openly believing
Автор
Гленн Рид не сводил взгляда с Феликса Эттена: милого парня с отклонениями великого учёного, при всём этом не имеющего никакого самомнения. Только мать была абсолютно уверена в его гениальности и уже успела прибрать к рукам все лавры, на что сыночек не жаловался. Он был действительно увлечён наукой и только ею. Кэтрин — лишь симпатичный кусок человечины, который ему вручают в жёны, как трофей.
Гленн с некоторой досадой замечал, что им было не о чем говорить: она не понимала его, а он её. Но податливая натура Феликса, хоть и, в некой степени, «гениальная», — к чему мистер Рид относился скептически, могла быть ему очень полезна.
И в данный момент его раздражало, что Эттен испытывает неподдельный интерес к начитанной и красивой Эдме, которая хоть и не увлекалась микробиологией так яро, как он, но понимала, о чём он говорит, — хоть пятьдесят процентов, — в то время, как Кэт приходилось лишь строить интерес, отвечать междометиями и стараться не вздыхать от скуки.
Феликс вызывал ответный блеск в глазах Эдмы — впервые она видела человека, мужчину, так открыто, без отступления и стеснения увлечённого своим делом, а не собой самим. Это его поражало! Девушка, совершенно не касающаяся биологии, так спокойно, так понимающе смотрит на него. Ей интересно, ведь она может слушать его так вечно. А значит с ней он может не бояться, может болтать обо всём, что взбредёт в его кудрявую и умную, белобрысую голову! Но почему есть эта тень с трудом скрываемой грусти в её глазах? Откуда это? Ну, конечно же! Эдма Флинн — эта прекрасная девушка волнуется, что ему, Феликсу, придётся брать в жёны мисс Рид... Ох, как же Эттен не хотел, чтобы она расстраивалась, думала об этом!
Он был готов в ту же секунду объявить о том, что хочет разорвать помолвку с Кэт, как вдруг Кристиан Грей обратился к его потенциальному тестю:
— Гленн, полно ревновать будущего зятя к мисс Флинн... Ты же сам знаешь, что Феликс и Кэтрин — идеальная пара. Правда, они не ведут себя, как пара, но всё же... — С нескрываемой усмешкой в голосе проговорил старый Грей, довольный тем поворотом событий, что его милейший внук отсутствует с дочерью Рида почти десять минут. Последний стиснул челюсти. Его лицо так скривилось, будто он только что откусил добрый кусок лимона. — Ты ведь понимаешь, Гленни, мы не властны над судьбами. Ни над своими, ни над, тем более, судьбами наших детей. Видимо, в случае Кэтрин и Феликса... звёзды раскинулись по синему небосклону иначе. Разве ты не видишь, что твою дочь тянет совершенно другой непознанный тобой объект, а не микропланета Феликс? — Последнее предложение Кристиан проговорил тише, чтобы не отвлекать Эттена от болтовни с мисс Флинн. Гленн прищурился.
— «Непознанный мною объект» в моих познаниях даже не нуждается. Ваш внук никогда не будет рядом с моей дочерью и если вы, Кристиан, в данный момент ведёте какую-либо игру, заодно с вашим сыном, который уже перестаёт быть моим другом, то прекратите. Ваши попытки тщетны. — Он чуть ли не шипел эти слова сквозь зубы.
— Мистер Рид, будьте любезны держать себя в руках и постарайтесь объясниться, почему вы так категорично настроены против нашего внука. — Анастейша смотрела пронзительно-голубыми глазами на Гленна.
— И против моего брата. — Добавил Дориан, чья жена отошла в туалет и почему-то до сих пор не возвращалась. Он нервничал, но здесь разворачивалась нешуточная схватка, поэтому уйти, не сказав ни слова — он не мог.
— Марсель — не тот человек, который нужен моей дочери. — Громко проговорил Гленн и Эдма с Феликсом прекратили переговоры. Мистер Рид взрывался. — Он вспыльчивый, порывистый, импульсивный, неотёсанный, похотливый, переменчивый и отчаянный болван, и если он осмелится причинить вред моей дочери, я его просто-напросто сотру в порошок и мне не важно, чей он внук, брат и сын! — От его голоса обдавало магмой.
