товарищ

Арсений был человеком с фантазией. По мере раскрытия его характера выяснилось, что Попов любитель каламбуров и острот, вворачиваемых в разговор к месту и не очень. А с кем поведёшься, от того и наберёшься. Поэтому, когда после очередного допроса в дверь постучали, Антон без задней мысли окрестил пришедшего «стукачом».

— Здравствуй, — сухо прилетело с порога.

Антона не обняли привычно. Воровато оглянувшись, прошли внутрь, мотнули головой на предложение сесть и сложили руки на груди.

— Что-то случилось? — спросил Антон, робея от закрытой позы и непривычной угрюмости.
mrqz.me

Его игнорировали. В молчании прошла минута, две, нарастающее напряжение ощущалось уже физически.

Догадка снизошла пугающе легко.

— Оксан, — позвал Шастун, — это была ты, да?

Отсутствие ответа было вполне красноречивым.

— Почему? — Язык чесался узнать «зачем?», но это вторичное.

— Я должна была. Как комсомолка и законопослушная гражданка, — Антон краем сознания отметил молотовское ударение на первый слог. — Идя к реке стирать бинты, я меньше всего ожидала увидеть двух целующихся солдат. Целующихся не… не по-дружески.

— Может, приснилось?

— Не морочь мне голову, — Оксана хмуро зыркнула на Антона. — Я вообще сначала испугалась, что на немцев наткнулась, и спряталась в камыши. Потом узнала смех, хотела выйти, а там… — Оксанины щёки тронул румянец. — В такой позе занимаются только одним.

— То есть лиц ты не рассмотрела?

— Я рассмотрела рост.

— Ненадёжно, — парировал Антон. — Ладно, если опустить домыслы, что именно тебя смутило?

— То, что подобные отношения разрушают советское общество и подрывают ценности, за которые мы сражаемся, — пробубнила Оксана словно по учебнику. — Это буржуазные пережитки, моральное разложение эксплуататорских классов, преступный социальный порок и прямое влияние фашизма. Чистки десять лет назад устраивались не зря: педерасты объединялись в шпионские ячейки, политически разлагали рабочую молодёжь и вели контрреволюционную деятельность.

Оксана подняла осуждающий взгляд. Антон так растерялся, что не сразу обрёл дар речи.

— Какие шпионские ячейки? Какое политическое разложение? Как это вообще связано с чувствами?

— Инаколюбящие — это инакомыслящие.

«Ну охуеть теперь», — хотелось ответить, но было бы слишком грубо.

— Хорошо… — протянул Шастун осторожно. — А если снять призму политики? Два человека испытывают друг к другу симпатию, хотят тактильно выражать чувства и быть вместе. Почему нельзя?

Оксана непонимающе похлопала глазами.

— Если они мужчины, это какое-то умственное отклонение. Какие тут перспективы? Потомство невозможно. Пример для молодёжи опасный, она может захотеть экспериментов. Общество зайдёт в тупик, потому что развития нет, только регресс. Следовательно, влияние разрушительно.

— Ты говоришь про общество. А любовь? Разве она не одна из его главных скреп?

— Она желательна, но не первична. Общество скрепляет то, что ему полезно. Нормы существуют не просто так, они проверены веками, поэтому отступления вредны.

— Помнится, при старом режиме инаколюбящих особо не преследовали. Тем не менее царская Россия просуществовала несколько столетий.

— К чему это её привело, — скривилась Оксана. — Буржуйство, угнетение рабочих и гниение. Царская Россия копировала совершенно несвойственные ей Западные ценности, которые растлевали страну. Поэтому сейчас мы идём своим путём. Если все будут ему соответствовать, государство ждёт величие.

— А счастье?

— Когда все равны и ни в чём не нуждаются, это счастье.

— Хочешь сказать, предыдущие два десятилетия страна процветала?

— Перемены происходят не сразу и не бывают без жертв. Надо сообща делать всё для блага Отечества, тогда мы построим и коммунизм, и счастье.

— А репрессии, тысячи поломанных судеб?

— Радикальные меры во имя скорейшего обновления.

— Чтобы стать счастливыми, нужно забыть прошлое?

— Нужно сбросить балласт и начать с чистого листа.

— Обрубание корней убивает дерево.

— Из этого дерева строят новый дом.

— Запирание в четырёх стенах ведёт к деградации.

— Запертый человек сосредоточится и быстрее обустроит жилище.

— Ужесточение рамок рано или поздно заканчивается революцией, — припечатал Антон и отвернулся, чтобы поставить точку в этом бесконечном споре.

Судя по тишине, Оксана тоже не горела желанием его продолжать.

