Часть 6
—Анютка, а чего одна в такое время ходишь?
Аня затормозила и выдохнула. Медленно повернула голову и посмотрела на него сквозь толстое, но кристально чистое стекло машины. Кусает нижнюю губу и разворачивается.
Кащея никогда не нужно было искать, он сам её найдет. Не важно где, не важно когда. Если нужно, Аня уверена, даже из-под земли достанет. Бежать от него тоже самое, что пытаться уплыть от акулы под водой, которая учуяла запах крови. Все равно настигнет, все равно сожрет.
Садится на переднее сиденье, потому что он молча это приказывал делать. Сегодня от него снова пахло алкоголем. Не сильно, смешиваясь с одеколоном. Но все равно в животе скручивался тугой узел отвращения.
Кащей достал сигарету и голову к ней наклонил, в ожидании ответа.
—В кино была.
Аня ответила тихо, стараясь даже не смотреть на него.
—Вот как, —теперь отворачивается. По салону тянется дым сигарет и Ане хочется спрятаться в нем, как в тумане, —И что показывали?
—Мультик, —голос почему-то звенит и пальцы механически сжимаются на меху шубы, дергая его в стороны.
Кащей бровями ведет и в лице меняется. Она пытается разобрать его эмоцию, пытается следующее действие предугадать, но он только сигаретой громко чмокает.
—И чё, интересный был?
—Про мышь с котом, —практически выдавила из себя.
—Кинотеатр, Ань, в другой стороне.
Теперь Аня отчетливо и громко в его голосе слышит.
Ревность.
Он сильнее сжимает фильтр и выкидывает в приоткрытое окно.
Ох, его распаляющая ревность теперь тянулась по всему салону вместо сигаретного дыма, Аня ощущала это донельзя хорошо.
Его это трогало. Нет, буквально выводило. Выводило, что она могла быть где-то. Что она могла быть с кем-то. Потому что он отказывался делить её с кем-то. Потому что Аня была только его. Его, его, его.
Она слегка улыбается. Его ревность, его злоба—тешили её. Чертята внутри громко смеялись с его слабости.
—Универсамовские свой видеосалон открыли. Там я была.
Желваки на скулах вдруг заходили. Губы скривились, но он молчал. Не позволял кипящим эмоциям выйти наружу. Кащей не смотрел на неё, прекрасно зная насколько голые сейчас у него глаза.
—Ты же просил узнать.
Аня говорит глухо и грудь больше нервно не вздымается от сбитого дыхания. Она наконец-то расслабляет плечи и прижимается к мягкой коже сидения. Сама достает сигарету из сумочки.
—Просил, —Кащей, кажется, расслабляется следом и разжимает пальцы, что до этого с силой вцепились в руль, —И что узнала?
Аня жестом просит зажигалку и выдыхая дым, продолжает:
—Помещение сняли в комиссионке, видак у какого-то мужика украли.
—У кого именно не знаешь?
Машет головой отрицательно.
—Ну хорошо, молодец.
Аня думает, что это все полная глупость. Может ей ещё докладывать, когда Вова чай пил и сколько ложек сахара туда кладет? Как же ему информация про видеомагнитофон краденный поможет отомстить? Она чувствует, что сегодня Володю не подвела. Но если бы знала, как ошиблась, жгутовыми нитками себе бы рот зашила без обезболивающих. Потому что заслужила.
Кащей сидит не двигается и Аня лицо к нему поворачивает.
—Я устала, отвези меня домой, пожалуйста, —последнее слово добавляет чуть тише и мужчина заводит машину.
Пока едут, Кащей ощущает, как неприятно что-то в груди начинает скрести. Так мерзко-мерзко внутри по ребрам водит, разрывая кожу. А он ведь, Аньку в кино ни разу не водил. Ни в кино, ни в кафе, ни на танцы. Почему-то стало стыдно и одновременно ревностно, что она к универсамовским в кино ходила. Он даже не знает какие фильмы она любит, книжки читает, а оказывает, вон, мультики какие-то дурацкие смотрит.
Мужчина украдкой на неё взгляд бросает.
Она красивая. Действительно, по-настоящему красивая. Умная, талантливая. И конечно, Кащей знал, что она заслуживает лучшей жизни. Заслуживает всего самого лучшего, вместо этой грязи. Кащей—самое жуткое, что могло произойти с ней в этом мире.
