happy birthday, big boy
Марсель
В ту ночь после театра я долго не мог заснуть. В принципе, это было неудивительно. Я лёг, когда на часах было около десяти, чтобы продолжать восстанавливать сбой режима, вызванный сменой часовых поясов. А ещё потому, что Кэтрин наконец-то добралась до мобильника. Всё началось с сообщения в одиннадцать часов сорок семь минут: «На ужине мне было ужасно... но сейчас моё настроение поднялось до небывалых масштабов. И всё из-за тебя, Марсель. Даже не знаю, какой подарок тебе сделать на день рождения, чтобы отблагодарить за всё то счастье, которое ты мне даришь...». И это продолжалось до четырёх утра.
Только потом перерыв сна... И днём мы переписывались каждую свободную минуту, коих у меня было мало, так как офис даже в выходные требовал внимания из-за приёма новых сотрудников.
К вечеру Кэт прислала мне СМС о том, что ей надо продолжать писать диплом и, как я понял, отключила мобильник вовсе, чтобы сосредоточиться на своём необходимом деле... Но в двенадцать часов ровно, в полночь, я уже получил своё первое поздравление: «С днём рождения, Марсель... ты так и не ответил, что ты хочешь на день рождение... (кроме моего прихода)». «Чтобы ты всегда была со мной. И чтобы все об этом знали». — Я улыбнулся, отсылая это сообщение. Кэтрин медлила. Я уже было начал переживать, хотел как-то перевести тему, но её сообщение пришло раньше:
«Всё это будет, Марсель. Я уже не смогу иначе».
«Ты ответишь мне, почему в последние дни ты была так подавлена?»
«Я скучала». — Быстрый ответ. Видимо, она даже его не обдумывала. Сердце пропускает глухой удар.
«Но у тебя были слёзы в голосе... я же помню. Ты так сильно скучала?».
«Да... Ещё я очень... просто очень-очень эмоциональна, Марсель... ты же знаешь».
«Да, я понял на балете...» — Улыбаюсь, отсылая. Она присылает мне кучу смущённых эмодзи. Я тихо смеюсь, представив её выражение лица. Господи. Она звонит мне! С широкой улыбкой отвечаю ей. Не успеваю ничего сказать, как она выпаливает:
— Ты бесстыжая задница, Марсель.
— Не спорю... Я хочу узнать у порядочной задницы: почему я вызываю такие эмоции?
— Ты... ещё не родился. Сейчас двенадцать двадцать. Тебе рано знать.
— Вообще-то, я уже одиннадцать минут, как новорождённый. Я родился первым, Софина на четыре минуты позже.
— Оу... Софина. — Произносит она и по её голосу можно сказать, что она морщится. Я звонко смеюсь. — Она будет на ужине? Мне придётся её поздравлять? Оу, Господи! Я же забыла её главное правило: не звонить парню самой посреди ночи... как думаешь, она сильно меня покарает за этот звонок?
— Она вместе с Арбалем вчера вечером улетела в Доминикану, так что... Не бойся. Тебя никто не обидит, особенно рядом со мной. — Шепчу я. — Как ты думаешь, мнение твоего отца обо мне... вообще, может хоть как-то подлежать перемене? — Она громко выдыхает в телефон.
— Слушай, Марсель. Кстати, об этом... Может, нам вообще не стоит приходить?
— Что? О чём ты? — Я стараюсь негодовать как можно сдержаннее.
— Отец хочет, чтобы на твой день рождения Феликс тоже пришёл... Со мной, как пара. Я понимаю, что это ужасно звучит, ещё ужаснее выглядит, но папа... Он сказал, что... либо Феликс идёт с нами, либо мы не идём вообще.
— Тогда пусть идёт, чёрт с ним. — Резко выдыхаю я, садясь на постели. — Знаешь, я не понимаю, почему так происходит... почему, за что он так ненавидит меня?
— Ты преувеличиваешь, Марсель. Дело не в том, как он относится к тебе. Он просто... помнит слова мамы о том, что рядом со мной должен быть степенный взрослый человек, который будет серьёзен в своих словах, действиях и поступках. Он считает, что Феликс взрослее тебя в плане сдержанности, степенности, отношения к людям.
— Ясно.
— Марсель... Я не хочу делать тебе этим больно. Потому что я так не думаю, я так не считаю. Я правда мечтаю избавиться от него, но всё не так-то просто.
— Тогда доверь это мне и это будет быстро.
— Отец может...
— Кэтрин! Что ты предлагаешь мне, что? Я просто не люблю ждать того, чего не нужно ждать. Счастья. Я хочу понять, что требует от тебя твой отец, что он говорит тебе, чтобы так тебя запугать и заставить отказываться от своих желаний, заставить бояться тебя быть свободной, открытой, счастливой. У тебя ведь должна быть цель, мечта... Твой отец говорил, что твоя мечта — это быть продолжательницей его дела, приумножающей его труды. Но это его мечта. Не твоя. Ты уже так свыклась с этим, свыклась, что тобой можно помыкать, что сама, на автомате начала перенимать на себя всё, что он хочет. Делать то, что он пожелает, чтобы не разочаровать его. Но Кэт... У всего есть и должен быть предел. Ты должна вовремя суметь опустить рычаг, который создаст ярлык на тех вещах, на которых помыкание тобой заканчивается. Это — твоя жизнь. И не ему жить с Феликсом. А тебе. Поняла? И это нужно остановить, просто-напросто остановить. — Когда я прервался, то наконец-то услышал, как она еле слышно всхлипывает. Сердце во мне больно сжалось. — Кэт... ты плачешь? Боже, прости, прости меня, если я... что-то не то сказал, я...
— Нет, Марсель. — Она прочистила горло, хлюпнув носом. — Нет... Ты всё правильно сказал. Моя мечта — быть фотомоделью и сегодня днём я фотографировалась, я... пробовала себя в этом. Глупо, да? — Она неловко смеётся.
— Нет. — Сглотнул я. — Продолжай...