— У нас разные позиции по этому поводу, и вряд ли мы когда-нибудь договоримся, — тихо сказал Шастун. — Но мне горше от того, что ты, даже не будучи уверенной в информации, натравила партийцев на своих друзей.

— Я не натравливала! — вскинулась Оксана. — Я сделала необходимое, уведомила о потенциальной опасности!

— Но ты же знаешь нас с Арсом! — бессильно воскликнул Антон. — Ты, чёрт возьми, сама лечила наши раны, была свидетелем разведывательного полёта, перестрелки с лазутчиками, взятого языка, всех боёв, где мы прикрывали своих и рисковали ради них же. Неужели сомнительного виде́ния или даже, пускай, крохотного отличия от большинства достаточно, чтобы всё это перечеркнуть?

— Я лишь поделилась своими опасениями с компетентными людьми, — упрямо повторила Оксана. — Так это действительно были вы?

— Ты не слышишь меня, — покачал головой Антон, игнорируя уловку. — Эти твои компетентные люди могут нас репрессировать или расстрелять к чертям собачьим как предателей Родины, хотя мы своими поступками на протяжении всей службы подтверждали обратное.

В выражении лица Оксаны читалась внутренняя борьба.

— Я не хотела для вас плохого! Просто это… нужно было для безопасности батальона. Кто вас знает…

— Ты нас знаешь. Мы не шпионы и друзьям не врём. Можно было поговорить с нами, раз ты сомневалась, а не идти сразу к командованию.

Оксана закусила губу и отвернулась, как Антон недавно. Тот дал ей пару минут на самоанализ и добавил:

— Я доверял тебе и считал тебя подругой. В наших реалиях не страшно получить нож в спину от врага, но получить его от близкого человека в сто раз хуже.

Оксана непроизвольно выпрямилась.

— Я выполняла свой долг. Ты же не хочешь сказать, что этим я вас предала?

— Твои слова, не мои.

— Поскольку это был долг, я не имею права на угрызения совести, — уверенность в Оксанином тоне таяла.

— Готов поспорить, что из-за них ты и пришла.

Оксана плотнее стиснула руки на груди и вздёрнула подбородок. Не знай Антон её, подумал бы, что Суркова осталась при своём мнении, но в данном случае поза говорила о желании не дать волю слезам. И, возможно, небольшом внутреннем катарсисе.

— Почему мои наилучшие побуждения заканчиваются так? — надломленно спросила у потолка Оксана. — Я лишь хочу помочь людям вернуться на истинный путь, а они либо умирают, как Ира, либо начинают меня ненавидеть, как ты…

— Я тебя не ненавижу, — вздохнул Антон: злость и разочарование клокотали, но допускать чужого самоуничижения всё-таки не хотелось. — Мне больно и обидно. Но прошлого не воротишь, я предпочитаю разбираться с тем, что есть. И тебе советую.

— Я буквально на Ирином месте, — пробормотала Оксана, не слыша его. — Только в другом качестве.

— Ситуации совершенно разные.

— Духовное противоречие одинаковое.

— Тут не могу помочь, извини.

Оксана дёрнулась на последнем слове. Антон предположил, что она хотела бы вернуть ему извинение, да уязвлённая гордость не позволит.

— Я не должна просить у тебя прощения, — догадка подтвердилась.

— А я не должен тебя прощать. Но долг, как мы выяснили, спорное понятие.

Похоже, запас аргументов и выдержки у Оксаны исчерпался. Она нервно поправила пилотку, ремень, неопределённо кивнула и чеканным шагом проследовала на выход. Антон не смел её останавливать — у каждого свой предел.

*

mrqz.me

Ночь перед отъездом прошла в горячечном забытьи. Разум как будто восстал против своего хозяина, подкидывая счастливые воспоминания: споры с Димкой во время постановки номера в десятом классе, глупые переписки на огрызках бумаги в академии, прикрывание друг друга перед преподавателями с похмелья, молчаливое единение во фронтовом эшелоне, совместные вылеты на передовой, делёжка папиросы между боями, товарищеские объятия, поддержка, сопереживание; долгожданное письмо, в котором всё ещё хорошо…

И неожиданное, после которого на том конце связи — белый шум.

Антон очнулся на заре. До отбытия оставалось несколько часов. Сердце томила духота, на душе витал пепел. Словно в тумане пожитки кочевали в худой вещмешок, лезвие скребло здоровую щёку, обмундирование налезало на тело. Прострацию единожды нарушила выпавшая из вещей склянка — Ирина мазь. Антон автоматически сунул её обратно.