— С последним ты поторопился. — Раздался голос Теодора, стоящего позади стола, скрестив руки за спиной. Его серо-голубые глаза сощурились, в них читался блеск злости и текилы, и не было понятно, что опаснее. — Если тебе не важно, чей он сын, значит ты уверен, Гленн, что тебе под силу уничтожить меня? — Теодор медленно, как тигр, готовый наброситься на жертву, обходил стол. — Не ожидал такого заявления от друга со стажем... Может, представим сейчас, что будет, если ты причинишь вред моему сыну, Гленн? Что ты мне скажешь в этом случае, перед свершившимся фактом? А? Потому что я знаю, что Марсель не остановится. — Как и он сам. Теодор не готов был останавливаться. Он и в юности был неплохим бойцом, но сейчас его кулаки были крепче сжаты, чем когда-либо. — Если ты не возьмёшь свои слова назад, мне придётся применить силу и заставить тебя это сделать.
— Теодор! — Воскликнула Анастейша — первая, пришедшая в себя от шока. — Пожалуйста, успокойся! Вы — взрослые люди, а не подростки и, в конце концов, можете решить свои конфликты не путями вандализма и кулаками! Я только поговорила о том, как важна сдержанность с мистером Ридом, а теперь ты начинаешь?! — Она хотела было встать, но Кристиан, молча следя глазами за происходящим, усадил её за локоть обратно.
Ана негодующе посмотрела на него, а после перевела молящий взгляд на Дориана, который не отрывался от созерцания своего отца. Он смотрел на него с надеждой, верой, практически с восхищением. Это разозлило сердечную бабушку ещё больше. Анастейша, звякнув тарелками, издала нечленораздельный звук и махнув ручкой, убежала в дом. Она хотела найти Лили. У Аны уже не было той энергии, чтобы урегулировать конфликт на корню, но в жене её внука есть эта «черта спасительницы», которая некогда помогала и самой миссис Грей, в девичестве — Стил, — находить выход из любых ситуаций. Ей не хотелось, чтобы её сын, чьи швы не успевали заживать, пострадал ещё раз. Она бы себе этого не простила.
Между тем, Гленн медленно поднялся изо стола. Они с Теодором поравнялись друг с другом и кипятили своих визави, как коршуны. Казалось, между их взглядами бежит ток, а в небе над ними собрались гром и молнии.
— Теодор, мы оба взрослые люди. Кулаки и гипотетические предположения — не наш уровень. Я не против тебя, я не желаю зла твоему... отродью, но мою дочь он никогда, ни за что не получит.
— А теперь попытайся не оскорблять моего сына, а привести достойные доводы, почему Марсель Грей не достоин руки твоей дочери.
— Руки моей дочери?! — Вспыхнул Гленн ярко-красным от гнева. Его зрачки практически побели от злости. — У неё есть жених! Вы что, с ума сошли, чёрт вас возьми?!
— Мистер Рид. — С места поднялся заикающийся Феликс. Таким взбешённым, похожим на дьявола, Эттен не видел «будущего тестя» — в прошлом, — никогда. Будто кто-то содрал с его лица, гладкого, как фарфор, маску и выбросил её. — Я не хочу жениться на Кэтрин, как и она не хочет быть моей супругой... Мне кажется, мы поспешили, а вы поспешили куда больше, приняв за нас такое решение. Если Кэтрин видит своего человека в Марселе, то вам не стоит препятствовать, ведь... Я влюбился в Эдму. И теперь не отступлюсь, как бы моя мать мне не препятствовала. — Кивнул он.
— Да она лишит тебя всего, мелкий гадёныш! — Рычит Гленн, чуть было не бросаясь на него.
— Не всё решают деньги, мистер Рид. — Ледяным голосом произнесла Эдма, смотря пронзительно-зелёными глазами в лицо Гленна. Она поднялась с места и стиснула руку Феликса в своей руке.
— Так значит... вам было неважно счастье вашей дочери. Вы приглядывались к деньгам моего отца, которые он всю жизнь хотел использовать на исследования и новые открытия в науке. Вы прекрасно знаете, как моя мать любила отца, а слово покойного для неё закон, как для любого правоверного католика. Вы хотели сами распорядится моим наследством, поэтому и клубились вокруг нашей семьи... Ну, конечно... — Практически шипел Эттен.