Аня его ненавидит. Её ненависть правильная. Тянущаяся по всему телу, такая, какая она должна быть. И все, что он мог сделать, все, что мог позволить это просто принять. Принять её отвращение, притвориться, что его не существует, цепляться за эфемерную ласку и верить, что это все правдиво.
Свято верить, что его ложь самая правдивая вещь на планете.
Они подъезжают к дому, он вместе с ней поднимается на этаж, заходит в квартиру и закрывает дверь.
Аня принимает это. Не противится, когда твердые и холодные от мороза пальцы крепко сжимают подбородок.
Он легко коснулся кончиком языка нижней губы. Лизнул уголок губ, заставляя приоткрыть рот и впустить его язык. Аня ощущала, как сильно впитываются в неё его влажные прикосновения.
Вздрагивает, когда одним резким движениям снятая шуба летит на пол, а хребет вжимается в холодную стену.
Он следом бросает кожаный плащ на пол и жмется к ней всем телом.
Губы мажут по щекам, оттягивая ворот свитера по плечам и шеи. Она только голову назад откидывает. Позволяет.
Кащей знал, что она всё понимает. Понимает, на сколько сильно он нуждается в ней. Почти до безумия.
—Какая же ты красивая, Анечка, —шепчет тихо-тихо, пока тянет наверх свитер.
Аня пытается словить его взгляд и рассмотреть то, что было скрыто от неё. Сегодня он был странно-другим. Не такой. Прикосновения, поцелуи—это всё было не таким.
Она позволяет двигать собой, как куклой, когда он снова цепляется за подбородок и отводит в сторону, возвращаясь к шеи с жесткими поцелуями. Хотелось, чтоб остались следы. А они останутся, как клеймо, что она принадлежала только ему. Яркие, красные пятна, Кащею хотелось, чтоб они синели у неё на коже, расползаясь синими лентами до самых плеч.
Руки скользят вверх, по животу, по ребрам, сжимают небольшую грудь, вызывая судорожный вздох.
Хочется громче, и он просит, лаская напряженные соски, ощущая как бьётся её сердце.
Обхватывая губами сосок, и закатывая глаза от тихого стона, Кащей ощущал как сильно его душит желание оказаться прямо сейчас глубоко в ней.
Она зарывается пальцами в волосы на затылке и выгибается, практически выворачивается полностью.
Мужчина протискивает колено между ног, разводя в стороны судорожно сжатые бедра и смотрит в распахнутые глаза. Облизывает губы, ощущая вкус её сладковатой помады.
У Ани глаза полные немой мольбы. Он ладонями ощущает как она напряжена. Понимает о чём просит. Просит отпустить. Не хочет.
Прости, Ань. Мне сейчас нужно. Нужно. Очень сильно нужно в тебя глубже.
Брюки скользят вниз по ногам и он подхватывает под ягодицы, заставляя шире ноги развести. Подтягивает выше и прижимает к возбужденному паху. Сильнее, чтоб почувствовала.
В его зеленых глазах такое испачканное, грязное желание, а она только кладет руки на плечи и закидывает голову.
Давай, делай.
—Хочешь новую шубку, —язык жарко и влажно скользит по чужой шеи, а пальцы смещаются глубже, касаясь раскрытой промежности, —Или шапку норковую?
Он так просит, практически умоляет дать ему то чего он хочет. Хочет, чтоб она сама широко раскрытом ртом вжалась в плечо, чтоб стонала громко, чтоб на ухо шептала как ей хорошо.
—Скажи, чего ты хочешь, —Кащей снова целует, рычит и вылизывает чужой рот, —Я всё сделаю.
Он тяжело дышит ощущая влагу на собственных пальцах, а потом ставит её на пол, стягивая ненужное белье и выкидывая следом свой свитер. Чтоб кожа к коже, чтоб все внутри разрывалось.
Чувствует как острые коленки впиваются в бока и вводит сначала один палец. В ней мокро, в ней горячо, в ней туго.
Второй проникает внутрь и она закидывает голову. Наконец-то тихонько стонет и сжимает ладошки на чужой шеи.
—Паш...
Собственное имя разрывается фейерверком, вызывает мурашки по всему телу и сводит каждую конечность. Он двигает пальцами быстрее, заставляя дрожать и невыносимо хочет, чтоб она повторила.
Ремень звенит громко и он жмется возбужденным членом к ней. Нужно, ему очень нужно.
—Скажи, —шепчет как сумасшедший и жмется губами к щеке, —Скажи, что ты хочешь меня.
—Хочу, —повинуется, потому что просит и стонет протяжно, когда он двигаться начинает.