Спустя четверть часа за ним явился Пашка. Вчера, между объявлением Джабраилова и новостью о Диминой смерти, Антону хотелось спросить, кто же повлиял на следствие и похлопотал за них с Арсом — человек ли, стечение обстоятельств ли. Теперь было всё равно. Антон устал от осознаний, больно много их на столь короткий промежуток времени. Сейчас предстояло ещё одно: разлука с Арсением. Не исключено, что навсегда. От этой мысли становилось дурно, зато подавленность и иссушение хоть как-то играли на руку — действовали анестетически.

— Шастун, — сказал вдруг Воля, когда они минули плетень и уже подходили к месту сбора, — марш за мной. Вопросов не задавать.

Он резко свернул к заброшенному домишке справа от главной дороги. Скорее даже пристройке — заплесневелые доски уныло темнели на фоне белых хат.

— Пять минут, — бросил Пашка и подтолкнул Антона внутрь.

Дверь закрылась, отрезав свет: тот остаточно проникал в затхлое помещение сквозь щели между досками и прохудившуюся крышу. Шастун поморгал, привыкая, и в следующий миг понял, что находится здесь не один.

— Антон… — донёсся из потёмок Арсов голос.

Шастун нашёл его почти на ощупь — сил удивляться такому повороту не было. Конечно, Арсений не мог отпустить его не попрощавшись. Конечно, есть люди, которым на них не всё равно. Конечно… всё конечно.

Антон уткнулся носом в родное плечо и выдохнул — как будто только сейчас по-настоящему. Арсений прошептал:

— Как ты?

— Буксую.

Столько всего надо было сказать, но голова имеет обыкновение пустеть в решающий момент.

— Когда-нибудь станет легче, обещаю, — Арсений покачивал Антона в руках, прижимаясь щекой к виску. — Не забудется, но зарубцуется и перестанет болеть, если не тревожить.

— Как ты пережил это? Без близких, в осаждённом городе, наедине с собой.

— Не пережил, Антош. Прежний я умер с ними.

Ответить было нечего. Антон оторвался от Арса и убито вымолвил, прислоняясь лбом ко лбу:

— Мы говорили о разлуке совсем недавно, пришли к тому, что оба готовы… За эти дни я страшно соскучился, но сейчас вообще не представляю, как без тебя быть. Кажется, что сдамся окончательно.

Арсений помолчал и вдруг тихонько затянул:

— Пусть свет и радость прежних встреч
Нам светят в трудный час,
А коль придётся в землю лечь,
Так это ж только раз.

Но пусть и смерть — в огне, в дыму —
Бойца не устрашит,
И что положено кому —
Пусть каждый совершит.

Настал черёд, пришла пора, —
Идём, друзья, идём!
За всё, чем жили мы вчера,
За всё, что завтра ждём…

Он постепенно сокращал расстояние: последняя строчка вплыла уже Антону в губы. Поцелуй быстро перерос в хаотичный, потому что минуты не думали замедляться, а отпускать друг друга не хотелось отчаянно. Антон Арсением задыхался — он был воздухом, светом, надеждой, всем сразу, и если три месяца назад возвращать крылья требовалось Арсу, то теперь в окружении окровавленных перьев стоял Антон. Надо же, мессер в воздух поднял, а сбили в итоге душу.

Сейчас, целуя Арсения, он осознавал, чего тому стоил весь этот путь. Апатия, категорическая замкнутость, циничность умерились и сменились чем-то открытым и трогательным — доверием, нежностью, непосредственностью. Эгоистично думалось, что причиной тому был Антон, хотя бы на толику. Не зря же они встретились друг другу в лагере новобранцев. Антон — переломанный физически, Арсений — морально; эта разница сказывалась на их путаных отношениях всю службу бок о бок, и выравнивание произошло лишь сегодня, в последние, стремительно утекающие секунды. Что ж, раз их с Арсом дороги расходятся, значит, они действительно готовы.

Целуя Арсения, Шастун чувствовал, что наконец дорос до любви.

— Я не могу забрать твою боль, — шептал тем временем Арс, — пусть и очень хочу. Её придётся прожить. Взгляни на это с другой стороны: ты чувствуешь, а это признак жизни. Хуже не чувствовать ничего. Равнодушие других людей калечит, равнодушие к самому себе — убивает. Я невероятно благодарен судьбе за тебя. Знаю, что всё было не зря, и что мы ещё встретимся. Веришь?

— Верю, — Антон зажмурил глаза. Голова кружилась от нехватки кислорода и переполняющих эмоций. — Нам, похоже, только вера и остаётся.

— Видишь, она уже сработала: нас не упекли в тюрьму и не расстреляли, — нервно хмыкнул Арс. — Если меня не пожгут в танке, а тебя не собьют в небе, будем совсем везунчиками.

— Пускай жгут, пускай бьют, я всё равно тебя буду любить, — пробормотал Шастун. — Всё меньше остаётся людей, которым я могу это сказать вживую.