— Я самый известный и богатый риэлтор Америки, дурень. Мне деньги твоего папаши никогда не были нужны. Я просто прекрасно знаю, что такие тюфяки, как ты, ничего не добиваются, из них никогда не выходит толк, все амбиции вместе с тортом от твоей бабушки у тебя сжирает твоя мать, как и идеи, жажду достичь цели, вершины, жажду безумства. Ты правильный, как хренов носовой платок в клеточку. Появись у меня доступ к этим деньгам, милый мой, я бы открыл тебе фабрику по производству носовых платков и у тебя всегда бы был нормальный стабильный доход. Свой. Понятно, что ты бы жил в основном за счёт моей дочери. Я тебе ещё, твари, милость делал. Ты выделялся своим ничтожеством и тем, что тобой можно помыкать, но ты, как оказалось, ещё и чёртов подлец! — Выплюнул пренебрежительно Гленн. Феликс стоял, открыв рот. Затем зарычал и практически ринулся на Рида, но Теодор задержал его за пиджак и отбросил в сторону, как мячик.
— Эдма, уведи его! — Закричал он.
Испугавшись, девушка поспешно выполнила поручение. Когда Гленн посмотрел на Теодора, то увидел, что его глаза уже были налиты кровью: он наотмашь дал по лицу своему бывшему другу за публичное унижение человека, который просто решил жить по-другому. Не так, как решил этот ублюдок. Положив руку на нос, чтобы задержать кровотечение, Гленн зверски посмотрел на Теодора, затем помчался в сторону сада.
— Кэтрин! Кэтрин?! Мы уезжаем! Где ты, мать твою?! — Доносилось издали.
Лили и Ана стояли на порожках дома и шокировано смотрели на Теодора, который утирал кровь с пальцев.
— Боюсь, отец, теперь ты всё... испортил. — Тихо произнёс Дориан. — Тише едешь, дальше будешь, ты его унизил... перед лицом всей семьи того человека, которого он ненавидит.
— Марселя не за что ненавидеть! — Зарычал зло Теодор. — Я хочу узнать правду от него! Если бы Марсель был перед ним в чём-то не прав он открылся бы мне, но этот чёртов навозный жук... Он, он просто так не расскажет, отчего в нём столько ненависти к моему сыну!
Марсель кашлянул, смотря на пылающего Теодора и всех замерших вокруг, смотрящих на оратора. Теодор резко выдохнул и посмотрел на Марселя. Он обеспокоенно разглядывал своего отца.
— Эй, ты в порядке? — Тихо спросил он, всматриваясь в его лицо. Затем на руки. — У тебя... кровь?
— У Гленна нос ещё держался, когда он пришёл к вам? — Спрашивает с улыбкой Дориан. Марсель хмурится, снова переводя взгляд на Теодора.
— Пап, так это ты его...? — Нервный смешок сорвался с губ Марселя. Теодор кивнул. — Пап, уважаю! — Он пожал ему руку и даже обнял. Этот порыв произошёл неосознанно даже для самого Теодора. Кажется, сердца обоих пропустили удар. Кристиан с трудом сдерживал накатившие на веки слёзы и опустил взгляд в бокал.
— Наверное... — Тихо сказал Теодор. — Я всё испортил, но... он угрожал тебе, потом унизил Феликса, я просто...
— Не смог сдержаться. — Продолжил Марсель, смотря в глаза отца. — Я бы тоже не смог. Я тебя понимаю.
— Я помогу всё исправить. — Теодор моргал, пожимая бесконечно долго руку своего сына. — Я хочу узнать правду, почему он настолько... Настолько не выносит тебя. В чём причина? Мы доберёмся, Марсель.
— Ты уже положил начало. — Тихо произнёс он. — Дальше я должен сам... — Он притих, когда услышал, что со стороны подъездной дорожки раздался рёв автомобиля. Машина Ридов выехала с участка. — Я не успел... попрощаться с ней. Он был в бешенстве... Таким я Рида ещё не видел. — Нахмурился Марсель. Затем перевёл взгляд в отдаление на траву, где сидели Эдма с Феликсом. Девушка нежно поглаживала его плечи. — Эттен, ты в порядке? — Микробиолог поднялся на ноги, повернувшись к Марселю и часто закивал. Потом подошёл к Теодору и крепко его обнял. Мистер Грей, признаться, такого порыва не ожидал. Он неловко похлопал Феликса по плечу, стараясь подавить улыбку. Марсель не смог, как и Кристиан. Первым, он засмеялся так, что аж закачался на своём стуле, затем подхватили все остальные.