Его выворачивает на изнанку, чувствуя как крепко она его сжимает, как сама подмахивает бедрами и дрожит.
Что ты, блять, со мной творишь?
Самоконтроль рвётся с треском, от очередного нереально-пошлого стона и тонких пальцев, которые с силой впились в спину.
Оставь на мне свои следы, прошу.
Кащей сильнее цепляется в разведенные бедра и двигается быстрее, сам утробно постанывая. Лопатками впечатывает в стену до боли, хочет переломать ей позвоночник к чертям. Хочет пальцами раскрошить тазобедренные косточки.
В голове бьётся, разбивается о черепную коробку:
В неё. Глубже. Больше. Ещё.
Снова хватает за подбородок и целует остервенело, а потом сталкивается глазами. В них что-то грязное, больное, необъяснимое. Внутри все до боли распаляет, но не позволяет отвести взгляд.
Он смотрит, наслаждается, тем какая она. Такая только перед ним. Только его. Настолько открытая, настолько горячая, настолько непозволительная.
Ещё пару лихорадочно-быстрым толчков и Кащей замер, втягивая носом воздух. Прижался лицом к шеи и старался выдохнуть, хотя легкие напрочь отказывались функционировать. Грудную клетку стальными цепями сковало.
—Как мне хорошо с тобой, Анют.
А Аня глаза не открывает и молится про себя. Молит о смерти, о пощаде. Пожалуйста, пусть прямо сейчас у неё остановится её почти сгнившее сердце.
***
Кащей всегда любил перекурить после секса. Одну, вторую. В такие моменты сигареты казались ему особенно вкусно-приятными.
В спальне Анька курить не разрешала, поэтому приходилось уходить на кухню. Зажигать пару конфорок, чтоб не стоял такой сильный запах и усаживаться на скрипящую табуретку.
Кащею нравилась ночь—самый таинственный период времени. Мир будто замирает, пустеют улицы, машины перестают шуметь, а маленькие окошки домов уже не горят, только фонари тускло отбрасывают островок света на асфальт.
Звезды сияют, словно сахар рассыпанный по черному мрамору, что блестит на солнце. А луна, большой фонарь, покрывает всё серебристым светом и ночь становится совсем другой.
Но, как всё, прекрасное, ночь заканчивает своё представление кромешной тьмы и появляется на небе бледное зарево, которое становится все ярче и ярче с каждой минутой.
Он слышит тихие шаги сзади и выравнивает плечи в ожидании, когда Аня зайдет на кухню.
Ладошки теплые накрывают и скользят по обнаженным плечам, касаются паука на правом. Ноготками выводит контур татуировки и опускает пальцы ниже, к груди.
Кащей улыбается и не оборачивается, докуривая сигарету. Он весь вытягивается, ощущая разъедающую кожу нежность. Когда Аня такая ласковая—он полностью теряет рассудок и если она сейчас возьмет ствол и прижмет к левой стороне груди, там где сердце, он только глаза прикроет и скажет «стреляй».
—С чего вдруг ты сегодня добрый такой?
Аня тянется за догорающей сигаретой в руках и обхватывает губами фильтр.
—Люблю тебя.
Она неожиданно смеется, выпуская смех вместе с папиросным дымом. Отталкивается от чужих плеч и подходит к кухонному окну.
В груди стало неприятно. Зубы моментально сжались, а глаза сузились.
Не такой реакции он ожидал. А Аня улыбалась, глазами ему говоря: Смотри, я смеюсь над тобой. Я тебе совсем не верю.
—Любишь...—голову от окна отводит и на него наконец-то смотрит, —Ты пацанам пойди расскажи, любит он.
Дрянь.
Как легко она могла довести его до того, чтоб он стал перед ней на колени в мольбе, так же легко вызывала желание схватить за шею и задавить. Переломать глотку, чтоб кости под пальцами хрустели. Чтоб сдавленно дышала и просила-просила простить.
Но он пообещал. Не ей, себе. Пообещал, что никогда не ударит. И сейчас с силой подавлял невыносимое желание отвесить пощечину по нежной щеке.
—Что ж я, про всех своих блядей должен рассказывать?
Удавись и проглоти.
Аня оскорбилась и губы злостно сжала. Как же легко он умел всё портить. С какой легкостью Кащей крушил всё вокруг, с такой же обратно всё возводил. И каждый раз по новой. Теперь ладони зудели после прикосновений к его плечам, а в груди от злобы дыхание сводило.