— И это было самой замечательной работой, которую я когда-либо делала... Знаешь, пока я была маленькой, мама часто наряжала меня, брала фотоаппарат и делала сотни снимков с маленькой рыжей девочкой, которая тогда... хоть была мала, но верила в себя и свои силы. Но потом мама начала болеть... и с тем, как постепенно начало угасать её здоровье, всё вдруг стало угасать во мне. Папина любовь, его сочувствие, человечность и сострадание — всё это тоже обтёрлось, как ветхое здание. Это случилось за какое-то... очень быстрое, неуловимое время. Он бы не... не...
— Что, Кэтрин?
— Не делал того, что делает сейчас. Он не выбирал бы, кого мне любить и как мне жить, если бы мама не умерла. Но потеряв её, он... потерял очень много хорошего, что было в нём. Потерял он её ещё задолго до её смерти и это... намного раньше заставило его лишиться всяких чувств, усохнуть внутри. Я не говорю, что он не был строг и резок в своих суждениях и решениях, нет... Это всегда было ему присуще. Но если раньше он чувствовал, действительно чувствовал и понимал, чего хочет его жена, дочь... То сейчас всё это... сгорело в синем пламени. После болезни мамы он разочаровался в жизни. Ноль эмоций. Он уверен, что всё, что он делает — правильно. Он думает, что не давая нам быть вместе — защищает меня. И всё чаще мне кажется, чем больше он будет так думать, тем быстрее... он разочаруется в этом. Я не знаю, что должно быть последней каплей, чтобы я послала все условности к чёрту и попыталась начать жить жизнью... своей жизнью. Нормальной и реальной. Жизнью рядом с тобой, которую бы никогда и ни от кого не скрывала, понимаешь?..
— Понимаю. — Улыбнулся я, сглотнув. — Я понимаю. Мне кажется, что мой стакан терпения переполниться быстрее, я просто взвалю тебя на своё плечо и просто... унесу. Унесу к себе и никогда не верну больше.
— Марсель... — Она с дрожью выдыхает. Я слышу улыбку в её голосе. — Марсель... с тобой мне хочется дышать. Вернее, нет, не так... Я с тобой правда дышу, Марсель. И я очень счастлива, что двадцать шесть лет назад в этом мире появился такой человек, как ты. Чуткий, сердечный, понимающий, страстный, выводящий меня на чистую воду. Мне кажется, у тебя стоит это в главных целях: узнать обо мне, как можно больше и как можно раньше?
— Можно и так сказать. — С глубоким выдохом произнёс я, откидываясь на подушки.
— Марсель...
— Да? — Шепчу.
— Я люблю тебя, Марсель. — Моё сердце замерло. Я сильнее сжал в руке мобильник. — Я люблю тебя. И мне ничего не нужно, только... никогда не отступай, ладно? Спаси меня, Марсель. Ты... ты уже спасаешь меня от страхов, от... боли, от разочарования, ты... вылечиваешь меня. Вся эта суета, что окружает меня... Несбывшиеся надежды, отец с контролем... Всё это. — Она резко вздыхает. — Ты рядом и мой мир становится лучше. В нём появляются яркие краски и ты... Ты в этом виноват. Я люблю тебя. — Хрипло сказала она, всхлипнув. Я услышал гудки. Тяжело сглотнув, я дрожащими пальцами набрал номер её мобильника и, пересушенным от волнения ртом, произнёс:
— Я люблю тебя, Кэтрин. Я люблю тебя. И если сегодня ночью ты снова засыпаешь без моих объятий, это значит... мои руки пусты. Но сердце наполнено тобой. И чтобы оно билось и...
— Функционировало... — Дрожащим шёпотом произносит она, сквозь слёзы.
— Да... — С дрожью улыбаюсь я. — Чтобы это было именно так, я... отвоюю тебя у всего. Я в процессе. Очень интенсивном и очень... стремительном. — Шепчу я, сглотнув.
— Я люблю тебя. — Шепчет она снова. Так ново это слышать. Потому что это искренне. Потому что это по-настоящему. Потому что хочется сказать в ответ:
— Я люблю тебя. — Она шумно улыбается в телефон.
— Я люблю тебя.
— Я люблю тебя. — С настойчивой интонацией произношу я.
И мы шепчем три этих простых слова, пытаясь привыкнуть к их звучанию. Пытаясь поверить в них. Пытаясь понять. Пытаясь принять каждый слог. И так много, много раз, пока в итоге Кэтрин не засыпает... Несколько минут я слушаю тишину, после чего отключаю вызов и написав чистое, настоящее, первое в виде СМС: «Я люблю тебя», я уплываю в глубокий, приятный сон без сновидений.
Весь день я получал поздравления — в основном по сообщениям и звонкам. Ну, и на работе от коллег: по правде говоря, там я пробыл недолго. В основном, я много времени провёл в спортзале, а затем в особняке, в разговорах с Джасом о методе дрессировки Линды и в выборе костюма к небольшому, практически семейному вечеру, который Кристиан с Аной решили устроить у себя на веранде.
От Кэт я получил повторение своего СМС ещё утром и отослал ей снимок своего отражения в зеркале после душа. По пояс. Она же сфоткала свою прикусанную зубками губу, заставив моё настроение и не только его подняться. Я сообщил ей о перемене своего... состояния, но ответа не получил. Может, это было лишним? Блять. Осталось недолго и ты её увидишь, Марсель.
Я попросил Эдму приехать на мой день рождения, когда она позвонила мне, решив поздравить. Её вопросом было: «Там что, тоже будет Феликс?» — это заставило её мне искренне посочувствовать. Она пообещала, что приедет. Буквально сразу после неё позвонили по видеосвязи мама с Дэйзи и Альбертом. Они извинялись и сожалели, что не смогут быть со мной сегодня.
А потом мне позвонил отец. Я хотел отклонить, но... Рука не поднялась.
Всё же, он никогда не был Гленном Ридом. Он не то, что всегда соглашался с моими решениями и давал свободу выбора, он всегда поддерживал меня. Но всё это осталось в прошлом. У него теперь будет новая семья, в которую я не войду никогда. И не хочу.
— Алло? — Сухо ответил я.
— Марсель, с днём рождения... Я хотел пожелать тебе всего самого наилучшего. Я рад, что ты ответил мне.
— Это всё? — Спросил я.
— Марсель...
