Парочки?
Поздний вечер окутал Хогвартс спокойствием: коридоры давно опустели, факелы светили приглушённо, а за окнами мягко шумел ночной ветер. В одном из пустующих классов, где окна выходили на озеро, два силуэта сидели на широком подоконнике. Окно было распахнуто, впуская в замок прохладу и запах мокрой травы. Но внутри было тепло — от прикосновений, от тишины, от чувства, что рядом есть кто-то, перед кем не нужно притворяться.
Джинни сидела, подтянув колени к груди, прижавшись плечом к Блэйзу. Он откинулся назад, облокотившись на подоконник, и лениво перебирал её волосы, как будто считал их пряди. Между ними царило редкое для Хогвартса умиротворение.
— Я вообще в шоке, как он жив остался, — нарушила она молчание, с лёгкой ухмылкой глядя на ночные пейзажи.
— Сомневаюсь, что остался. По крайней мере, психически, — отозвался Блэйз, даже не открывая глаз. — Он же к Карине полез, как к кошке без намордника. Сам виноват.
— А из-за чего всё началось?
Блэйз зевнул, повёл плечами.
— Карина — динамо. Вот и вся история, — лениво ухмыльнулся он, глядя в потолок. — На что он рассчитывал? Где он — и где Карина? Это всё равно что тролль в библиотеке — много шума, толку ноль.
— Она и на меня смотрит как на собутыльника, — фыркнула Джинни.
— Хотя я, между прочим, — продолжил Блэйз с ленивым драматизмом, — красивый, сильный, умный...
— Главное — скромный, — съязвила Джинни. — И мой.
Она по-хозяйски закинула ноги ему на колени, словно ставила мысленный штамп «собственность Уизли». Он бросил на неё полусонный взгляд из-под полуопущенных век.
— Ого. Не знал, что ты такая собственница.
— Это у нас в семье, — невозмутимо отозвалась она. — Тётя Мюриэль до сих пор вспоминает, как чуть не прокляла дядю за разговор с соседкой по саду.
— И ты пойдёшь по её стопам?
— Ну, у меня есть «Летучемышиный сглаз», — заметила она с невинной задумчивостью. — На всякий случай.
— Романтика с тобой — это, конечно, увлекательное приключение, — хмыкнул он. — Никогда не знаешь, выживет ли твой парень после первого свидания.
— Не преувеличивай. Я пока никого не проклинала. Всерьёз.
Она прижалась щекой к его плечу. Её голос стал мягким, почти шёпотом.
— Да и ты вроде не жалуешься.
— Я? — он лениво улыбнулся, снова провёл пальцами по её волосам. — Я вообще считаю, что мне повезло. Кто ещё выдержит тебя и не пойдёт сброситься с Астрономической башни?
— О, ну спасибо, — протянула Джинни с преувеличенной обидой. — Такая романтика, я аж прослезилась.
Она ткнула его локтем под рёбра. Он ухмыльнулся.
— В следующий раз просто скажи, что любишь, — поддразнила она.
— Вот ещё, — фыркнул Блэйз. — У меня репутация. Я должен быть недоступным, таинственным и слегка мудаком.
— Слегка? — Джинни приподняла бровь. — Ну-ну.
Он снова засмеялся и, подхватив прядь её волос, закрутил её на пальце.
— Ты ведь именно за это меня и любишь. Не отпирайся.
— Люблю я... — она задумалась, глядя в ночное небо, — ...спокойные вечера, крепкий чай и чтобы ты не умничал.
— Звучит как угроза.
— Почти, — кивнула она серьёзно.
Потом повернулась к нему, чуть приподнялась и поцеловала в скулу — коротко, как будто ставя точку.
— Но ты всё равно мне нравишься. Даже когда бесишь.
— Это и есть настоящая любовь, — кивнул он, с видом философа. — Терпеть кого-то, несмотря ни на что. Особенно если этот кто-то красив, умен и офигенно целуется.
— Сам себя не похвалишь...
— Никто не похвалит, — договорил он, улыбаясь.
Джинни тихо рассмеялась, уткнулась лбом ему в плечо.
— Астрономическая башня, говоришь? Иногда я сама туда хочу. Особенно после очередного спора с тобой.
— Не вздумай, — мягко сказал он. — Я за тобой полезу. С криком: «Вернись, вредная женщина, я ещё не договорил!»
Её смех вновь наполнил тишину. Лёгкий, искренний, почти детский.
А потом настала пауза. Та, которая приходит только между людьми, которым не нужно ничего доказывать.
— Блэйз?
— М?
— А ты точно настоящий? А не зелье, которое я случайно выпила?
Он усмехнулся и поцеловал её в макушку.
— Настоящий. Горький на вкус и с побочными эффектами.
— Ладно, — вздохнула она. — Я знала, на что шла.