—Ладно, глазами не сверкай, —он ухмыляется, потому что победил, —Подумаешь, обиделась.
Аня—наркотик в чистом виде. То от неё кроет, настолько сильно, что Рай по сравнению с этим, кажется полной, беспросветной хуйней, то доводит до судорог и потемневших от безумной злости глаз. Героин ей однозначно проигрывал.
—Ты сказал, что я могу о чем угодно просить.
Кащей кивает. Ему нравилось, когда она сама просила. Её голос, ох, когда она просит, всегда звучал по-особенному, доставлял ему невероятно-неприкрытое удовольствие.
—Проси.
—Я уехать хочу.
—Куда?
—Заграницу.
Теперь пришла его очередь смеяться.
Анька вцепилась глазами в смеющееся лицо и поджала губы, упираясь руками в подоконник, чтоб найти хоть какую-то опору. Чтоб было спокойнее.
—О как, —он взял ещё одну сигарету из пачки, —Не Костик ли тебя надоумил? Или может с ним собралась?
Его глаза липко и изучающе скользили по лицу, пытаясь уловить её эмоции, но девушка только глаза в пол опустила, лицо волосами пряча и выдохнула:
—С тобой.
—Со мной, —он растянул губы в хитро-довольной улыбке и закинул ногу на ногу одним широким движением. Глаза продолжали бегать по скрытому темными прядями лицу, чтоб столкнуться с чужим взглядом и увидеть, что она глупо и нагло врёт, —Ты чё мне трусить тут начала?
—Я серьёзно, —резко вскинула подбородок и слегла выпятила грудь вперед, чтоб чувствовать себя уверенней перед ним, который расслабленно мотылял ногой на стуле, пока её всю цепями сковывает, —Я устала от этого, я хочу другую жизнь.
—Нет, —тихо и совсем без насмешки.
Аня вскинула бровями, на лбу собирая складки. Слышала как тлеет фильтр от очередной затяжки и свое сердцебиение. Кащей отвел глаза к пепельнице. Разговор окончен, Аня поняла, но всё равно сделав шаг ближе опять заговорила:
—Но я же не от тебя бежать хочу, —лгала. Уверенно и с напором, врала ему прямо в глаза, —Я хочу хоть какого-то спокойствия...
—Аня, я сказал нет, —мужчина сухо оборвал и с силой вдавил бычок в хрустальное дно. Голубые глаза злобно сверкнули в полумраке кухни. То ли тон не понравился, то ли отказ, не поймет, —По крайней мере не сейчас. Сейчас можешь и думать об этом забыть.
Кащей встал на ноги и бросил строгий взгляд на Аню, как родитель на ребенка, который выпрашивал очередную дорогую игрушку и пошлепал босыми ногами в спальню, из-за плеча бросив:
—Спать пошли, уже поздно.
***
Турбо ходил по комнате туда-сюда, зажимая кровоточащий затылок ладонью и волком бросая взгляд на сидевших на диванчике Марата и Зиму. Вова стоял в дверях.
—Сядь, —вдруг рявкнул Адидас, —Голова от тебя кружиться начинает.
—Я говорил тебе, что нехер трепаться, —Валера обращается к Марату, но тот совсем не реагирует. Смотрит обреченно вперед и зубы сжимает.
Кто знал, что это был видак домбытовских? Кто знал, что они придут забирать своё?
У Марата нет половины уха, у Вахита лицо в фарш, а у Вовы до сих пор струйка алой крови по виску бежит.
Адидас-младший молчит, и даже не дергается, когда Туркин хватает за грудки.
—Чё ты молчишь, Марат?!
У Марата глаза как зеркала пустые.
—Угомонись, —крепкая рука Вовы оттягивает Турбо назад. И откуда в нём вообще силы остались? Суворову казалось, что он сейчас бессильно рухнет на пол, сбивая колени, но знал, что нельзя. Он обязан быть сильным.
—Кому ты сказал? —голос у Адидаса глухой, сил шевелить языком осталось ничтожно мало.
Марат возводит темные глаза и моргает пару раз. Смотрит злостно, недоверчиво в лицо брата, а потом отворачивается обратно к стене, устремляя взгляд на трещину, которая тянулась до самого потолка.
—Ане... Твоей Ане, Никаноровой.
Вова хмурится и ощущает насколько сильно воспалены его глаза, а потом с силой вбивает себе в голову одну единственную мысль: «Аня не могла». Точно и бесповоротно. Она не могла.