— Спасибо за жизнь. Теперь дай мне жить. Звони только тогда, когда реально будет повод, ладно? — Быстро произнёс я и отключился, резко втянув воздух, ставший таким вдруг острым и режущим.
Я глубоко выдохнул, сбрил излишнюю густоту своей щетины и принялся одеваться, чтобы успеть завезти отчёты в компанию. К счастью, пробок не было, вследствие чего я справился с этим очень быстро. Когда я уже сел в машину, чтобы медленно и спокойно, не гоня и всё обдумывая, доехать до особняка Аны и Кристиана, мне позвонил Дориан, поздравил с «моим днём» и сказал заехать в бар дяди Макса, пояснив, что там собрались те, от кого мне тоже «не мешало бы услышать поздравления». Это вызвало на моём лице улыбку. Неужели, Кристиан вернулся со своей русской царевной? О, на это стоило бы посмотреть...
Я на скорости добрался до бара «Maximum»: на вид он выглядел очень мощно и презентабельно, всё сделано из дорогих материалов, по-мужски просто и так же, по-мужски со вкусом. На дверях: «Закрыто». Я широко улыбнулся, ведь когда я дёрнул ручку — мне войти труда не составило. Первое, что бросилось в глаза — в этом тусклом свете с отливом текилового — барная стойка, которая была завешана гелиевыми шариками в чёрно-белую полоску. Когда я подошёл, к ней ближе, из-за неё встали Адам, Макс, Ян, Стеф, Мэл и Дориан: они открыли по бутылке шампанского. Я схватился, смеясь, за сердце.
— Вы с ума сошли!
— С днём рождени-и-и-я тебя, с днём рождения теб-я-я, с днём рождения, Марсель! С днём рождения тебя-я-я! — Запели они на разные тональности, заставив меня зажмуриться, так как это исполнено было громким мужским хором.
Хором, который не умеет петь. Макс хохотал с моего выражения лица, разливая шампанское по бокалам. Ян справлялся с текилой. Вдруг я услышал звуки рояля, которые наигрывали как раз ту мелодию, знакомую каждому с детства, слова которой они не в лад спели...
Я посмотрел в выразительно смотрящие на меня глаза Дориана. Он выгнул бровь, переместив взгляд за мою спину. Тяжело сглотнув, я обернулся и увидел отца, который играл, сидя на возвышенности, подобной сцене, на рояле... Он играл, как когда-то давно, на каждый день рождения, когда мы были совсем маленькими. В груди у меня заскреблись кошки, а затем я почувствовал, как что-то безжалостно щекочет ноздри, уголки глаз, в горле.
Я сжал руки в кулаки и когда отец приподнял взгляд от рояля, посмотрев мне в глаза и еле заметно улыбнулся, я почувствовал себя совсем мальчишкой. Мне захотелось убежать, но второй удар поразил меня быстрее. Парализовал. К микрофону подошла Кэтрин в коротком чёрном платье из замши с кожаным ремешком. Когда она начала петь своим красивым, сексуальным, чуть хрипловатым голосом — отец стал играть ей. Вступление совпадает с первой нотой музыки. Это песня Шарлотт Карден — «Big boy», одна из тех, что играла у меня в автомобиле, когда мы ехали с ней в кафе. Господи, я не знал, что она настолько красиво поёт...
«You nailed my heart to your wall
And disposed of the rest of me...»
Я моментально вспомнил о цветке, который и сейчас лежал у меня в кармане пиджака. Когда она пропела это, лаская каждой нотой голоса моё сердце, я достал её кроваво-красный цветок, как бы показывая, что «её сердце» вовсе не «прибито к стене», и я не «избавился ни от одной её части», и не хочу избавляться, причём — никогда не хочу. И она, расплываясь в нежной улыбке, продолжала, пока Теодор играл.
«My boy is not a man yet...
My boy is not a man yet...
But boy do I love it,
When you kiss my neck...
Oh, boy last night was perfect...»
Хм. Эти слова, не знаю, почему, но заставили меня расплыться в широченной улыбке.
Я любовался ею. Смотрел, как её руки скользят по всей длине стойки, на которой держался микрофон. Я не верил своему счастью. Я не мог понять, как у неё это получилось... быть здесь? Вот, поэтому она больше не отвечала мне на сообщения... Наверное, мастерила себе алиби.
Господи... Оно того стоит. От одного её голоса у меня пересыхает в горле. Я смотрю на неё и понимаю, что она могла бы в своей жизни всё — петь, сниматься для журналов, в кино, она могла бы стать агентом, она могла бы стать богиней, она могла бы стать кем угодно и это риэлторство... Господи, неужели Гленн так слеп, что не видит - этот бизнес он совсем, совсем не для неё?.. Она слишком красивая, живая, настоящая, талантливая и обаятельная. Эта профессия изменит её. О, я так не хочу, чтобы она менялась!
У меня замирает дыхание, когда игра прерывается и она поёт акапелла в микрофон один короткий куплет. По коже бегут мурашки: всё от её ласкающего голоса и глубокого тембра. Она будто наполняет своим пением всё, что окружает её. Людей, бокалы, всё...
Абсолютно всё.
Когда звучат последние аккорды её стеснение полностью пропадает и она не скрывает ни одной эмоции на своём изумительно красивом, светлом и открытом лице. Её глаза закрыты, руки вплетаются в спадающие на лоб локоны и она «королевским» жестом убирает их назад, выводя каждое слово своими сексуальными губами, которые только и хочется, что целовать. Закончив, она тихо, хрипло шепчет, пока все ещё в трансе смотрят на неё, поглощённые её очарованием:
— С днём рождения, большой мальчик.
Она подмигивает и такой сексуальной походкой идёт ко мне, что я не могу двигаться навстречу. Я, как в ступоре, стою и смотрю на неё.
Она притягивает меня за щёки к себе и целует так глубоко и нежно, что всё моё дыхание падает куда-то в пропасть, в самую глубину сердца.
Её руки стягивают волосы у меня на затылке, а мои пальцы обнимают талию: крепко, но ласково. Оторвавшись, она хрипло шепчет, улыбаясь и кусая губу:
— Ты сохранил мой цветочек.
— Я сохраню его навсегда. — Сглатываю. — Как и твоё сердце. Я никогда и ни за что не прибью его к стене.
