы они приехали на показ в этом году, то наверняка он бы захотел попробовать кончить со мной.... Вы ведь, Греи, неутомимые все? Я люблю таких. — Сволочь! Мои желваки ходят ходуном, когда
я бросаю бесовской взгляд в её глаза. Она наигранно сочувствует мне, дешёвая дрянь:
— Тебе больно? Прости... — Её губы оказываются у моего уха. — Мне тоже больно, что рядом с тобой эта сука.
— Не называй её так! — Рычу, со всей силы даю рукой по столу. Леона вздрагивает, но её лицо остаётся каменным. Она тушит сигарету в пепельнице, ломая и продавливая её. — Ты не стоишь ни одного её вздоха. Продолжай.
— Хорошо. — Холодно произносит она. — Гленн мой любовник уже два года. Платит по счетам, помог мне найти достойное агентство в Сиэтле. Я уже планирую избавиться от него, но боюсь, что он сам хочет меня похитить... Я дала ему жёсткий отказ быть его постоянной любовницей. Это ему не понравилось. Но он был рад услышать, что этому виною ты, Марсель. — Я хватаю её за запястье и до боли сжимаю, скручивая. Она сдерживает стон, кусая меня за плечо, оставляя след красной помады, и смотрит на меня, своими ярко-зелёными глазами. Я с рыком отрываюсь от неё и сжимаю до хруста щёки в двух руках.
— Что ты ему наплела, сука?! Что ты ему наплела?!
— Я сказала правду, Марсель... Ты любишь, любишь меня, ты хочешь просто наказать меня этой стервой Кэтрин... — Я больно сжимаю её за плечи и так встряхиваю её, что она бьётся головой о спинку стула, на котором сидит.
— Стерва, дрянь, мразь и самая последняя блядь здесь только ты, ясно? — Рычу я, до крови вонзаясь в её кожу ногтями. — Я тебя ненавижу. Держись подальше. От меня. От Кэтрин. Я встречусь с Гленном и скажу, что всё, что ты напиздела — самая настоящая ложь.
— Он тебе не поверит...
— Мне, не поверит? — Прыскаю я. — Ты глубоко ошибающаяся, тупая шлюха и тебе лучше рассказать абсолютно всё и по порядку.
— А ты брось Кэтрин Рид, — она выгибает бровь. — Ты ненавидишь меня, а я ненавижу её. Сделаем друг для друга приятное, я обелю тебя перед Гленном, но ни с какой Кэтрин ты не будешь. — Шипит она мне на ухо.
— Иди в зад, Леа. — Рычу я в её рот со звериной улыбкой и резко дёргаю её, практически кидая.
Она падает вместе со стулом и люди с «ахами» оборачиваются. На помощь мне приходит Макс и пытается умеренным количеством смелых фраз, переводя всё на комизм, спасти ситуацию. Не знаю, что сейчас думают все эти люди, да и я сейчас слишком измождён, уничтожен и раздавлен морально после встречи с этой грязью, так что мне не до посторонних.
Я быстрыми, широкими шагами иду к академии и сжимаю руки в кулаки, пытаясь сдерживать огонь, который пожирает меня изнутри и хочет выплеснуться наружу.
Да, теперь я знаю это. Это величайшее изменение, которое происходит внутри. Это перерождение. Теперь моя ненависть к Леа — это не шутки разума, не попытка самовнушения. Это самое настоящее, неподдельное чувство, после принятия, ощущения которого, назад уже не возвращаешься. Никогда.
Меня жрёт дикая злость. Горячая, жуткая, неукротимая, как пламя. Даже редкий жаркий день в Сиэтле не сравнится с этим чувством выгорания, происходящем внутри. Вбегая по ступеням в аудиторию, номер которой мне прислала Кэт, я миную стайку малолетних созданий в юбочках и вхожу в распахнутые двери.
Кэтрин отражается в зеркалах, расположенных на каждой из четырёх стен. На ней очень сексуальные джинсовые шорты и короткий светло-голубой топ, больше похожий на бюстгальтер в стиле 60-х минувшего века. Её волосы собраны в тугой пучок на затылке с помощью шпилек. Вместе с тяжелым выдохом, который я роняю, видя эту красоту, выходит всё моё негодование. Мою грудь, — и не только её, — все мои вены наполняет не менее палящее и более приятное чувство.