—Аня не могла, —произносит вслух и переводит взгляд на растерянное лицо Туркина, который руки в карманы сует и на Марата косится.
—А кто ещё мог?! Вов, кроме неё никто не знал, что мы видак спиздили! Надо пойти узнать!
—Остынь! —последние силы Вова тратит на крик, который, как ему показалось глотку в клочья разорвал.
Турбо оседает и подпирает стену плечом, сглатывает ком раздражения.
У Адидаса чёткое ощущение того, что он сейчас осыпется на пол, как осенняя листва. Напряжение давило на плечи и грудь грузом, что, наверное, весил тонну.
—Я с ней поговорю, —сбавляя обороты говорит Турбо, но Вова бросает уставший взгляд карих глаз на Туркина и качает головой.
Прячет лицо в ладони и оседает в кресло. Голова стала гудеть.
—Ты не пойдешь. Ты нервный. Марат пойдет.
Каждое предложение он сопровождал тяжелым выдохом ртом и бросил взгляд на брата.
Маратка, пожалуйста. Я не могу.
Прямо сейчас, Марат ощущал, что абсолютно ничего не должен Вове. Абсолютно ничего не должен никому, кроме его Айгуль.
Только одна мысль о том, что с ней произошло заставляла сдирать на себе кожу. Это он виноват. Из-за него так с ней поступили. Язык не поворачивался сказать это злосчастное слово «изнасиловали». Нет, Марат отказывался верить. Как полоумный вбивал себе в мозг мысль о том, что ничего не было. Ничего с ней не делали.
Пацан тяжело и молча поднимается и хватает синюю, заляпанную кровью куртку. С трудом натягивает на плечи и тяжело бредет к двери. Даже не оборачивается, не роняет не слово. Он не хочет, не может. Только не сейчас.
Дорога до дома Ани, ему кажется невыносимо длинной. Ступни проваливаются в снег, от чего мерзнут щиколотки, но Марат не чувствует вообще ничего.
Он просто тело. Просто мешок с костями. Только жгучая и тянущая боль отдает по всем конечностям. Боль за его Айгуленьку, себя бы он никогда жалеть не стал. Не слабак.
Прости, миленькая, прости меня.
Ладонь ударяет по двери один раз, потом второй. На третий раз сил не хватает, но и не нужно, ведь на пороге оказывается Анька.
—Марат?
Она удивленно вскидывает бровями и не понимает, что произошло. Суетливо отступает в сторону, пропуская пацана в квартиру. Осматривает лицо и глаза от ужаса расширяются в одно мгновение.
Он молчит. Выжидающе молчит и медленно стягивает курточку.
—Что произошло?
Глухой вопрос растворяется в воздухе. В когда-то радостных, ещё детских глазах Марата сейчас была подавляющая боль и огромная усталость.
Аня не знает куда себя деть, не знает как помочь. Только крепко берет под руку и ведет в спальню. Глаза тут же цепляются на порезанное ухо. Аккуратно усаживает на диван, а сама присаживается в кресло напротив. Ей было страшно даже представить, что случилось, почему Марат пришел к ней так поздно. Почему он сидит в таком виде. Миллион вопросов нагоняли тревогу.
—Скажи, —прочищает горло и тянет совсем хрипло, —Ты говорила кому-то, что мы видак сперли?
Сердце обрывается и громко бухкает вниз, на дно желудка.
Ладони моментально потеют, а глаза перепугано бегают по мальчишескому лицу. Глотает волнение и стыд разом, куда-то прямиком к оборванному сердцу и только тогда говорит:
—Кому я могла рассказать?
Марат не замечает как подрагивают чужие пальцы. Тупо смотрит перед собой и пытается подавить нахлынувшие слезы. Почему-то именно здесь, сидя на мягком диване в квартире Ани, он ощущал, что имеет полное право заплакать. Выпустить из себя отрешенную усталость, страх и боль, которые, как паразиты пожирали изнутри.
—Пойми, —голос слегка дрожит, —Я верю тебе. И Вова верит. Это просто, чтоб убедиться.
Марат не понимал для чего оправдывал себя сейчас, а Аня хотела упасть ему в ноги и закричать: «Рассказала! Я рассказала! Из-за меня это!»
Но вместо этого только глаза стыдливо прячет и заговорить даже боится. Корень языка жжет от горечи собственной лжи.
—Домбытовские про видак узнали. Это их мужик был, у которого мы спёрли. Ань, там такое было...