— Но ты делаешь это. — Шепчет она хриплым голосом, обводя лепестки цветка, лежащего на моей ладони. Я хмурюсь. Она с дрожью улыбается. — Ты делаешь это, когда целуешь меня в шею. Когда касаешься меня. Когда смотришь мне в глаза. Я чувствую себя «прибитой к стене» в очень хорошем смысле... от чувств, которые испытываю к тебе, но просто не могу выразить. Думаю, песня была к месту, взамен... тысячи слов, которые надо бы сказать. Но даже они не позволят тебе знать всё, что я чувствую...
— Кэтрин... — Хриплю я, с трудом дыша, и кладу руку на её затылок, вплетая пальцы в волосы. Моё сердце очень быстро бьётся. — Иногда ты говоришь так, что... я становлюсь немым. Пусть это будет комплиментом, но ни одна женщина не вызывала во мне одними словами столько эмоций, заставляя задыхаться, сколько это делаешь ты... Так многократно, Кэтрин... Как тебе удалось сбежать от отца? — Хмурюсь я.
— Мистер Грей помог. — Улыбается она и смотрит на Теодора, который медленно поднимается из-за рояля и неуверенными шагами идёт к нам.
— Спасибо. — Отрывисто говорю я, кивая, стараясь не смотреть в его глаза.
— Не за что. — Он несколько неуверенно ведёт плечами. Такое чувство, что ему не комфортно в собственном теле.
— Тед, давай налью тебе виски!
Макс спасает ситуацию. Я снова перевожу всё своё внимание на Кэтрин.
— Я приду вечером. Феликс будет, но мы сегодня говорили с ним: я сказала ему ни на что не надеяться. Он понимает меня, он сказал, что ему нравится Эдма, только вот он не на шутку переживает из-за неодобрения матери, но я убедила его в том, что он... большой мальчик, — последние два слова Кэт пропела, заставив меня улыбнуться, — И да, он сам должен принимать решения. Я думаю, у него хватит смелости сказать это сегодня моему отцу. Если он не трус, он сделает это сразу, как только мы покинем дом твоего дедушки.
— Я надеюсь, что в нём есть хоть доля смелости его неукротимой матери. -Кэтрин с хриплым смехом откидывает голову назад.
— Я тоже надеюсь. - Она чмокает меня в губы. - А сейчас, мне пора...
— Кэт, нет. - Я сжимаю её талию жёстче, дуя губы и резко качаю головой в отрицание её слов. Она звонко смеётся.
— Мне надо заехать домой, чтобы собраться, привести себя в порядок.
Я осматриваю её с ног до головы, скольжу по телу так медленно и мучительно, что Кэт начинает тяжко дышать рядом со мной. Она медленно сжимает в пальцах мои волосы на затылке, а я продолжаю любоваться ею.
Мне нравится смотреть на эту открытую бледную гладкую кожу, но то, что скрыто под элегантным чёрным цветом мне хочется увидеть ещё больше. В этом прелесть Кэтрин: на ней самое простое платье превращается в комбинацию куртизанки. Хочется сорвать с неё всё и драть, драть, драть... Мои глаза берут её по всякому и на каждой поверхности этого бара. Моя Кэт... Она понимает и принимает это. Отлично понимает.
— Ты прекрасно выглядишь...
И это мало сказано. Я хриплю эти слова, с усилием переведя взгляд в её глаза. Кэтрин пронзает судорога, когда мои зрачки вновь ползут по её груди, шее, талии, бёдрам.
— Хватит раздевать меня, Марсель. - Она умоляет.
Я в ступоре с минуту смотрю в её глаза.
— Я даже не начинал. - Еле слышно шепчу.
— Да, но... ты так смотришь. -Её щёки вспыхивают ярко розовым. - Мне надо взять подарок, к тому же.
— Ты - мой подарок.
— Это тоже, но к нему есть дополнение... - Она играет бровями, затем звучно чмокает в губы, обняв меня за шею. - Я люблю тебя. - Шепчет она.
Боже. Теперь вслух, по-настоящему, не по телефону. Я шумно сглатываю, смотря в пьянящие омуты.
— Я люблю тебя. - Моё сердце точно открывает закаменевшие старинные створки. От этого дрожь бежит по телу.
— Знаю. - Кэтрин бьётся носом о мой, а затем, не оборачиваясь, молнией мчится в сторону двери, ведущей из бара.
Я перевожу дух, убирая цветок обратно — ближе к сердцу, во внутренний карман, — и смотрю на собравшихся мужчин. Невольно, вновь устремляю взгляд в глаза отца, умещаясь на барный стул рядом и делаю глоток шампанского, налитого мне. Окружающее жахают с громкими восклицаниями текилу. Только Теодор весь процесс проделывает в тишине. Ян хлопает в ладоши.
— Вот, Теодор. Твоему сыночку и дочке, твоим двойняшкам, двадцать шесть. Помнишь, как нянчил, а? — Хохочет он.
— Конечно, Ян... Я же не такой пьяный.
— А сейчас кого с Кейт ждёте? — Спрашивает Ян.
Я чуть ли не давлюсь шампанским, Дориан тут же напрягается. По нему видно, что он сдерживается... Блять, зачем он позвал меня сюда?.. Только если ради Кэтрин. А мистер Теодор Грей знает, чем подкупать...
Теодор выразительным взглядом одаривает Яна, которого Адам пихает в бок и тот более-менее замолкает. Начинает говорить Макс:
— Итак, сыночки... Ты, Дориан, и особенно ты, именинник. Марсель... — Я стараюсь смотреть на него и не хмуриться. — Кстати, ты не пьёшь текилу, потому что тебе предстоит ещё вечер с Гленном, так что... Не обессудь. — Он кивает. Я ставлю руки в жесте «без проблем». — Я уже немало живу. И большую часть своей жизни я знаю Теодора, как просто ахуенного человека. Вы уже не маленькие, я могу себе позволить так говорить, напрямую, и вам, как молодому поколению, стоит знать: что мы видели, что переживали, рядом с вашими «большими проблемами» — не стояло и близко, а если и стояло — то мы их перешагивали, не ожидая никакой помощи. Да! Насколько я знаю, вы с братом, Марсель, учились и зарабатывали во время учёбы себе на жизнь сами, это был ваш достойный выбор, за что я вас уважаю... Однако вот фишка! А где вы работали? Здесь! В Сиэтле. Тут, где каждая собака знает ваших маму и папу, а деда и подавно. А Теодор, включая меня, и ещё одного нашего старейшего друга Мэйсона Вэндема... Мы выживали, как могли. Теодор так точно: если со мной ещё за грехи квартирой расплачивался отец, этот, как вы сейчас думаете на своего папу — старик, лох, мудак, работал, как ёбаный зверь... — Я понимаю, к чему он клонит. И отец тоже:
— Макс, хватит. Перестань.