— Ох, Теодор... Как он побежал-то от тебя. Аж пятки засверкали! Гордость ты моя!
— Отец... — Выдохнул с улыбкой Теодор. Кристиан расхохотался ещё громче.
— Да, очень смешно, Кристиан! Твоему сыну за пятьдесят уже, а он по-прежнему мальчик-задира! У него уже внучка есть, между прочим! — Вступила Ана. — А ещё, есть новость, которая, быть может, вернёт его на Землю...
— Что за новость? — Нахмурился Теодор.
— Не знаю, насколько это уместно и правильно ли, что в один день со мной об этом... узнает вся семья, но... У нас будет маленький, Дориан. — Сглотнула Лили, сжав обе ручки в кулаки. — Будет маленький...
Дориан сидел, как в ступоре, смотря куда-то вперёд себя. Марсель первым рассмеялся с его физиономии, потом счастливый Теодор.
Кристиан подхватил их хохот и шлёпнул Дориана по плечу, который перевёл взволнованный, открытый и чистый взгляд на Лили. Он смотрел на свою красивую жену, залившуюся краской и улыбающуюся робкой, нежной, мягкой улыбкой.
Сердце Дориана быстро билось — он отчётливо слышал каждый удар, эхом рассыпающийся по его телу. Он будто умирал и рождался заново. Он переживал каждый момент, что пережил с ней, — снова и снова, — с начала и с конца, он видел это счастье в её глазах, как видел уже ни раз, он чувствовал её любовь, кожей и сердцем. Смех в его сознании переплавлялся в счастливую торжественную музыку, радостную и открытую.
Поднявшись со стула за какаю-то миллисекунду, он подлетел к ней, взял на руки, и покружил, крепко обнимая её, свою малышку двумя руками. Он был для неё всем — настоящей и первой любовью, защитником, стеной, надёжной опорой. А она — его мечтой, которая сбылась. Он любит её. И будет любить день ото дня всё больше. Нет никого роднее. Нет на свете никого, кто мог бы заменить её, его маленькую девочку с большим, полным любви сердцем.
И каждый человек, который видел их, каждый, кто окружал их, каждый сейчас ощущал счастье. Кристиан обнял Ану, Феликс Эдму, а Марсель... обнял Теодора. Это были сильные, счастливые объятия. Они — Семья, Семья с большой буквы, и сейчас эта Семья понимала, что никакая сила не способна прекратить одного — их жизни, их развития, их движения вперёд. К солнцу, к счастью, к небу, к Богу.
Жизнь невыносимо прекрасна — если несколько минут назад в груди Теодора злость мешалась с волнением, приправленная любовью, то сейчас он ощущал счастье. Он был счастлив, что был в семье.
И счастлив, что обрёл женщину, которая понимает, к чему стремится его сердце, как оно страдает и тоскует вдали от Сиэтла, от родных. Кейт не могла не отпустить его, — человека, которого безумно любит, — на день рождение сына, на помощь ему. Она знала, как для Теодора важно не утратить эту связь.
Она так же знала, — абсолютно точно и бесповоротно, — знала, как он необходим своим родителям, как они любят его, а он их. Она отпустила, потому что знала и верила, что он вернётся. Она и их будущая дочка — тоже его семья.
Основная причина чувственности Теодора заключалась в том, что в него физически нельзя было не влюбиться. И так было всегда. Ведь даже когда его поступки выходили за грани морали, он оставался человеком. В нём была и есть любовь. Он хотел отдавать больше, чем брать. Эта была такая редкая ценность, которую в нём все особенно любили.
И даже Айрин, сидящая на диване в гостиной, где за окном расстилался манящий разноцветными огнями Нью-Йорк, чувствовала счастье, будто оно перетекало от его сердца к её. Когда Дэйзи, зайдя внезапно в комнату, спросила: «Мам, а почему ты улыбаешься?», она тихо, вполголоса ответила:
— Я счастлива.
И маленькая мисс Дэйзи Грей даже не сомневалась в этом. Она уже давно не видела на лице своей любимой мамы настолько искреннюю, исполненную спокойствием и счастьем улыбку. Счастьем, которое, буквально, светилось в уголках её глаз, в маленьких морщинках возле них.
