товарищ

Примечания:
Не прошло и полугода... А, нет, прошло.

В этой и в следующей главах «***» разделяют скачки во времени, «*» — события одного периода.

Фанфик целиком отредактирован, все огрехи (замеченные мной) убраны, маленькие изменения добавлены, поэтому, если у вас есть желание погрузиться в атмосферу по-новой и теперь полноценно, можете начать с самого начала 💕
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времён тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?

Расул Гамзатов

По небу летит журавлиный клин. Высокие птичьи возгласы проникают в комнату через форточку вместе с апрельским воздухом, колыша тонкие занавески. Плотных — тех, что для затемнения — уже нет.
mrqz.me

Ходики на стене показывают четверть двенадцатого. На отрывном календаре под ними значится:

1946
АПРЕЛЬ
20
СУББОТА

Утро выдалось солнечным, хранящие следы боёв улицы кажутся совсем живыми. Восстановительные работы велись полным ходом: Воронеж усиленно избавлялся от отголосков войны. Вернувшиеся год назад домой фронтовики втайне радовались, что не застали город в полной разрухе после освобождения в тысяча девятьсот сорок третьем — рассказы жителей заставляли кровь стынуть в жилах. Впрочем, поводы для этого имелись и сейчас.

Дверь приоткрывается с лёгким скрипом.

— Дядя Антон, дядя Антон, это тебе!

Худенькая девочка шести лет, не размениваясь на приветствия, ураганом влетает в комнату.

— Я рисовала вчера вечером, всё честно!

Стоящий у окна Антон еле успевает присесть, чтобы подхватить малышку на руки. Та нетерпеливо машет листком бумаги. Уместив девочку на одной руке, Антон смотрит на рисунок.

— Ух ты!

— Тебе нравится?

— Очень! Какую шевелюру ты мне сделала, вот бы в жизни такую…

— Не скромничай, она и есть такая! — детские пальчики дёргают одну из русых кудряшек.

— Подлиза. Ладно, пусть. А кто здесь в самолётике?

— Папа, — с гордостью заявляет ребёнок. — Он летит с неба, чтобы поздравить тебя с днём рождения.

Улыбка застывает на лице Антона. Он не сводит глаз с кривоватого карандашного самолёта — в его кабине очертания человека, которого дочь не видела уже три года.

— Дядя Антон, ты загрустил? — спрашивает девочка, резко притихнув.

— Нет… То есть да, немного. Но это не плохо, милая. Считай, твой папа заглянул ко мне на день рождения через рисунок. Это… очень ценно.

К горлу совсем не кстати подкатывает комок, но именно в этот момент на помощь приходит оклик:

— Савина, ты уже тут? Когда только успела…

— О, Екатерина Васильевна пожаловали! — нарочито весёлым тоном возвещает Антон, ставя девочку на пол. — А мы тут вовсю поздравляемся.

— Вижу, — Катя с улыбкой прижимает подбежавшую дочь к себе. — Уже отдала подарок?

— И отдала, и даже пояснила, — отчитывается Антон.

Катя глядит на протянутый ей рисунок, и улыбка её становится точно такой же, как Антонова пару минут назад.

— Савина, солнышко, сбегай к брату. Ему там скучно без тебя.

Девочка смотрит на мать, на именинника, как-то не по-детски вздыхает и, послав Антону воздушный поцелуй, выходит из комнаты.

Повисает тягучее молчание.

— Как ты? — спрашивает Антон.

— Ничего. А ты?

— Тоже.

Катя прикусывает губу.

— Я видела продукты на кухне. Антон, ты не можешь отдавать нам почти весь свой паёк, мне неловко.

— Ты только что была на рынке и вернулась с пустой авоськой, — Антон кивает на бесполезную сетку в Катиной руке. — Всем трудно, но ты здесь с двумя детьми, а у меня есть возможность помочь, — Пальцы машинально касаются нагрудного кармана: — Ты же знаешь, я ему обещал.

Тот день затерялся в пороховой дымке военных лет, но свою отчаянную, в исступлении данную клятву Антон помнит болезненно чётко.