— Заткнись! — Шикает на него в ответ Макс.
— Я тебе сказал: «перестань»! — Повысил голос отец. Но он его не слушал.
— Если не захотят слушать, верить — пусть уходят, Теодор. А я видел. Я знаю, как всё было. И даже если ты потом возненавидишь меня за то, что я рассказал им, что знаю — я скажу им это. Ваш отец не работал только суперменом, блять, и мужем «на час». Начинал он с такой мелкой, безвылазной хуйни, с которой люди не поднимаются. В барах мыл полы, где каждый мог разбить бутылку ему о голову, потому что она слишком красивая. Он работал в службе доставки, играл за копейки на старом разделанном фортепьяно. Бабы за ним ходили... похлеще, чем за тобой, Марсель. А ему было — поебать. Первые два года он даже не сосался ни с кем, не то, что ебаться. Так это парень, у которого гормоны, напряжение на одной работе, второй, третей, учёба, да ещё и в казино он, сука, успевал играть, чтобы не повеситься на шнурке от ботинков, прямо в холодильнике, рядом с крысами. И его отец, Кристиан — который сейчас божий одуванчик, по сравнению с тем, что был... Адам, подтверди. — Адам кивает, опрокидывая в себя текилу. — Имея такие невероятные связи, везде, абсолютно — ни разу за пять лет не интересовался: жив ли он, здоров ли? И всё потому, что твой отец подрался с дедом — его выгнали. И он ничего, не гордый, ушёл. Только представь... Девушка, из-за которой произошла битва, — твоя мать, кстати, — верит в ложь, скрывает от тебя то, что ждёт ребёнка и гонит тебя нахуй. Его окружало это. Любительница страдать, отец, который решил, что ты ему не нужен, мать, которая ничего не может сделать, сестра в монастыре... — Макс смотрит мне прямо в глаза. — Ты один, ты совсем один. Ты никому к чёрту не нужен, и хорошо, что есть друзья... И он продолжает, блять, любить ту, которая открыто решила, что они не нужны друг другу. Вот какого, а? Какого? И сейчас, спустя столько лет — произошло то же самое, Марсель. Решение за двоих.
— Он изменил. — Шиплю я. — Он предал. Это не прощается.
— А отказ, Марсель, это тоже предательство. Эва тоже предала меня. Отказалась. Так было изначально. Она уехала в Париж вместе с Джеки и положила на меня всё, что не нужно было на меня класть. Предательство — это значит по-хрену — ты не хочешь сохранить ничего главного: ни любви, ни ответственности за человека, которого полюбил, ничего. Никогда в отношениях не виноват один человек, Марсель. Никогда. Если ты так думаешь, то ты правда мальчик, хоть и большой.
— Макс... ведёт к тому, Марсель... — Тихо начал Теодор. — Что очень легко судить со своей колокольни, когда ты не чувствовал, какого это. Я чувствовал себя ненужным. Лишним. Это чувство, оно... постоянно меня преследовало. Я ни раз сталкивался лицом к лицу со смертью и ни раз мне хотелось, чтобы это было в последний раз. Просто если ты решил быть безжалостным, то... хотя бы не показывай это. Мне трудно выносить презрение от людей, которые мне дороги, я... Да, быть может, я рано сдался, но я устал. Я устал бороться, это трудно, когда не видишь отдачи. Ты тянешь руки, а тебя... отталкивает огромным течением. В этом нет ни чьей вины, Марсель. Ни моей, ни Айрин. Изначально наша любовь... была обречена. Я воевал, как мог за неё и получил очень много ран. Ни что не сходит с рук, Марсель. Ничто. Я понимаю, что сейчас больше всего свою вину чувствует Кристиан. Он настолько ненавидел Элену, что не мог принять нашего союза с Айрин до последнего...
— Поэтому и была нужна Даниэль. Твоя мать. — Говорит Макс, смотря на Дориана.
— Кристиан хотел, чтобы я женился на ней. Но я... любил Айрин. Я... не мог этого сделать. И не смог. Я любил. Очень сильно и много лет я... был счастлив. Не я один решил оставить всё это время в прошлом, понимаешь, Марсель?.. — Я медленно киваю, опустив взгляд.
— Я не хочу, чтобы у вас с Кэтрин подобное повторилось, чтобы вы слишком долго боролись. — Произносит Теодор. Я смотрю в его глаза. — Это выматывает. Сил на счастье, на любовь не остаётся. И когда приходит по настоящему тяжелое, большое испытание, где борьба уже идёт за жизнь, а не за счастье — сил не остаётся. У меня просто не осталось, как и у Айрин. В молодости мы боролись с демонами, мешающими нам, вместо того, чтобы дать этому... осесть, утихнуть, отвязаться от нас. У нас не было соратников. Самые близкие люди были нашими врагами. Таков сейчас у Кэтрин Гленн... Я пытался говорить с ним сегодня.
— Что? — Я шокировано смотрю на Теодора.
— Да, я принял на себя первый удар. Мне кажется, это что-то личное к тебе, нежели... его внутренняя позиция, убеждения. Вспомни, ты точно никогда с ним... не соприкасался, в плохом смысле этого слова? — Блять. Вот это поворот.
— Нет. Ничего подобного не было. Спасибо, конечно, за вмешательство, но... Я сам со всем этим справлюсь. Мне пора. Надо ещё доехать.- Говорю, опрокинув в себя остаток шампанского. — Вы остаётесь здесь?
— Я еду с тобой, Лили там, ждёт. — Говорит Дориан и поспешно двигается к машине. Я смотрю на отца.