Сил больше не осталось и Марат с силой прижал ладони к глазам, пытаясь остановить поток слез, которые непослушным градом катились по щекам.
Аня подскакивает и обнимает мальчишку за плечи. Прижимает голову к своей груди и закидывает голову наверх, сама слезы подавляя. Невольно вздрагивает, когда шершавые пальцы вдруг цепляются за бока. Марат жмётся сильнее, сдаваясь под напором ласки, которой ему невыносимо не хватало именно сегодня и глотает свои же рыдания.
У Аньки руки дрожат, поглаживая чужую макушку и сердце рвется. Рвется с каждым новым вздохом, каждым всхлипом и подрагиванием. Она хочет на колени рухнуть и вымаливать прощение, зная, что никогда не простят за такое.
—Там девчонка моя была... Они её...
Он не может произнести дальше, глупо тычется носом в плечо.
Марат ощущал, что прямо сейчас его окутывает эфемерное облако покоя в женских объятиях. То, чего ему так было нужно именно в этот момент. Это чувство толкалось в груди, говоря о том, что у него все ещё есть силы. Он ещё может.
Аня только голову закидывает и плачет вместе с ним. Себя корит так сильно, что хочет раствориться. Чтоб её никогда не было.
Сердце замирает на пару секунд и Ане хочется верить, что её наконец-то настиг сердечный приступ. Она так и умрет в собственной вине, в поглощающем стыде и теплых, ещё детских руках Марата, который искал в её объятиях, эту беззвучную иллюзию покоя, от страшного и злого мира.
***
Аня вбежала, толкая тяжелую дверь перед собой, словно вихрь. Остановилась около ринга и взглянула из-под лба на стоящего Дёму с полотенцем на шее. Видимо, только закончил тренировку.
Парень шмыгнул носом, когда заметил девушку. В обители Кащея, Аня бывала очень редко, но кто такая Анька в лицо знал каждый, поэтому он поспешил спуститься, перегибаясь через канаты.
У неё были плотно сжатые челюсти, а светлые глаза совсем потемнели от поглощающей злобы, казалось, что даже губы слегка подрагивали.
—Кащей где? —её обычно тихий и слегка глуховатый голос, сейчас гремел как гром, разбиваясь о стены, скатываясь вместе с облезлой штукатуркой.
Дёма замешкался на секунду и махнул рукой в сторону двери слева. Его логово, где он обычно играл в карты, безбожно пил или пускал по вене, покрытое паутиной аморальности и мерзости.
Парень хотел сказать ей, что Кащей сейчас занят и лучше зайти потом, но не успел, потому что Аня быстрым и широким шагом, отбивая каблуками по половицам рванула туда, оставляя за собой запах сладковатых духов, которые тут же растворились в затхлом запахе крови и пота.
Железная дверь открылась с характерным скрипом и внимание в мгновение привлекла почти пустая бутылка водки и три граненных стакана. Потом, поднимая глаза выше—пьяное лицо Кащея и двух его собутыльников. Он заулыбался, не вынимая сигарету изо рта. Ане показалось, что за пару секунд, которые она тут стоит успела пропитаться запахом перегара с головы до ног.
Она до дрожащих рук ненавидела его таким. Если подвыпившим силы стерпеть ещё были, то пьяным в стельку—нет. Презрительно сморщилась и шагнула вперед.
—Анечка, ты чего прискакала? —хмельные глаза горели каким-то наслаждением, а две других пар глаз, которые сидели напротив, внимательно осматривали красавицу. Аня аж кожей ощущала эти мерзкие взгляды, от которых тут же хотелось оттереться.
—Пошли вон, —рявкнула, чуть поворачивая голову, а глазами, как пес в кость, вгрызлась в лицо Кащея. Кажется, понял, что она тут не просто так. Улыбка с лица медленно сошла, на смену пришли недовольно нахмуренные брови и легкий взмах рукой, мол выметайтесь.
Те поднялись медленно, тяжело ступая к выходу от выпитого алкоголя. Буркнули себе под нос тихо: «Кащей под бабу прогибается, вот те раз» и слегка толкнув плечом Аню, вышли. Девушке захотелось прокашляться от сияжа пота, который пах спиртом и вонючих сигарет.
Кащей плеснул себе ещё в стакан и не поднимая тяжелого, затуманенного взгляда на девушку напротив, коснулся губами стеклянного края, как тут же ему в запястье впились цепкие пальцы.