Когда мисс Рид отрывает вынужденный взгляд от паркета, тем самым прекращая делать наклон и демонстрировать мне свою охеренную задницу, наши глаза встречаются в зеркале. Она резко выдыхает, производит новый вдох и смотрит на меня, круто обернувшись. За какую-то секунду она оказывается рядом и ощупывает ладонями моё лицо, точно я самое желанное, что ей хочется трогать, видеть, чувствовать.
Я тяжело сглатываю от её нежных рук и пытливых глаз, одновременно ласкающих меня. Губы Кэтрин таят миллион вопросов, но она не произносит ни слова, смотря в мои зрачки. На её щеках появляется румянец, когда я с полуулыбкой, почти неслышно шепчу её имя. Она прижимается лбом к моему, а руками скользит по шее, ключицам, груди и прерывается, когда понимает, что пары пуговиц нет. Медленно оторвавшись от меня, Кэт переводит взор с моих глаз на рубашку, замечает помаду и взяв меня за ворот, притягивает к своему лицу, склоняя к себе, сжимая губы. Её взгляд режет мой.
— Что это значит? — Шипит она на выдохе. — Ты понимаешь, что я оторву тебе твой член? — Он дёргается, на всё готовый для неё. Мой кадык вздрагивает, когда я сглатываю, и это заставляет её опустить взгляд на него. Я перехожу к объяснениям:
— Я отталкивал её от себя. Сделал больно, сжав руку, она меня укусила. — Еле дыша произношу я, возбуждающийся от её взгляда ещё больше.
— Нужно было не позволять ей приближаться. — Громко говорит Кэт. Она за ворот тянет меня назад, ближе к углу зеркальной стены. — Только я могу кусать тебя. И рвать пуговицы твоей рубашки. — Раздельно произносит она. После чего разрывает оставшуюся ткань на моей груди. — Вот так...
Она часто дышит, смотря мне в зрачки. Лишних слов мне не нужно. Скинув рубашку с правой руки, я кладу её на щёку, и целую Кэт так, что она не может удержаться от стона. Полностью избавившись от верха, я вжимаюсь грудью в грудь, заставляя почувствовать, насколько я разгорячён. Кожа к коже. Я чувствую её возбуждение через эти неумелые, но сладкие, дикие вальсирования языка в моём рту.
Довожу Кэт поцелуями до исступления: дрожь колотит её. Чтобы не упасть от судорог, вибрирующих под кожей, она вжимается пальцами в тростниковый станок за её спиной, а другой рукой прижимает за затылок к себе ближе.
Она больно тянет мои волосы, подставляя шею, ключицы и груди под град, сотканный из моих поцелуев, укусов, засосов, которые сопровождаются рыками и тяжёлым, прерывистым дыханием. Она чувствует мой каменный член, когда её бёдра волной подталкивает ко мне... Так резко, неожиданно, непроизвольно. Её бедра создают волны. Она волнует меня. Нет, даже больше, чем волнует. Меня штормит от неё.
Хриплый стон рвётся с припухших сладких губ Кэт: я чувствую, как она шепчет мне на ухо, каждым нейроном тела, отзывающимся ей:
— Марсель... мне раздеться?
— Нет. Мы по-быстрому. — Её глаза вспыхивают, и это опасно. Она почти стонет:
— Марсель, да!..
Это звучит так сексуально. Я засовываю руки ей под шорты и мычу, отодвигая влажные трусики, заставляя её с дрожью всхлипнуть, шире распахивая губы. Она мокрая, она готова и ждёт, чтобы я взял её. Она невинная, наивная, маленькая девочка, которую впервые так хочет взять мужчина.
Кэт и сама хочет этого впервые — так сильно, как никогда. Я, пьяный от поцелуев, но всё же соображаю, что мы не абы где, а танцевальной академии, где за стеной могут быть эти маленькие любопытные существа, поэтому продолжаю пьянеть и затыкаю ей рот поцелуем, когда мой член входит в её мокрую киску. Для того, чтобы сдержать её визг, который мне удалось скрыть только наполовину.