***

На контрасте с счастливым сентябрём паршивость первой недели октября казалась беспросветной. Когда Антона в очередной раз вызвали к особисту, он предчувствовал нервотрёпку. Их с Арсом стратегически не приглашали вдвоём, приходилось рассчитывать на себя, лавируя между предъявлениями. Эти разговоры напоминали шахматные поединки: один неверный ход, и ты проиграл. Только цена — не приз, а ходатайство в трибунал.

В хате на отшибе селения старшего сержанта Шастуна ждали. Особист Джабраилов поднял голову, как только Пашка открыл Антону дверь. Тот отдал честь и встал по струнке, готовый держать словесную оборону.

— Здравия желаю, боец Шастун, — Джабраилов вышел из-за стола, сложив руки за спиной.

— И вам не хворать, товарищ особист, — с налётом сарказма отозвался тот. Повязок на лице стало меньше, но приветствие всё равно казалось издевательским.

— Скажешь сегодня что-нибудь новое?

— Я вам уже всё сказал.

— Другого я и не ожидал, — закатил глаза особист, на удивление, даже без привычной ядовитой елейности в тоне. — Что ж, моим долгом было бы довести дело до сведения НКВД, но несколько обстоятельств сыграли в твою пользу.

Антон непонимающе свёл брови.

— Как ты знаешь, лейтенант Шеминов предоставил мне свои записи, — Джабраилов кивнул на бывалый блокнот. — Он ведёт отчёт по работе экипажа с момента его формирования, там имеются характеристики на каждого. Ваши с Поповым личные дела безукоризненны, — он поморщился, будто этот факт ему досаждал. — Меня, конечно, смущает заступление Попова на службу лишь спустя полтора года после начала мобилизации, и твоя интрижка с Кузнецовой…

— Игорь, — тихо, но твёрдо осадил Воля. Он был необычно хмур.

— …выглядит подозрительной, — раздражённо продолжил особист, — но при содействии некоторых людей и одного обстоятельства дело сочтено закрытым по причине клеветы. Тем не менее, необходимы упредительные меры. Ты возвращаешься в авиацию, Шастун. Завтра же.

Антон не мог поверить своему облегчению. Он почти бросил надеяться, что ситуация обойдётся малой кровью — а тут такой исход.

— На его место, — добавил Джабраилов и протянул небольшой листок.

С него кричало слово «ПРИКАЗ». Антон забегал глазами по строчкам — выцепил «Шастун Антон Андреевич», «переведён» и «звание капитана», а дальше похолодел.

«…Позов Дмитрий Темурович, уроженец Воронежской обл., в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит…»

Дрожащий лист забрали из неподвижных рук.

— Свободен, Шастун, — последовал глухой голос Воли.

*

В подставленные объятия Антон рухнул. Растерянное арсеньевское «Шаст?» имело полное право быть таковым, потому что в ныне чужую хату Антон завалился, не помня ни запретов, ни приказов. Серёже хватило одного взгляда на него, чтобы унестись в сарай, оторвать Попова от рубки дров и встать на стрёму. За это время Шастун обнаружил, что разучился дышать — осознание накрывало.

Повезло, что отсутствовали посторонние, ибо Антону было плевать на осторожность. Его парализовал вид стола за плечом Арса — дальняя табуретка слева, ближе к окну. Это место облюбовал Позов в свой последний визит. Там он сидел, когда приехал, и потом, во время игры в шахматы. В зазорах между досками наверняка остался пепел его сигарет…

Эта мысль тумблером включила чувства. Антон помнил, как страшно завыл и со всей силы вцепился Арсу в предплечья, перепугав того вконец, и как затрещала ткань рукавов — хватка была мёртвая.

— П… Поз… — просочилось сквозь стиснутые зубы.