— Я не поеду. Не буду... мешать. — Он берёт мою руку и крепко пожимает.
— Спасибо. — Говорю, а после стремлюсь к выходу, кивнув мужчинам за стойкой.
Теодор останавливает меня, когда я нахожусь между столиками, пройдя больше половины:
— Я всё же хочу помочь, Марсель. Я не хочу, чтобы вы... тратили силы на боль и разочарование, когда вы нужны друг другу.
— Если рискнёшь и получится, я буду благодарен. — Произношу, смотря в его глаза. — Отец, но на моё мнение о тебе это не повлияет. Понял? — Сглатываю ком в горле. — Только я могу перестать думать так, как думаю. Ничто меня не заставит. Мне жаль, что тебе пришлось столько всего вынести, я и на маму, признаться, тоже злюсь за... За то, что простила тебя сначала. Она бы не испытала такой боли, когда узнала, что Кейт ждёт ребёнка, если бы ты уже не был её мужем. Только представь: смыслом жизни мамы было дарить себя детям. И тебе. Гордость лишает её тебя. Врачи и болезнь — главного репродуктивного органа женщины. Её лишают всего. И тут она узнаёт, что её соперница, о которой она уже думать забыла, ждёт ребёнка от тебя. Это удар в сердце, или в солнечное сплетение... Неважно куда — это удар. Ей больно. И больнее, чем тебе, только она как всегда ничего никому не показывает. Мне жаль, что я должен объяснять тебе психологию твоей жены, которую ты не понял за, — практически, — тридцать лет совместной жизни. Для большинства это — полжизни, отец. Полжизни. И за это время, ты... просто не смог понять. — Я неуверенно пожимаю плечами. — Спасибо за поздравления. Кэтрин была отличным подарком.
Я поспешно покидаю бар. Сев в машину, за рулём которой уже сидит Дориан, я кидаю ему ключ, чтобы он смог завести кабриолет, а руками ударяю по панели. Мой брат, хмурясь, смотрит на меня. Еле слышно, он с чуткостью в голосе произносит:
— Я хочу его простить... Я тебе больше скажу, я почти сделал это. Наш отец не подонок, он просто... ослабший за годы борьбы кит. Когда эта рыбина понимает, что погибает, она сдаётся и сама выбрасывается на берег, чтобы люди ему помогли или зарезали. То, что он приехал сегодня... своего рода выброс на берег. Это смело.
— Он очень хочет получить прощения. Особенно как-то распинается предо мной. По мне так видно, что меня трясёт от этого предательства? — Я смотрю Дориану в глаза.
— Да. Видно. — Просто отвечает он. Я глубоко выдыхаю, закрыв глаза.
Оставшийся путь, который проделываем на умеренной скорости и, по счастливому стечению обстоятельств, без пробок, — мы не говорим друг другу ни слова. Через тридцать минут машина уже останавливается у особняка.
— Вот, пожалуйста, опоздавший виновник торжества! — В холле нас встречает наряженная в красивый лёгкий сарафан Анастейша. — И его замечательный брат! Лили, твой муж пришёл!
Она с улыбкой зовёт маленькую миссис Грей, целуя меня в щёки, говорит слова поздравления. То же самое проделывает и Лили: на ней чёрное платье свободного кроя, достигающее щиколоток. Дориан берёт её на руки, когда она подходит к нему и кружит. Она смеётся, и я снова чувствую... счастье.
С Кристианом я встречаюсь уже в гостиной, и, приняв поздравления, вместе с ним иду на веранду. Кэтрин сидит рядом со своим отцом, но когда мы заходим, они все поднимаются, в том числе и Феликс с Эдмой. Гленн пожимает мне руку, после чего вручает коробочку с подарком — как я понимаю, часы. Феликс — не сэкономил на хорошем парфюме, а вот Кэтрин... её коробочка продолговатая и узкая. Гораздо больше прочих. Вручая её, она выходит изо стола, едва ощутимо целует меня в щёку, а затем быстро шепчет на ухо:
— Обещай, что откроешь при мне.
— Обещаю. — Выдыхаю я. Её глаза сияют. Платье, — цвета разбавленного молоком больше, чем требуется, капучино, — из бархата облегает все её изгибы. И меня очень радует, что оно короткое — её изумительные ножки открыты... но это ужасно из-за Феликса. Хотя, он больше увлечён Эдмой, которая протягивает мне в подарок мой любимый парфюм.
— Вы с Эттеном, как сговорились. — Подмечаю.
— Мы с Эдмой прекрасно чувствуем друг друга. — Говорит с улыбкой Феликс. Это раздражает Рида, кажется, что даже его левый глаз дёрнулся.
— Вот бы вы и с Кэтрин в дальнейшем так ладили. Как-никак, а свадьбу-то сыграем не позже осени. — Улыбается Рид. Я стискиваю челюсти. Кэтрин бледнеет.
Кристиан предлагает тост за моё здоровье. Я поспешно опустошаю бокал, а моя любимая девочка, кажется, вот-вот проделает дыру в тарелке, из которой ничего не ест, но отчаянно ковыряется.
После горячего Дориан и Лили начинают свой «чрезвычайно интересный» разговор о переезжающих сотрудниках, о поиске жилья для них. Мистер Эттен и Эдма Флинн не на шутку ладят. Только на Кэтрин нет лица. Она избегает встречаться со мной взглядом. Я хмурюсь. Неужели она думает, что я как-то виню, что смогу обвинить её в том, что Гленн Рид ведёт себя, как последний болван?! Нет. Совсем нет. Конечно, я хочу узнать — почему: почему он точит на меня зуб? Почему так отчаянно не хочет, чтобы его дочь не имела со мной ничего общего?
Но за столом, к глубокому сожалению, вопрос: «Почему вы так меня ненавидите?» — задать нельзя. Господи, слишком много проблем, возникающих из ниоткуда.
Я смотрю на Кэтрин снова. Она поглаживает свой локоть, смотря на бокал шампанского. Она бледная и на её лице практически нет никаких эмоций. Боже, я больше не могу видеть эти большие бирюзовые глаза такими потерянными! Это насилие.
— Мистер Рид. — Я накидываю шаль улыбки на губы. — Я бы хотел показать вашей дочери оранжерею, если вы не против. У Кристиана и Аны она достойна только похвал. — Кристиан с Анастейшей многозначительно переглядываются. Блять.