Она толком не могла найти этому объяснения — ещё полчаса назад мама была уставшей, истерзанной и разбитой стеной дождей, льющих с кучевых облаков на покрытую туманом землю... И вот, с мерцанием ночных огней, с влажным воздухом, проникающим с балкона в лёгкие, она чувствовала счастье.
Настоящее, живое, истинное счастье. А разве ему нужны объяснения? Нет. Счастье внутри вас, а не в другом человеке.
Кэтрин
— Нет! Этого не может быть! Нет! — Кричу я, надрывая грудь, под которой горит оставленное Масрелем тату, прожигая насквозь мою кожу. Так до боли, а сейчас — до смертельной, безумной, чёртовой агонии.
Я не хочу в это верить! Это выше моих сил, но слова отца набатом стучат в голове, страшнее самой страшной, самой безжалостной, самой неистовой казни.
«Марсель просто использует тебя! Он любит дочку моего давнего друга, Леону Хейз-Эдвардс, которая по распределению модельного агентства недавно вернулась в Штаты. Он хочет, глупая твоя башка, не того, чтобы ты наконец-то «была свободной» и «исполнила свою мечту», а дала ему пропуск к этой девушке!»
Слёзы брызгают из глаз, летя вниз, разбиваясь о щёки, стекая по ним крупными каплями. Я вбегаю в свою комнату, захлопываю дверь и утыкаюсь лицом в подушку, чувствуя, как всё моё тело сотрясается от боли. Это уже даже не плач. Это истерика.
«Он не любит тебя. Человек, который не имеет привязанности ни к чему, кроме потаскухи и своего потасканного самомнения — не достоин ни чувств, ни твоей любви! Он не способен на это, Кэтрин! Ты должна забыть его! Он любит не тебя, он любит саму идею о том, что ты сможешь ему помочь быть ближе к Леоне, которая и ноготка твоего не стоит! Это я хочу лишь лучшего для тебя, а он подлец, который только и делает, что пользуется и довольствуется!»
Я сжала руками подушку. Мои слёзы и шум в ушах сопровождали всю его речь, но когда он прервался, то будто выключили кран. Моё запястье болело. Мне казалось, отец запросто мог оторвать его, таща меня, как куклу на официальный парад самодельных игрушек. Когда я успокоилась, отец продолжил бурчать за моей дверью, но уже тише. Он говорил, что я никудышная дочь, что Феликс отказался от меня ради англичанки, что я никогда и никому не смогу принести ни счастья, ни любви, что Марсель хочет пользоваться мной, потому что я могу это позволить.
Да. Я могу. Пусть пользуется, если эта мерзость правда. Я люблю его. Люблю его. И то, как он смотрит на меня, говорит мне об ответных чувствах. Я не знаю, кто такие эти Хейз-Эдвардс — никогда не встречала однофамильцев в кампании отцовских друзей. Я не знаю Леону. Но я знаю Марселя. Я люблю его. И мне плевать на всё, что он сказал мне о нём. Я хочу к нему. Я хочу его. Я хочу обнять его. Я хочу быть рядом. Всего того, что он просит, — я хочу.
Я дважды позвонила ему на мобильник — тишина. Возможно, он за рулём? Едет в свой особняк? Я приду к нему. Я приду. Он не может не отвечать мне, потому что боится, что Гленн откроет правду, ибо это неправда. Слова скреблись в горле, образовывая ком. Я понимала, что если попытаюсь сказать ему хоть слово, то обязательно заплачу.
Я старалась не думать об этом. Я хотела отдаться ему. Этому течению. Пусть делает, что хочет, даже если хочет разбить мне сердце. Лучше он, лучше этот человек, который целует так страстно и нежно, которого трясёт от моих прикосновений. Несмотря его уверенность в себе и силу в каждой покатой упругой мышце, я ощущала, как он слабеет, видя меня и чувствуя. Я не знаю, как мне это удалось, но я бесстрашно покинула дом через два окна.
Всего два: одно, — ведущее со второго этажа на первый, — и подоконник первого, чтобы не расшибиться. Всё. Я на свободе.