Этого хватило. Касания Арсения тотчас стали уверенными: он крепко прижал Антона, подобно смирительной рубашке укутав собой, зарылся пальцами в волосы, глубоко задышал рядом с ухом, нашёптывая: «Тихо, тихо, ш-ш-ш…» Медвежьи объятия отчасти нивелировали вздрагивания, но Антон их не контролировал. Он уже ничего не видел из-за слёз — рыдал, рыдал, пока его гладили по всему, до чего могли дотянуться. В сильных руках было тепло. И надёжно: ноги не держали совсем. Сердце раненной птицей билось навстречу другому, в груди болело; хотелось скорчиться на полу в агонии, но Антона заставляли дышать.
mrqz.me

Не минуту, не час, не два — до глубокой ночи.

— Как же он… Как же дети… Катя… — беспорядочно бормотал Шастун, сидя в обнимку с третьей по счёту стопкой водки напротив Серёжи и Стаса. Арсений глядел на спирт стеклянными глазами — наверняка испытывал дежавю.

— Что будет с ними теперь… Я должен вернуться. Должен, сука! — стакан громко приземлился на стол, но расплёскиваться было уже нечему. — Мы условились, что позаботимся о семьях друг друга, если… Поэтому я… Блять, Поз, как же так?!..

Слёзы в который раз за вечер застлали глаза. Антон чувствовал себя размазнёй, по взглядам однополчан на улице понимал, что реакция вызывает жалость и неозвученный упрёк: «Что же ты, соберись, будь мужчиной». Но Антон знал, что имеет право. У него, чёрт подери, горе.

— Я позабочусь, Дим, я всё сделаю, — шептал он в прострации часом позже, когда товарищи убедили его вернуться к себе и хотя бы ненадолго прилечь. — Честное слово…

А ведь Джабраилов оказался той ещё крысой: посадить по статье 154-а не получилось, влепить уголовку пожёстче тоже, так он нашёл другой способ — задавить морально. Езжай, мол, на место павшего друга, воюй с ежедневной порцией соли на ране. Без друзей-танкистов, и главное, без одного конкретного дружка. Антон готов был дать голову на отсечение, что Джабраилов не верил в собственный вердикт «клевета». По-особистски чуял, что её не было.

А её не было.

***

— Антош, ты прости, что мы вчера к вам не заглянули, — Катя суетливо раскладывает немногочисленные продукты в буфет. — Я на работе задержалась, сам понимаешь, сил не осталось совсем. Зато смотри, что есть!

Она гордо кладёт на стол небольших размеров кулёк и развязывает его.

— Печенье? — поражается Антон, чувствуя скапливающуюся слюну во рту. — Откуда столько?

— Не просто печенье, а «Юбилейное»! Наш директор ездила на днях в Москву, мы коллективом хотели попросить привезти что-нибудь, но постеснялись. А она такая замечательная у нас — сама набрала гостинцев. Мелочей всяких, сладостей, — Катя мечтательно вздыхает. — Всё поровну разделили. Я печенья взяла — как раз, думаю, тебе на день рождения, и дети порадуются.

— Я одно съем, оставь им побольше, — произносит Антон. — Хотя… Можно я пару штучек с собой захвачу? В дорогу, — добавляет сконфуженно.

— Конечно.

Там, куда Антон едет, к мучным изделиям особое отношение.

***

«Тоха, хоть и не неряха, хлеб пихает под рубаху», — почему-то именно с этой, придуманной Арсом околесицы память Антона ведёт отсчёт надвигавшемуся концу.

Начинался он невинно. В ту ночь была их с Арсением очередь заступать на дежурство: совершив патруль, они свернули к пустому берегу речки в низине совсем рядом с лагерем. Через неё был перекинут мосток — узкий, давно не хоженый, держащийся разве что на честном слове. Часть у берега была разрушена, из воды торчали куски деревянных балок; однако это не умерило желание Арсения покорить хлипкие доски. Антон и глазом не успел моргнуть, как тот принялся карабкаться по мокрым выступам.

— Арс, осторожнее, твоя нога! — беспокойно окликнул он. Арсений обернулся, подмигнул и изящно перепрыгнул последний промежуток — цель была достигнута.

— Иди ко мне, — поманил Арс, усаживаясь на краю.

Он беспечно качал ногами, пока пыхтящий и куда менее грациозный Антон преодолевал эту короткую полосу препятствий. На последних двух пеньках Арсений удержал его за плечи: благодаря возвышению Шастун впервые смотрел на него снизу вверх.