— Я не против, Марсель, если вы хотите показать именно это. Можете взять с собой Феликса, он очень увлекается подобными вещами... — Щурится на него, щебечущего с Эдмой, Гленн.
Эттен, как школьник часто моргает и виновато улыбается. Вот же пёс. Кажется, вот какой ему нужен зять... Готовый побежать туда, куда только скажет «хозяин». Кэт, моля о спасении, смотрит мне в глаза. Детка, неужели ты подумала, что твой крутой бойфренд пойдёт на это?..
— Ох, нет! Я возьму только Кэтрин. Ей же одной здесь грустно. И скучно. Я её понимаю. Так, я возьму её? — Смотрю Гленну в глаза. На его губах появляется тень улыбки.
— В оранжерею. В оранжерею — пожалуйста. — А у него есть чувство юмора...
— Именно. — С широкой улыбкой киваю. Взяв Кэтрин под руку, я вывожу её изо стола.
Молча мы пробираемся к саду, даже как-то пугает... Ещё в кафе она была в живом состоянии, а сейчас... Что с ней?.. Но до оранжереи мы не доходим. На полпути она останавливает меня за руку, давая самый лучший, самый оптимальный ответ на мой вопрос. Она стремительно притягивает моё лицо за щёки к себе и неистово целует в губы. Я растворяюсь в её поцелуях, превращаясь в миллион атомов.
— Кэт... — Мычу я в её губы, тяжко дыша, с трудом отрываясь. — Кэт, послушай, зачем он это делает? Говорит про свадьбу? Мой отец сказал, что говорил с ним, — если он, конечно, не соврал, — а значит он догадывается, что я не так уж ровно дышу к тебе... И всё равно он мучает меня. Тебя. Нас.
— Это природа отца, нагнетать...
— Я хочу понять, что его не устраивает во мне. Теодор предположил, что это может быть личная неприязнь. Что я мог такого сделать ему, что он хочет лишить меня тебя? Того, кем я дышу...
— Тише. — Она накрывает мои губы своими, заставив меня замолчать.
После чего, Кэтрин чуть отрывается от меня, выбираясь из объятий и садится на зелёную лужайку под липами, опускаясь предо мной на колени. Блять, всё-таки её платье... Очень короткое.
— Ты переключилась с макси на мини? Нравится, что я смотрю на тебя, как голодный зверь? — Тяжело сглатываю. Она берёт мою руку в свою и тянет вниз, заставляя сесть рядом с ней. Её руки скользят по моим щекам, я прикрываю глаза, которые накрывает сладкая истома желания. В закатных переливах её волосы сияют, как и завораживающие глаза.
— Это тебе если что... Для быстрого доступа. — Она тяжело сглатывает.
Блять.
— Кэт... — Она кладёт одну мою правую руку себе на колено и медленно тянет по ноге выше.
— Скажи, это нормально, что я так хочу тебя? — Хрипло шепчет она. — Нормально, что мне... от одного твоего взгляда хочется раздеться перед тобой? — Моя рука до боли сжимает её внутреннюю сторону бедра под плотной тканью юбки. Чёрт, что она делает...
— Кэтрин. — Мой язык ласкает её имя. Она смотрит в мои пьяные глаза и положив руки на тонкие бретельки платья, спускает его по плечам, оголяя грудь. Я тяжело сглатываю. Прямо под грудью у неё маленькое тату, переводящееся с французского, как «трогай меня, если у тебя плохой день». Так мелко, но... Так метко. И сексуально.
— Ты видишь его первым, после моей подруги-мастера... — Хрипло шепчет она, млея и розовея от моего взгляда.
Я просто не могу ничего сказать. Мне не хватает воздуха. Она даже не секс, и даже не трах, нет. Она чёртов перетрах.
— Мой подарок у тебя? — Вполголоса шепчет она, когда я приближаюсь к ней, как можно теснее, и смотрю в глаза.
— Да. — Я медленно достаю коробочку из кармана брюк. Она закусывает губу.
— Оу, я думала, так стоит твой... — Она краснеет и резко качает головой с улыбкой.
— Боже... Детка, наивная детка. — Я продолжаю утопать взглядом, разноситься пеплом по её груди, но не могу удержаться от широченной улыбки... И утыкаюсь лицом в её грудь, с мычанием целую. — У меня он гораздо больше и... приятнее по ощущениям, чем какая-то коробка с чем-то... Скоро ты увидишь, как стоит мой член. Ещё пара твоих вздохов и я... — Она вздрагивает и судорожно выдыхает. Блять.— Знаешь, у меня был хороший день, но я всё равно хочу трогать их. — Накрываю руками и мну. Склонившись, я лижу её соски...
Мисс Рид со стоном опадает на траву и извивается подо мной, под моими грубыми, умелыми и уверенными ласками. Её губы трогает дрожащая улыбка, от мурашек по телу она вжимает голову в плечи, посылая вибрации тихими стонами в небо...
— Марсель, Марсель... — Она отрывает мою голову от своей груди, оттянув за волосы. — Я... Хочу, чтобы сначала ты открыл подарок... — Она судорожно сглатывает. Я осторожно целую её в ложбинку между грудями. Затем приподнявшись от её тела, открываю коробочку, убрав ненужные заклёпки. Когда я вижу, что в ней, то непроизвольно расплываюсь в улыбке.
— Тату-шприц? — Шепчу. Она кивает, кусая губу.
— Я хочу, чтобы ты... набил что угодно, под моей второй грудью. — Сглатывает она.
— Я... не мастер, я... — Сбрасываю с себя пиджак и начинаю расстёгивать рубашку.
— Я обратила внимание тогда на твой якорь и морскую звезду, когда... ты расхаживал полуголым по своему особняку, барон. — Она широко улыбается, а я ей в ответ.
— В этот раз, пока я был в Италии, я... сделал новое... — Показываю левую часть груди.
— Cretino. — Шепчет она одними губами и улыбается. — Oh, señor, non è vero.* — Я шокировано открываю рот.
— Ты говоришь на итальянском? — Хрипло шепчу.
