Проданная

Корейское небо казалось другим.

Словно оно знало, кто я, и намеренно нависло тяжелее, чем австралийское. Пассажиры вышли из бизнес-класса в молчании, но я чувствовала, как все взгляды — будто изнутри и снаружи — были обращены ко мне.

Я сжимала ремешок сумки, не замечая, как ногти впились в кожу ладони. Пальцы дрожали, но я шла — ровно, медленно, как учили. Как подобает дочери Пака. Не жертве, а дару.

Так меня и везли — как подарок. Завёрнутый в шёлк, с лентой, которой было моё имя.

Дом семьи Ким возвышался над холмами, как замок из легенд, только вместо сказок здесь жили сделки, кровь и контроль.
Фасады — чёрный камень и стекло. Охрана стояла с прямыми спинами, сдерживая мир за воротами. А внутри всё было в меру роскошным и в меру... ледяным. Ни намёка на тепло. Даже свечи не горели — только холодный свет из ламп.

Я снова была в клетке. Только теперь — внутри неё были стены из гранита.

Мы прибыли за два дня до церемонии помолвки. Всё было уже решено — не мной. Слуги молчали, и даже мой отец стал каким-то особенно тихим. Я не узнавала его. Будто вместе с нашей фамилией он сдал и душу.

Я шла по коридору. Потерялась. Искала выход на воздух, на улицу, хоть на крышу — лишь бы вдохнуть свободы, хоть на секунду.

И, как тогда, снова врезалась.

Резкий поворот — и лоб в чью-то грудь. Шаг назад, вдох.

Чёрный костюм. Запах кожи и табака. И взгляд, который я узнала бы даже во сне.

Ким Джису.

— Ты опять, — прохрипела она, глядя сверху вниз, как хищник на забредшую овцу.

Я оцепенела.
Её губы изогнулись в насмешке, глаза сузились.

— Хочешь снова извиниться, крошка?

— Я... просто искала...

— Свободу? — перебила она, склоняя голову набок. — Её здесь нет. Только стены и обещания. И ты, похоже, уже подписана на оба.

Я не ответила. Не могла. Потому что её голос...
Он не просто звучал — он оставался внутри, будто отпечаток на коже.
Как ожог.

Она шагнула ближе. Настолько, что я почувствовала тепло её тела. И холод внутри себя.

— Не бойся меня, — сказала она вдруг. Тихо. Почти нежно. — Бояться стоит не меня. А того, что тебе понравится.

И ушла.

---

Церемония — как хищный танец

Помолвка была устроена, как королевский бал, только здесь не было ни сказки, ни принца.
Только власть.
И кровь, смешанная с вином.

Зал, украшенный белыми лилиями и мраморными колоннами, казался слишком светлым для того, что происходило. Словно кто-то специально окрасил трагедию в праздничные тона, чтобы никто не закричал слишком рано.

Розэ стояла в центре, как живая статуэтка.
Платье на ней — шелк цвета лунного молока, тонкое, скользящее по телу, будто дышащее. Ткань обнажала ключицы, изгибы талии и спины. Ни одно украшение не отвлекало от неё самой. Потому что она и была главным украшением вечера.
Приз.
Жертва.

Отец читал слова, которые были написаны не им. Говорил о чести. О благодарности семье Ким.
Но в этих словах не было любви. Только расчёт.
Только цена.

И вот прозвучало главное:

— Через год, в день её совершеннолетия, состоится свадьба.

Аплодисменты. Смех. Музыка

Ким Джису появилась позже.
Она не нуждалась в представлении — только в тишине.
Каждый её шаг был отмерен, каждое движение — выверено, как у воина.
В чёрном костюме с матовой текстурой, она шла прямо к Розэ, будто к добыче, на которую положила глаз.
Но никто не видел в этом жестокости.
Все аплодировали.

Ритуал был коротким.
Две семьи.
Два бокала.
Обмен обещаниями.
Пустыми словами о "долге", "чести" и "священном союзе".

Но кольца были настоящими.
Ким Джису достала коробочку сама — из внутреннего кармана пиджака. Без дрожи.
Без улыбки.

Кольцо — тонкое, из чёрного золота, украшенное единственным камнем цвета вина.
Она взяла руку Розэ, не спрашивая. Её пальцы были холодными, крепкими, как замок.
Кольцо легко скользнуло на безымянный.
И замерло там — как клятва, сказанная без слов.

— Всё официально, — прозвучал голос старшего Кима.

И тогда — аплодисменты, музыка, вино.
И поцелуй.

Он не был нежным.
Он не был театрально-мягким.

Он был приказом.

Джису шагнула ближе, схватила Розэ за талию, резко притянула, и их губы встретились.
Не с романтикой. А с вызовом.

Её рот был горячим, вкус вина и сигарет смешивался с дыханием, в котором чувствовалась власть. Розэ зажмурилась, не от страха, а от... стыда.
От жара, пронзившего живот.
От дрожи, пробежавшей по позвоночнику.
От того, что внутри что-то откликнулось.

Именно этого Джису и добивалась. Она отстранилась — медленно, почти лениво. Губы её были чуть приоткрыты.

Публика ликовала.
Папарацци щёлкали вспышками.
А у Розэ горели щёки.

И тогда Джису наклонилась к ней. Очень близко. Так близко, что ни один объектив не услышал слов — только она.

Шёпот, хриплый, чувственный, с ледяным послевкусием:

— Интересно... сколько мужчин мне придётся убить, которые сегодня взглядом раздевали твоё тело в этом откровенном платье?

Розэ замерла.

Джису усмехнулась, провела пальцами по её талии — как по чужому, но уже принадлежащему ей.

И отошла.
Оставив Розэ стоять среди аплодисментов и огней, с бешено колотящимся сердцем и кольцом, которое теперь жгло палец.