—Хватит пить, —шипит как змея, сильнее сжимая грубую кожу, —Глаза стеклянные, ты уже не соображаешь ни черта.
Мужчина выдергивает руку из захвата и поднимается, заставляя Аню попятиться назад на пару шагов, взрезаясь в маленький столик рядом. Он смеется и широко раскрывает глаза.
—Ты че несешь? —в одно резкое движение хватается за локоть и толкает к двери, уже срываясь на крик. Взгляд неподъемный, горячий, вселяющий страх, что поднимался к глотке, —Нахуй пошла отсюда!
Его глухой крик звенит в ушах до боли и заполняет тело разгорающейся злостью, которая придаёт уверенности.
Взмах руки и кулак мажет по чужой скуле, заставляя Кащея даже отшатнуться. Он ощутил как слегка заныло место после удара твердой и теплой руки. Раздражение в секунду разорвало каждый капилляр в мозгу и мужчина одним резким рывком схватил обе руки. Аня попыталась извернуться от хватки грубых ладоней, но мужчина был сильнее.
—Ты ударила меня, —хрипло не спрашивал, а утверждал, вглядываясь в разъяренные глаза напротив и с каким-то странным, почти сумасшедшим смехом добавляет, —Сука.
Аня ощущает, как у неё на шее бешено бьётся жилка пульса. С таким её яростным взглядом, Кащей никогда не сталкивался. Её ярость всегда мешалась со страхом, но сейчас она была идеально-чистая, всепоглощающая. Она упивалась этим чувством. Оно позволяло расправить плечи и полностью вдохнуть.
—Из-за тебя чуть Вову не убили! —крик хлесткой пощечиной бьёт прямо по лицу, —Это всё ты с этим сраным видаком подстроил, ты!
Он замирает, даже слегка расслабляет напряженные пальцы. Странный импульс заставил его отступить и взять новую сигарету со стола. Покачал головой с такой ненормальной улыбкой, пуская дым клубками. Видел как её накрывают с головой волны неистовой злобы и она чуть ли не задыхается от нехватки воздуха, который перекрывают собственные эмоции.
—Я ничего не подстраивал, —каждое слово с расстановкой, —Просто восстановил справедливость.
Её молчание гремело громче кричащего голоса минуту назад. Щеки покрылись ярко-красным цветом, дыхание участилось в момент, а черные зрачки почти полностью заполнили радужку.
Он же наоборот выглядел почти расслабленным, было видно только как кулак сжимался туда-сюда, от чего белели костяшки.
Аня сделала резкий шаг к нему, словно опять хотела ударить, готовилась к нападению.
Сверху-вниз взглянула на мужчину. От него так сильно несло алкоголем, что резало глаза.
—Они девчонку изнасиловали... Это тоже справедливость? —плюется словами, как ядом. Хочет, чтоб до кости ему лицо прожигал.
Кащей улыбается совсем гадко и дышит в лицо.
—А я чё? Я насиловал что ли? —понижает хриплый голос и ближе наклоняется, —Это очень плохая политика, Ань, кидать предъявы без причин.
Она замолкает обратно, но взгляд не отводит и только сильнее задирает подбородок. В мозгу кипела такая густая каша. Разговаривать с ним, пока он в таком состоянии было бесполезной идеей. Он словно издевался над ней таким образом.
В голове неожиданно запульсировало.
Сама в этом виновата.
В горле разорвался нервный комок и Аня наконец-то отвела глаза в сторону, закусывая губу, чтоб отрезвить себя.
—Ты расстроилась из-за этого? —расслышать глупый вопрос не выходит, когда холодные пальцы как-то слишком быстро касаются теплой щеки и Аня рефлекторно дергаётся назад, будто он никогда не касался её прежде.
—Не смей меня трогать.
В его взгляде что-то загорается. Что-то, чего Аня не видела до сих пор. Зеленые глаза колят внутренности и въедаются прямо в сознание. На смену насмешке приходит грязь, которую невозможно отмыть.
По позвонкам побежали мурашки и вот он, страх, которым Кащей буквально питался, снова хватает в свои клешни.
—Так не трогать? —он скачком подается вперед и прижимается шершавыми губами к тонкой шеи. Аня отчаянно дергает головой в сторону, но он держит слишком крепко за горло, не позволяя двинуться, —Или так не трогать? —секунда и рывком пальто летит под ноги. Девушка чувствует как начинают дрожать колени, —Давай, расскажи как мне тебя не трогать.