— Обратно пойдём вброд, ничего не знаю, — проворчал Антон, но быстро оттаял, стоило Арсу наклониться и чмокнуть его в нос.

— Тогда сапоги намокнут и измажутся в иле, — возразил Арсений, неизвестно от чего веселясь. — Вызовут подозрения.

— Здесь всё равно все спят.

— Здесь никогда не спят все.

Они помолчали, глядя друг на друга. Арс уложил ладони Антону на щёки, а тот подумал, что сверкающие поповские глаза очень органично смотрятся на фоне звёздного неба.

— Какой же ты красивый, — выдохнул Шастун; правда, немного смазал момент тем, что в порыве мечтания не удержал равновесие и панически схватился за Арсово колено.

— Тих-тих, — Арсений вернул его в нормальное положение и чуть развёл ноги, чтобы Антону было удобнее держаться. Потом хихикнул: — Тих-Тох. Тох, тих.

— Ой, ну понесло, — с улыбкой покачал головой Шастун.

Арс ещё некоторое время игрался с аллитерацией, выдавая шедевры вроде «Тоха тихо тарахтит, в хате на тахте храпит» и того перла про хлеб и рубаху. В глубинный разбор произведений Антон не вдавался — наверное, к лучшему.

— М-да, импровизаторских навыков тебе не занимать, — подытожил он, когда Арсению надоело дурачиться.

— Это было моим любимым упражнением! Я даже на улице сочинял, пока шёл от дома до театрального. Про всё вокруг. Прохожие наверняка считали меня полоумным.

— Я считаю тебя талантливым.

— Это я тебя подкупил.

— Ты прав, стихи и песни мне раньше не посвящали.

Антон ткнулся лбом в грудь, как раз находившуюся на уровне его носа. Арсений мгновенно запустил пальцы ему в волосы: Шастун даже не глядя мог представить, как нежно он улыбается. Речка еле слышно журчала, огибая опоры моста, у берега шелестел камыш, и на душе было так спокойно, что казалось — нет никакой войны.

Арс тем временем добавил к рукам губы. Трудно сказать, как ему пришлось изогнуться, но Антон чувствовал лёгкие поцелуи на макушке. От такого хотелось замурчать котом, о чём Шастун Арсению и сообщил.

— Всё правильно, — шепнул тот в ответ. — Коты ложатся на больные места. К ранам души, так сказать.

— Исцеляю тебя, получается? — смущённо произнёс Антон и отстранился, чтобы посмотреть в глаза. — А если честно: как ты, Арс?

Арсений задумчиво провёл большим пальцем ему по свободной от бинтов скуле.

— Есть раны, вылечить которые не под силу даже котам, — печально улыбнулся он. — Но… Мне лучше. Правда. По крайней мере я знаю, что теперь не один. И я понимаю, — Антон не успел даже задать вопрос, — что это может измениться. В том и суть. Мы оба осознаём, где находимся, и… Чёрт, к потере нельзя быть готовым, но можно хотя бы смириться с вероятностью. В этом плане я, наверное, готов.

— К моей смерти? — подсказал Антон.

— К разлуке, — Арсений опустил взгляд и неловко шмыгнул носом. — Ну, и что тебя может не стать, да.

Теперь Антон накрыл ладонью его щёку.

— Эй, давай не загадывать на завтра. Я здесь. Хорошо, что ты учитываешь все исходы, но сейчас я с тобой. А ты со мной. Остальное не важно.

Арсений вздохнул и вместо слов приблизился для поцелуя, который длился с добрую минуту. Довольно скоро он перетёк в то, к чему их сидяче-стоячая поза располагала с самого начала, и заняло это едва ли больше времени.

Позже Антон думал, что они уже тогда всё знали.