Ветер осторожно шевелил её волосы. Озеро за окном отразило лунный свет. Хогвартс спал. А они — были
***
— Ты опоздала, — холодно бросил Малфой, лениво взглянув на карманные часы.
Он стоял у окна заброшенного коридора, освещённого лишь тусклым светом магических факелов. Часы на его запястье отсчитывали каждую минуту с неприятным щелчком, раздражающе чётким в тишине.
Гермиона не ответила. Только ускорила шаг, будто не услышала. Прошла мимо него, пряча лицо в тени.
— Эй, Грейнджер, ты что, оглохла? — раздражённо бросил он ей вслед. — Или говорить разучилась? С такими друзьями — не мудрено.
Слова вышли как обычно — с хлестким презрением, с тем самым презрением, которым Малфой покрывал пол-Хогвартса, но на сей раз он вдруг почувствовал странное послевкусие. Как будто сам себя попытался укусить за язык и не успел.
Гермиона остановилась. Медленно. Деревянно. Она всё ещё не поворачивалась, но плечи её напряглись, и на мгновение повисла тишина. Только где-то вдалеке гулко скрипнула дверь, и ветер завыл в щель между створками.
— Хватит, — неожиданно резко сказала она. И развернулась. — Если ты продолжишь в том же духе, лучше просто уходи. Я подежурю одна.
Малфой замер, в полушаге от неё. Он ожидал — чего угодно, только не этого. Не этой странной глухой усталости в голосе, не этого... почти физического истощения в её взгляде.
Он хотел съязвить — что-то колкое, лёгкое, в духе: «Сама не справишься, Грейнджер». Но сдержался. Что-то в её лице остановило его. Брови чуть нахмурены, подбородок дрожит, глаза покрасневшие, как будто... он сглотнул. Как будто она плакала.
— Грейнджер, что случилось? — вырвалось у него, и сам был поражён, как быстро исчезли насмешки из его интонации.
— Что, шутки закончились? — устало отозвалась она. — Ну давай, Малфой. Дожми. Назови меня грязнокровкой, это же всегда работает.
Она не подняла на него глаз. Просто стояла, глядя куда-то в пол, и голос её звучал глухо, словно через вату.
Малфой промолчал. Он стоял с расправленными плечами, с холодным видом — привычным, отточенным, безопасным. Но внутри этот панцирь дал трещину.
— Я не... — начал он и осёкся. — Что случилось?
Её усмешка была вымученной. Не от боли даже — от бессилия.
— Ты не замечал? Конечно. Тебе ведь плевать. Как и Снейпу. Как и всем.
Он приподнял брови, сбитый с толку.
— О чём ты говоришь?
— О том, что, видимо, моя самая большая ошибка — родиться не в той семье.
Она сжала руки в кулаки. Кончики пальцев побелели. Голос стал жёстче, но в нём всё ещё звучало предательское дрожание.
— Снейп. Он третирует меня с первого курса. Я думала — ну, он просто такой. Но в последнее время... он просто издевается. Не замечал? Конечно, нет. Ты же на другой стороне.
Она подняла на него глаза — прямые, обвиняющие.
— Почему Карина получает «П», а я — «У»? Мы варили одинаковое зелье. С точностью до грамма. Я сверялась. Он даже не проверил мой флакон. Просто бросил мне в лицо оценку, как плевок.
Малфой ничего не сказал. Только сжал челюсть. Имя Карины Блэк — его союзницы, почти подруги — прозвучало, как вызов.
— Она — исключение, да? Потому что Блэк. Потому что может хлопнуть дверью в кабинете Дамблдора, и никто ей слова не скажет? А я... я Грейнджер. Грязнокровка. Удобная мишень. Без покровителей. Без защиты. — Голос её сорвался. — Я не глупая. Я знаю, как это работает.
Малфой хотел вставить хоть слово — сказать, что это не совсем так, что Карина действительно одарённая, что это не только о крови. Но он понимал — сейчас не время. Это не тот спор.
— Я работаю. Я учусь. Я не позволяю себе отдыхать, — продолжала Гермиона. — А он смотрит на меня, как на мусор. Потому что ему это удобно. Потому что он может.
Она отвернулась, и плечи снова напряглись. Весь её вид кричал: «Не трогай. Не приближайся».
Но он приблизился. Медленно, неуверенно. И впервые за весь вечер не чувствовал себя уверенным.
— Грейнджер...
— Не надо, — тихо, но жёстко отрезала она. — Мне не нужно сочувствие. Особенно от тебя.
Он снова хотел защищаться — привычка. Хотел сказать, что она сама всё накручивает. Что зелье Карины было лучше. Что оценки — это не всё. Но каждое из этих слов звучало бы сейчас как пощёчина.
Он сел рядом. Не слишком близко. Почти на расстоянии вытянутой руки. Просто... рядом.