Паника накрывает с головой и Аня только успевает сдавленно, как кот, которому прищемили хвост пискнуть: «Не надо», когда чужие ладони с силой хватают мягкую ткань синего свитера, стягивая через голову.
Руки путаются в рукавах, сковывая движения, а он тянет с такой силой, что кажется сейчас порвёт.
—Не надо! —теперь уже кричит, когда шерстяная ткань летит на диван, а он перехватывает её за бок, притягивая к себе.
Лёгкие сжались и внутри стало всё жужжать. С каждым вдохом становилось всё тяжелее и тяжелее дышать. Воздух вокруг был липкий и горячий, а от его тела сейчас тошнило настолько сильно, что внутри скрутились все внутренности разом.
Аня отчаянно старается вырваться, но у Кащея руки цепкие и сильные, заключали её в капкан своей похоти и грязи. Справиться, с миниатюрной девушкой выходит сложнее чем казалось и он сжимает скулы, дышит как дикий зверь и впивается пальцами одной руки в живот, а второй в талию, разворачивая и толкая спиной на припыленный диван.
—Больно! —выкрикивает как можно громче, а голос дрожит как струна, когда ладонь хватает волосы, вжимая голову в диван.
Он не слышит. Или не хочет слышать. Накрывает собой хрупкое тело и рычит, когда ладошки наотмашь бьют по лицу, шеи и груди. Горячий и влажный рот жмется к шеи.
—Пусти меня! Я не хочу!
Прохлада комнаты мазнула по голой груди, скрытой только кружевом бюстгальтера, заставляя сердце разгонять страх по всему телу, такой же мерзкий как и сам Кащей.
Аня из последнего сдерживает накатывающие слёзы, а сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Щеки разгорались от злобы и вязкого, стерильного унижения.
—Не хочу тебя! —воёт как раненная лань в зубах хищника, ногами дёргает, когда руки хватаются за бедра, пытаясь прижать к своим бокам.
В руках практически не остается сил, но она продолжает сыпать удары туда, где достает и сквозь зубы давится собственной беспомощностью.
Мужские руки трясутся, когда он вжимает анины над её же головой. Бледная кожа тонких запястьей кажется неправильной на грязном, запыленном диване, контрастируя с черными волосами, которые разбросались по лицу. Сознание начинало уползать от него окончательно.
Чувствуя, что ловушка наконец-то захлопнулась, что она совершенно обездвижена, а над ней тяжелое тело, которое вжимает в жесткую обивку, слезы все таки текут по щекам.
—Паша, пожалуйста! —она задыхается от собственного крика и глотает слёзы.
Кащей замирает, прижимаясь щекой к груди и чувствуя как всхлипывая, под ним дрожит обожаемое тело. Аня замирает следом и не шевелиться, кажется, боится даже вдох сделать.
В этой паузе застыли все мысли. Он начал осознавать, что только что сделал. Это заставило судорожно вздохнуть и отсесть на край дивана.
Провел ладонью по покрытому испариной лбу и сжал волосы у корней.
Что он только что натворил?
Кащей закрыл глаза, пытаясь отогнать заплаканное, перепуганное лицо, которое плясало под веками. Ледяной страх вдруг сковал полностью и отключил голову. Ему даже показалось, что на какую-то секунду он ослеп. Перед глазами пелена.
Что он, твою мать, только что сделал?!
В глотке поднимался тошнотворный ком от самого себя, не позволяя произнести ни слова.
Сейчас он не имел никакого права даже взглянуть на неё. На неё несчастную, которая вжалась в угол и тихонько плакала, прижимая мягкий свитер к груди. Пыталась убрать волосы, которые липли к влажным щекам.
Её ненависть, которая повисла в воздухе отрезала с костей мясо, впивалась клыками в шею и рвала грудную клетку. Он хотел почувствовать на себе все эти воспаленные язвы, чтоб кровь по телу стекала. Зажать руками раны и сбежать. Сбежать от неё подальше. Только бы не видеть этого лица. Только бы не видеть Аню такой.
Пальцы задрожали, когда он не поворачиваясь протянул к ней руку и почувствовал вибрацию по дивану. Испуганно дернулась.
—Ань...
—Я тебя ненавижу, —совсем обречено, без злости в голосе. Подпирает ладонью лоб и закусывает губу, —Я мечтаю, чтобы ты исчез.
Знаю, Анечка, знаю. Я тоже хочу. Прямо сейчас исчезнуть нахуй.
Кажется, он никогда в жизни так быстро не трезвел, как сегодня.