Я бежала по газону, сминая под голыми ступнями зелёную влажную траву, бежала изо всех сил, так быстро, как только могла, к трассе. Кое-где я всё-таки свалилась на колени, но мне было не больно, я поднялась, я была свободна, и я шла к нему. Моя любовь уже освободила меня от пут, от страхов. Я бежала, как воровка. Но было чувство, что я украла своё собственное счастье и сейчас пытаюсь его вручить ему. Марселю. Только ему одному. Одна машина, всё же, остановилась, и она везла меня по тому адресу, где располагался особняк Марселя.
Когда движение остановилось, я буквально молнией выскочила из машины и побежала по террасе его дома к ступеням. Я стучала в его двери. Долго, настойчиво, до боли в кулаках. Я кусала губу, чтобы слёзы и вовсе не сожгли мои глаза. Нет, пожалуйста, пожалуйста, только будь здесь, Марсель...
Господи, неужели он решил остаться ночевать в доме у Кристиана? Неужели передумал? Ведь ещё в нашей первой ночной переписке, он пообещал, что обязательно вернётся в свой особняк, когда я вернусь домой и будет мечтать обо мне. Дрожь коснулась губ, вызывая на моём лице улыбку сквозь струящиеся, затмевающие зрение слёзы.
Всё моё тело вдруг заболело. Я неслышно опустилась на ступени дома, желая прождать его здесь, хотя бы его звонка... я могла ждать целую вечность. И вот, я вдруг вздрогнула. Издали послышался шум шин. Моё сердце забилось куда чаще, чем обычно. Даже чаще, чем когда я вижу его. Он близко. Я чувствовала это каждой жилой в теле. Я утирала потёкшую тушь с ресниц и щёк двумя руками так усердно, как только могла.
Это он. Белый кабриолет остановился. Свет фар ослеплял. Я содрогнулась всем телом, закрывая лицо руками, бешеная дрожь вдруг побежала по крови.
— Кэт! — Обеспокоенно выкрикнул он, заметив меня и поспешно выключая ослепляющие фары. Марсель подбежал ко мне за какие-то полсекунды. — Господи, маленькая, что стряслось? — Зашептал он, убирая руки от моего лица. Я вздрогнула, всхлипнув, и вжалась пальцами в его плечи, проникая ногтями в рубашку. — Кэтрин, эй...
Он волнуется. Он правда волнуется за меня. Он любит меня. Никакой Леоны не существует. Это всё выдумка, выдумка, Кэтрин... Смотри, пожалуйста, смотри, как он смотрит на тебя. Не умирай, Кэтрин. Не умирай.
Я заглядываю в его глаза и вздрагиваю от боли. Успокаивающий шёпот обволакивает меня, как саван, заставляя любить его, желать и плакать ещё сильнее, а лёгкие сжиматься от нехватки воздуха. Я положила руки на его щёки, притянула к себе, и пока он говорил, целовала, целовала, целовала его — взахлёб. Он то сопротивлялся мне, что-то спрашивая, то дрожал рядом со мной и также забывался в поцелуе. Я хотела, чтобы он вылюбил меня прямо на этом пороге, прямо здесь и сейчас, до потери сознания. Я мечтала, чтобы он накрыл моё тело своим, распластал меня, распял и наполнил, вонзился так, чтобы я забыла обо всём, что было до него в моей жизни.
Я целовала его — грубо, зверски, со всем желанием что было во мне. Я пустила в ход зубы, но судя по его стонам, ему даже больше, чем нравилось это. Мои пальцы исследовали его кожу груди, его бёдра, бока, задницу сквозь брюки. Мои ноги сами обвились вокруг его талии. Я целовала его до того момента, пока не стала понимать, что в глазах темнеет от отсутствия воздуха.
Все чувства обострены, особенно между бёдрами. Я хочу его, я снова притягиваю его за щёки к своим губам... но только спустя какое-то время понимаю, по включенному вдруг свету и наполненной прохладной ванне вокруг нас, что мы уже в его доме.
Он сидел в одежде, в своём немыслимо сексуальном костюме, прямо напротив меня, мокрый насквозь, со встрёпанными волосами. Настоящий огонь в воде, да... Громко всхлипнув в его губы, вбирая в себя воздух, я крепко стиснула его талию ногами, будто боясь оторваться от него.