Некоторое время они молчали. Факел заскрипел, где-то в стене зашуршала крыса.
— Я просто... — начал он, и замолчал. Потом выдохнул: — Это неправильно. Ты заслуживаешь большего.
Она повернула голову. Неожиданно. И смотрела на него, будто видела впервые.
— Ты что, заболел?
Он хмыкнул. Неуверенно. Почти по-человечески.
— Возможно. Или просто... впервые решил не быть полным ублюдком.
Она не улыбнулась. Но глаза её смягчились. Чуть-чуть. И этого, пожалуй, было достаточно.
***
В гостиной Гриффиндора царила глубокая, уютная тишина. За окнами мерцал слабый лунный свет, отражаясь в потемневших стеклах. Все давно разошлись по спальням, и лишь угасающий огонь в камине продолжал неохотно потрескивать, выбрасывая редкие искры в полумрак. Тлеющие угольки уже почти погасли, оставив после себя мягкое, ровное тепло. Воздух становился прохладным, и комната постепенно наполнялась томительным покоем.
У старого красного дивана, обитого грубой тканью в цветах факультета, в кресле у камина устроилась Джейн Поттер. Она сидела, поджав под себя ноги и закутавшись в тёплый плед. Тонкие пальцы сжимали кружку с уже остывшим чаем, а взгляд блуждал в языках пламени, которых почти не осталось.
Когда портрет Полной Дамы со скрипом отъехал в сторону, и знакомый силуэт показался в проёме, она даже не вздрогнула.
— Меня ждёшь? — раздался голос, в котором звучала привычная лёгкая усмешка.
— Конечно, — отозвалась девушка, обернувшись. В её голосе не было удивления, только тихая усталость. — Я бы всё равно не уснула.
Блэк шагнул внутрь, опустился на диван рядом — с тихим выдохом, будто весь день держал напряжение в плечах.
— Почему?
— Мысли не дают покоя, — честно ответила младшая Поттер. — Крутятся в голове, как заклинания на экзамене. Не отпускают.
Сириус хмыкнул, откинувшись назад и закинув руки на спинку дивана.
— Тогда слушай. У меня для тебя есть история на ночь.
Распахнул объятия, в которые она без колебаний пересела. Прижалась к нему щекой, найдя в этом жесте привычную защиту и редкое спокойствие.
— Разье дал мне немного информации, — начал он, обнимая плотнее. — Хотя, если честно, вопросов стало только больше. Подводных камней — море.
— Не тяни, — тихо сказала девушка, уже чувствуя, что разговор будет тяжёлым.
— Хорошо. Но есть условие: не перебиваешь. Ни словом.
Получив кивок, Бродяга на мгновение замолчал, собираясь с мыслями. Голос стал чуть более жёстким, чётким:
— Самое незначительное — Крис, сын Мэри.
Мышцы под его рукой чуть напряглись. Джейн не отреагировала вслух, но Сириус почувствовал это движение. Он знал — она ждёт не этого.
— А вот Крауч два года назад устроил настоящий хаос. Сбежал из Азкабана. И не просто сбежал — как-то оказался в Хогвартсе под личиной профессора по ЗОТИ.
Холодок пробежал по спине. Поттер почувствовала, как в груди что-то болезненно сжалось.
«Азкабан. В школе. Непростительные детям...»
Во рту пересохло, как после заклятия Песчаной Пыли. Возникло почти физическое отторжение к услышанному.
— Самое ужасное — он втянул Гарри в Турнир Трёх Волшебников. И каким-то образом именно твой племянник стал тем, кто помог Волан-де-Морту вернуться.
Словно ледяная рука сжала горло. Джейн казалось, что ей только что врезали между лопаток. Лицо Гарри вспыхнуло в сознании — слишком юное, слишком живое. Щёки, ещё детски пухлые, и упрямый взгляд, в котором отражалась вся наивная решимость подростка.
«Он же ребёнок... Как это — помог ему возродиться?..»
Девушка приоткрыла рот, но ни один звук так и не сорвался с губ. Словно голос остался где-то в прошлом — там, где было ещё спокойно.
— А теперь можешь задавать вопросы. Хотя... — Блэк тяжело вздохнул, — вряд ли на большинство я смогу ответить.
Она молчала. Минуту, другую. Казалось, даже не дышала.
А потом, тихо, почти шёпотом:
— Единственное, что я не понимаю — как мы это допустили? Дети же приезжали домой, они рассказывали... Наверняка говорили про этого профессора. Как мы могли... не заметить?
Сириус сжал её крепче.
— Меня это тоже не отпускает, — признался он глухо. — Я не верю, что мы просто закрыли на всё глаза.
Поттер крепче прижалась к его плечу, будто надеясь, что от этого голос внутри утихнет. Но он только усиливался — голос гнева, вины и глубокой, всепоглощающей тревоги.