Игривый настрой пресёкся на корню: Арсений обнял Антона так крепко, что вызвал сдавленный стон.

— Арс, вдруг Пашка нагрянет…

— Чего он тут не видел, — Арсений увлечённо покрывал поцелуями шею, висок, плечи. Затем отстранился и уставился в глаза, жадно запечатлевая в памяти каждую чёрточку, — Антон, родной мой, милый, прошу тебя — будь счастлив. С кем бы и где бы ты ни был.

— Я только с тобой сумею.

— Не говори громких слов, — Арс слабо улыбнулся. — Любить на расстоянии совсем не просто.

Антон вовлёк его в новый поцелуй, не желая об этом думать. Кажется, снаружи по доскам постучали, но остановиться было чертовски сложно.

— Я… ох… — Арсений млел от ласки, — …хотел попросить… Давай не писать друг другу писем.

— Почему?

— Так будет легче надеяться.

Снова раздался стук, на этот раз в сопровождении шипения: «Время!»

— Береги себя… — Арс начал потихоньку Антона отталкивать, урывая последние поцелуи. — Счастье моё… Ну ступай же…

Дверь отворили со скрипом: Антон еле успел отшагнуть назад. Сразу стало холодно и пусто.

— Шастун, на выход! — Пашка сурово махнул рукой.

Антон сделал шаг спиной ещё раз, и ещё, не сводя глаз с Арсения. Тот одними губами прошептал: «Люблю», — и сжал их в тонкую линию. А потом сам отступил вглубь, растворяясь в потёмках.

*

— Ну, бывай, Антоха.

— Глядишь, свидимся. Письма пиши.

— Серёжа, товарищ командир, спасибо вам за всё…

— Ну-ну, задушишь. Смотри, не забывай свой единственный экипаж.

— Шастун.

— Товарищ замкомбата?

— Спасибо за службу. Поди поближе… Я знаю, что тебе сейчас ничего не хочется знать, но после наверняка будешь жалеть, что не спросил. С авиацией подсобил твой майор Зинченко, я вовремя с ним связался. Сообщение о Позове помогло уломать Джабраилова на перевод. А так ваша с Поповым ситуация разрешилось благодаря тому, что Суркова отозвала донос.
mrqz.me

— Отозвала? Что… Что она сказала?

— Не поверишь. «Приснилось».

— Эй, сколько мне ждать тут? Зря бензин трачу!

— Ну, Шастун, полезай. И… наклонись-ка… Я за Арсюхой присмотрю. Тихо, не бледней. Ты же понимаешь, что я вам не совсем легально свидание устроил?

— Я… это… Да, я понял. Джабраилов не узнает? Приказ ведь был не видеться.

— А вы, считай, и не виделись. Темно же было.

***

На перроне, как всегда, много людей. Кто-то встречает, кто-то провожает, беспризорники обчищают зевак, торгаши горланят свои слоганы. Тут и там просят милостыню солдаты-калеки, оставшиеся за бортом общества. Страдальческого вида женщины который день подряд высматривают своих пропавших фронтовиков. Паровозные гудки подгоняют опаздывающих.

Вокзал живёт своей жизнью. По скромному мнению Антона, он видел больше искренних поцелуев, чем ЗАГС, — как стены больниц слышали больше молитв, чем церковь. Четыре года назад они с Димкой Позовым прощались здесь с родными, а год назад только что сошедший с поезда Антон рыдал в объятиях матери. Тот день пропах не порохом, а цветами: Вика притащила с собой целую охапку.

Антон идёт вдоль вагона. Снующим туда-сюда гражданам невдомёк, что сегодня в его жизни начинается новый этап. Пока что это лишь тихая мысль, трепетное предвкушение, облечённое в купленный билет. Сердце заводится, волнуется: Антон не знает, ждут ли его на том конце. С собой дорожная сумка и два письма — одно с добытым адресом, второе с почти выученными наизусть строчками. Последнее отдала Антону Катя в мае сорок пятого. Датировалось оно сентябрём сорок третьего и уже поистёрлось от частого перечитывания — пришлось обвести карандашные буквы чернилами. А ещё оно отчасти помогло решиться на эту поездку.

Проводница бегло смотрит на билет и пропускает в вагон. Антон устраивается на своём месте, ждёт отправления, выуживает из сумки завёрнутый мамой обед и дружелюбно предлагает соседу — всё-таки, им коротать вместе целые сутки.

Пассажиры начинают переговариваться, фоновый гул нарастает. Антон достаёт из нагрудного кармана старое письмо, глубоко вздыхает и разворачивает пожелтевшую бумагу. Поддержка ему сейчас необходима.