Марсель умывал меня, нежно и трепетно, направляя струйки чуть тёплой воды, стирая потёкшую тушь и помаду. Я, тяжко дыша, смотрела на его тяжело вздымающуюся грудь в облепившей рельефы рубашке, медленно приходя в себя. Господи... Какое помутнение рассудка. Я так хочу быть с ним. Я так хочу быть ему необходимой также сильно, как и он мне.
Когда я с внутренней мольбой заглянула в его глаза, он отбросил душ и сжал мои щёки в руках, убрал быстрым жестом волосы с моего лба. Хмурясь, он пристально и долго разглядывал моё лицо. Я с облегчением выдохнула.
— Ну, вот, так хоть взгляд прояснился. — Еле слышно проговорил он, нежно похлопав меня по щёчке.
Его губы в мягком поцелуе прижались к ней. Я чувствовала... такую любовь. Моё сердце сжалось. Только сейчас, в этот момент, в эту секунду, когда время будто остановилось, я поняла окончательно, что он — моё всё. Я поняла, что люблю его. Так сильно, что никогда не смогу разлюбить. Голос Марселя звучал чуть слышно, но каждая вена пульсировала ему в ответ.
— Я никогда не буду пользоваться тобой и твоим состоянием, Кэтрин. Я хочу любить тебя и дарить наслаждение, а не лечить лаской боль. Секс не для этого. — Шепчет он, смотря в мои зрачки. — Я никогда не позволю себе использовать твой нервный срыв, слабость, и переворот в душе, чтобы трахнуть тебя... И особенно в наш первый раз. Запомни: я остановил это не потому что «не хочу тебя». Напротив, я люблю и хочу. Только одну женщину. Тебя. Но твоё сознание будет крепким, ясным и свободным от той сумятицы, что ты сейчас испытываешь. Свободным, чтобы только я заполнял его, как ты заполняешь моё. А теперь, я высушу тебя, после чего ты расскажешь мне, что с тобой случилось. Хорошо? — Я отрывисто кивнула, ибо на большее не была способна.
Эти слова были самым прекрасным признанием в любви. Я с трудом верила в то, что это происходит со мной, что это говорит мне он, этот красивый сексуальный сероглазый бог с соболиными бровями, божественно-бархатным голосом, сильными руками и плечами, а ещё... обладающий таким огромным, безграничным, чистым и любящим сердцем.
Мой отец — самый настоящий подлец, иуда и лжец. Подумать только! Единственный, оставшийся единственный родной по крови человек в моей жизни... и так меня предать? Ради каких-то своих стереотипов, неоправданных амбиций сугубо-субъективного, — и это ещё мало сказано, — своего мнения, которое неправильно в корне. Так обмануть меня?! Что это ему дало бы? Потешило самолюбие? Осознание своей безмерной власти надо мной? В гибели моей матери виновата была не только болезнь, но и он сам, со своими вечными переездами, с климатом, который не был предназначен для её лёгких. Он всегда делал так, как было лучше, выгоднее и правильнее ему. От того ужаса, которой я испытывала, полностью осознав это только сейчас, — у меня бежал мороз по коже.
Я понимала, что должна всё рассказать Марселю, а в том числе и назвать имя той девушки, но мне было, пусть и самую малость, страшно. Мне было страшно, что хоть доля из того, что говорил отец, может оказаться правдой. Это бы ранило меня. Я не знаю, как бы поступила дальше... «Нет, знаешь», — говорит мне подсознание, ведь то, что делает со мной Марсель...
Высушивает мои волосы феном, кутает в свой огромный, тёплый халат, вкладывает в пальцы чашку чая и несколько раз спрашивает, не слишком ли мне горячо... Он заботится обо мне. Он по-настоящему заботится обо мне. Какая может быть, к чёрту, истина, правда хоть в одном предложении, хоть в одном слове Гленна Рида?..
Всё сказанное отцом становится самой страшной, злой ложью, которую я когда-либо слышала. Ибо это клевета. Клевета на человека, без которого я больше не могу представить своей жизни. Это клевета на того мужчину, которого я люблю, которого чувствую сейчас рядом.