— Sì, già da tempo...** — Она облизывает губы, поднимая мечтательно глаза к небу.
— Кэт! — Рычу я, целую в смеющиеся губы. — Я понимаю, что ты говоришь, но сейчас не могу найти никаких слов...
— Давай я сделаю тебе тату, чтобы ты не боялся потом делать мне? — Шепчет она с улыбкой. — Этот шприц очень лёгок в использовании, там надо просто вовремя менять чернила... В основном, им пользуются для надписей. — Шепчет она, гладя мою щёку.
— Сделай. — Шепчу я, выпрямляясь. Кэтрин поправляет лямки платья, чтобы не смущать меня видом своих соблазнительных грудей и садится мне на колени, раздвинув ноги. Она так нагло смотрит мне в глаза, что мне ничего толком не остаётся, как сжимать в руках её талию, чувствуя, как сильно напрягается мой член под... ней, под её киской.
Я громко выдыхаю, когда она, кусая губу, чтобы сдержать улыбку, ёрзает на моём члене... Блять.
— Я просто сажусь удобнее. — Произносит она бархатным и мягким, как её платье, голосом.
— Я так и понял. — Тяжко выдыхаю я. Кэт широко улыбается. Она берёт шприц, нажимает на кнопочку, чтобы привести его в состояние полной готовности, позже чуть встряхивает, проверяя, свежо ли чернило. — Я не знал, что ты говоришь на итальянском... Это мой любимый язык. И я считаю, что не было бы мира, не будь на Земле Рима. — Тихо шепчу я. Кэт кладёт руку на мою грудь и чуть сжимает, проникая ногтями. Я вздрагиваю.
— Тебя это обрадовало, любовь моя? — Хрипит она.
— Очень. — Смотрю в её глаза. Она очерчивает пальцем, острым ноготочком, мой сосок, вызывая рой мурашек. — Я счастлив сегодня, что так много узнал о тебе... Где ты научилась петь?
— Занималась пением в детстве. Вообще, я много чем... занималась. — Она облизывает губы. — У меня не было времени на глупости... Я хочу написать над «подонком», что ты мой. — Шепчет она, тяжело сглотнув. — На итальянском. Ты же мой? — Она захватывает пальцами мой сосок, и я шикаю от резкой боли, стиснув крепко её бёдра.
— Кэт! Блять! Конечно! Твой! — Она накрывает мои губы своими в едва ощутимом поцелуе. Сосок отпускает...
Меня отпускает. Блять, да... Она такая горячая.
— Тише. — Шепчет она, предупреждая мой глубокий стон, поглаживая сосок пальцем. Наклонившись, она дует на него, потом обхватывает губами, посасывая.
— О, Кэт... — Я чувствую, что у меня всё, к чёрту, встало.
Когда она опускает бёдра вниз и чувствует мою эрекцию, то не может сдержать стона, но пересиливает себя... Взяв мой подбородок рукой, крепко его сжав, она пристально смотрит мне в глаза. Её лоно упирается, плотно упирается в мой пах.
— Так сильно хочешь... Это значит, что мой?
— Кэтрин, я твой. Твой. И на всех языках этого мира. — Она наклоняется, чтобы провести языком по моим губам...
Её волосы ласкают мягким шёлком мою грудь, я с выдохом утыкаюсь носом в её шею. Мои ладони соскальзывают на попку Кэтрин, крепко сжимают, и я трясусь от возбуждения, но стараюсь изо всех сил не потерять контроль. Она тяжело сглатывает, прижавшись губами к моему уху и громко выдохнув на него, начинает выводить остриём по коже слово «mio».
— Пожалуйста, не дрожи. Я не хочу тебя ранить. — Шепчет она.
— Я пытаюсь. — Шумно сглатываю.
Тату-шприц, будто укус змеи — острая боль, а вместе с тем яд в виде чернил, который распределяется над первой буквой слова «cretino». Когда она заканчивает, пристально смотря мне в глаза, то утирает краешком пальца лишнее, а затем дует на тату и покрасневшую кожу.
— Не очень больно?
— Вполне терпимо. Ты... очень ласковая. — Сглатываю, поглаживая попку. Она с широкой улыбкой протягивает мне шприц, убирает волосы с плеч на спину и снова опускает лямки платья. Смотря мне пристально в глаза, она хрипло выдыхает мне в лицо, когда её грудь обнажается. Приподняв грудь, под которой нет тату рукой, она шепчет:
— Пиши всё, что захочешь... — Она тяжело сглатывает. Я дрожаще выдыхаю, смотря в её зрачки.
— Ты перетрах. Этим всё сказано. — Она хрипло смеётся и откидывает голову назад, начав сильнее елозить по мне бёдрами. Я стону, сжимая в руке шприц и откидываю голову назад. — Кэт, пожалуйста...
Она хрипло смеётся, смотря на моё молящее выражение лица.
— Хорошо... Хорошо. — Она отрывисто кивает, нежно улыбнувшись мне и набирает полную грудь воздуха.
Мне, как смотрящему на её грудь, — обнажённую грудь, — становится ещё труднее... Я смотрю в её глаза просто... зверски.
— Мы противоположности... если я перетрах, у тебя недотрах, да? — С дрожью в смехе произносит она. Но на моём лице это улыбки не вызывает. Я валю её под себя, на траву и кладу руку на шею. Медленно начинаю набивать тату, аккуратно выписывая каждую букву слова «fuckie» на нежной коже её груди.
— Наслаждаешься моей слабостью перед тобой? — Шепчу.
— Наслаждаюсь тем, что ты меня так хочешь. — Хрипло шепчет она, прерывисто дыша.
— Не очень больно? — Смотрю в глаза.
— Мне с тобой никогда не больно. — Шепчет она. Я глубоко выдыхаю.
Выписываю последнюю букву, утираю лишнее. Нажимаю на кнопку, пряча иглу и утыкаюсь губами в ложбинку, отбросив шприц. Она хрипло, шумно выдыхает, сжимая мои волосы на затылке.
— Кэтрин! Кэтрин! Где ты?! Мы уезжаем! — По всему саду громом разносится голос Гленна Рида.
— Твою мать. — Шиплю я.
_____________________
* — О, сеньор, это неправда.**
— Да, уже долгое время...