Одна её нога выпрямлена вдоль станка, будто по струнке. Она самая узкая девочка в этом измерении. Руки Кэтрин проскальзывают в мои волосы и она сжимает густоту, кусая меня в голое плечо до кровоподтёков. Она делает это, сдерживая стоны, пока я только всё больше и больше набирал темп, разгонялся и бурил её. В каждом из зеркал танцевальной студии отражалась наша страсть, наша грубая нежность, — мягкость, которая читалась в её лице даже под напором жёсткого наслаждения сводила меня с ума. Её полупьяные глаза смотрели мне за плечо, я видел этот взгляд в зеркале перед собой.
Она смотрела, как прекрасно она выглядит, накрытая мной. Я сильнее сдвинул рукой трусики и шорты, чтобы видеть, как я пронзаю её. Мне было необходимо смотреть сейчас, куда мне нужно войти, чтобы почувствовать рай на земле. И блять, это просто ахуенно...
Руки Кэт царапают мою спину — до крови, до бешенства, сдирая кожу. Мышцы спины перекатываются только для неё, терзаемые её ногтями. Я желаю её так сильно, что не могу контролировать собственного тела. Мой член в огне: она течёт так, что, кажется, может затопить к чертям всю студию, и я даже не против. Пока я продолжаю натягивать её на станке, она решительно оплетает ногой мои бёдра. Я хочу её ещё больше. Соки струятся по члену.
Вскоре она полностью взобралась на меня, оттягивая влажную, вымоченную потом кожу. Это была настоящая схватка. Она скакала на мне, бьясь бёдрами о бёдра, стискивая меня изо всех сил и стукая попку о станок.
Нас трясёт и раскачивает, наши зубы скрипят и жалят друг друга, а языки сплетаются в плотный жгут, поедая и останавливая кровотечение. Нет, я этого никогда, никогда ещё не чувствовал! Скорость, бешеная скорость и член только увеличивается, разбухая в ней и становясь всё твёрже. Она бьёт меня кулачками по груди, я почти теряю сознание.
— Давай же! Ещё, давай же! — Впервые хрипло выкрикнула она связные слова, и всё моё тело залилось лавой.
Я трахал её, смотря в расширившиеся зрачки, а она не отрывала взгляда от меня. Когда она нахмурила брови и зажмурилась, пытаясь наконец-то сконцентрировать всё удовольствие в себе, я отразил её чувство. Она присосалась к моей шее, как пиявка, всасывая кожу до следов и сама принялась вертеть своей скользкой от влаги, круглой задницей на мне.
— Да, да... — Мой хрип стоном растекался под биты бёдер.
Кэтрин стонала, а я обнимал её, вбирал в себя её наслаждение, тепло, желание и неистовство в каждом движении.
Мне казалось, что ещё совсем немного, и я полностью сгорю, превращусь в пепел. Мне не страшно. Мне даже этого хочется. Пусть только дадут обещание, что я буду развеян по её венам. Она прекрасна. Она — моя загадка. Мою любовь к ней нельзя исчислить, объяснить, преподать и подогнать под рамки. Я просто чувствую, что в её руках я распадаюсь на атомы. И ещё, чувствую, что это всё, что мне нравится. Всё, из-за чего я живу и хочу бороться, со страхами и демонами, с ненавистью и с болью.
Она кончает, она разламывается на кусочки, сжимая меня. В каждом этом кусочке есть моя доля: любви, страсти, желания, наслаждения, упоения, возбуждения, жажды... жажды не только физической, но и моральной — закрадывающейся в мозг, въедающейся в него, и не позволяющий смотреть ни на на кого другого... Она вновь призналась мне, что любит меня. Я сказал, что знаю это, потому что ощущаю.
___________________________
*(перевод с итальянского) -
Нам сказали с каменным лицом,
Что мы ещё молоды,
Что мы все одинаковы...
Но только наши сердца
С крыльями,
И никто не знает,
Что они скоро взлетят...