Я делаю пару шумных глотков чая, чтобы хоть немного увлажнить пересушенное солёными слезами горло. Марсель не торопит меня с ответом, сидя рядом со мной на постели в такой вальяжной позе, вытянув свои сильные, накаченные ноги в белых шортах до колен. Я кладу руку на его колено и поглаживаю, пока он прижимается голым, всё ещё влажным упругим торсом к моей спине, трётся носом о мои волосы. Мы сидим в тишине, наши звуки дыхания отчётливо слышны. Я сглатываю, когда чувствую губы Марселя, спадающие по каскаду волос на шею, отчего заметно, даже для себя самой, расслабляюсь.
— Мне хорошо. — Искренне признаюсь. — Мне очень, мне ужасно хорошо...
— Отлично. Значит, ты можешь говорить... — Шумно улыбается мне в волосы Марсель и заглядывает в глаза. Его лицо в одно мгновение накрывает тень беспокойства: он нежно и трепетно проскальзывает пальцами по моим опухшим векам. Я прикрываю глаза. — Что довело тебя до отчаяния? — Шепчет он, чуть подув на мои ресницы.
Я против своей же воли улыбаюсь, отчего чувствую улыбку Марселя в моих волосах.
— Говори со мной. — Просит он.
— Марсель... я хочу, чтобы твой день рождения закончился хорошо.
— Он уже закончился. Уже час прошёл, после полуночи. — Тихо говорит Марсель.
Ого... Как время может так лететь? Ах, точно... Всё потому, что я рядом с ним.
— Мой день рождения и так хорошо завершился, ты практически взяла меня на пороге собственного дома... Что может быть лучше? — Марсель играет бровями. Я звонко смеюсь, закинув голову назад, и глаза Марселя сияют ещё ярче.
— Действительно. — Я кусаю губу, пытаясь подавить улыбку, но не выходит.
Марсель берёт в обе ладони мои щёки и медленными, нежными поцелуями начинает покрывать моё лицо, заставляя улыбаться ещё шире, а низ живота напрягаться и пульсировать.
Я громко выдыхаю в его губы, что выходит непроизвольно, даже более, чем улыбка. Щетина приятно щекочет меня, губы — самая горячая, мягкая, нежная сладость, мой десерт, который хочется поймать своим ртом и заполонить поцелуями.
Но он так нежен, так нежен... Между нами полное доверие. Он так целует, будто лев новую самку, располагая к себе, позволяя открыть ему свою веру. Я ловко убираю чашку на тумбочку, не отрываясь от его ласковых прикосновений, вплетаю пальцы в его волосы.
Тёплые губы, жаждущие моей кожи исследуют каждую часть лица. Везде, где прикасаются его алые уста вспыхивает пожар, вызывая бешеный танец эндорфинов в крови. Я снова теряю рассудок, но теперь уже от наслаждения, только от наслаждения... Я поглаживаю его густые, волнистые локоны, чуть царапаю кожу головы, замирая в одной позе, уже лежа под ним, в объятиях этой нежной страсти... Но он медленно, но верно прекращает сводить меня с ума.
Я смотрю на него широко распахнутыми от желания, негодования и любви глазами. Марсель шумно улыбается, после чего трётся носом о мою щёку, будто извиняясь за остановку. Я снова расслабляюсь. Он утыкается лицом в мою шею, глубоко и нежно целуя её. Я приоткрываю в безмолвном стоне губы, глаза закрываются. Мои пальцы пробегают по горячей мускулистой спине, и каждая мышца, каждый рефлекс отвечает моим касаниям. Господи, надо сказать ему... Может, лучше не стоит? Вдруг он забыл?.. Боже, а если сейчас он спросит... Его губы приоткрываются.
— Я так счастлив, что ты здесь. — Со стоном в голосе произносит Марсель, целуя моё горло, венку на шее... Ещё немного. Я потеряю рассудок. И не скажу ничего. — Моя Кэт... Скажи мне, скажи, чем я обязан этому счастью? Что тебе пришлось услышать от твоего отца? Что довело тебя до отчаяния? Что там произошло с тобой, чёрт подери? Что натолкнуло тебя сбежать ко мне сегодня? — Вот, прямые вопросы...
Марсель задаёт мне их, смотря прямо в глаза, крепко сжимая мои щёки в двух ладонях. В морщинке между сведёнными бровями проскальзывает тревога, и я тяжело сглатываю. Я не знаю, как начать. Но я должна.
— Марсель... — Он кивком просит продолжить. — Кто такая Леона Хейз-Эдвардс?