*

Наверное, не стоило перед уходом целоваться у подъёма в горку, где силуэты чётко выделялись на фоне пустынного берега. Наверное, не стоило шутить и вызывать этим смех Арса — столь непривычный, но узнаваемый. Наверное, не стоило списывать тихий треск со стороны камыша на подувший ветер.
mrqz.me

И всё же Антон не жалел. В начале, конечно, проклинал дурман счастья, вылившийся в неосмотрительность, но потом хранил воспоминание о нём как высшую драгоценность. Тот вечер — последнее, что досталось ему от Арса на многие месяцы.

Когда бойцов Шастуна и Попова вызвали утром к командованию, подвоха никто не ждал. Когда помимо Воли и Харламова в хате обнаружился особист, всё стало ясно. Допрашивали долго — сначала вместе, потом по одному. Джабраилов взялся за дело основательно: Антону казалось, что у того к нему какая-то личная неприязнь. Хотя, возможно, хищность под маской удушающего спокойствия присуща всем военным контрразведчикам.

Меры приняли незамедлительно. Антона отселили от экипажа под предлогом необходимости медицинского надзора, на главной (по сути, единственной) дороге поставили конвоира, ответственного за пресечение любых контактов между подозреваемыми, и началась череда бесед с Джабраиловым. Антон всё отрицал, надеясь, что Арсений делает то же самое, и тот явно не подводил: по особисту считывалось, что его попытки состряпать дело безуспешны.

Причину следствия старались держать в секрете, но слухи по батальону гуляли. Что до экипажа, в первый раз услышавший об обвинениях Стас фыркнул со словами: «Что за вздор, мои парни не могли такого учудить». Он так искренне в это верил, что тут же стал собирать доказательства невиновности обоих и по 154-а, и по любым другим статьям на всякий случай. Главным его аргументом был пресловутый кожаный блокнот. Согласно ему Антон с Арсением являлись образцовыми бойцами и ни разу не мужеложцами — такая наивная вера в свою правоту умилила бы, не будь угроза каталажки или приговора похуже столь серьёзной. Антон, узнав о рвении командира, испытал благодарность вкупе с угрызением совести. Стас ведь не ведал ничего. Шастун даже хотел ему признаться, но благородный порыв был безжалостно пресечён Серёжей:

— Рехнулся, что ли? Не лезь. Если совесть мучает, вали всё на меня, это я тебя не пускаю.

Матвиенко на сложившуюся ситуацию отреагировал без удивления. Обоих товарищей по-отдельности отругал на чём свет стоит, зато перед Джабраиловым не краснея заявил, что обвинения — полный абсурд и ничего подобного между порядочными красноармейцами быть не может. Антон молился только, чтобы особист не полез глубже в историю Арсения, не прознал о давнишней связи, не вздумал пришить им шпионство или вообще измену Родине. Однако Джабраилов, несмотря на амбиции, был птицей отнюдь не высокого полёта, да и дело, как вскользь упомянул Пашка, пока завели неофициально: больно сумбурным был донос.

Покоя не давал вопрос: чей?

***

Антон заторможенно поглаживает красную звёздочку на курсантской пилотке, стоя напротив распахнутого шкафа. Там, в самом углу, висит Димкина старая парадная форма. Помнится, в ней они выпускались из училища. Из кармашка торчат споротые петлицы — карьерный путь длиною в несколько нашивок. Судьба, как известно, измеряется нитками.

На верхней полке стоит коробка с вещами, что отправили с фронта вдове вместе с похоронкой. Антон перебрал их в первый же визит и больше не прикасался: не ему они предназначались, не его там была боль, Катина — по праву первенства. Антонова заключалась в другом.

— Антош, когда тебе ехать?

Катя наблюдает за ним отстранённо, облокотившись на дверной косяк.

— Поезд через полтора часа.

— Домой не будешь заходить?

— С мамой и Викой я уже простился.

— А я хотела им привет передать.

— Лучше сама заглядывай в гости, — Антон закрывает шкаф и оборачивается, улыбнувшись уголком губ. — Они всегда тебе рады.

— Загляну. Мы тоже скоро уезжаем.

Антон приподнимает брови.

— Уезжаете?

— Переезжаем. В Москву, — Катя опускает глаза. — Прости, что не говорила. Я уже всё устроила, — пальцы теребят край платья, но голос звучит решительно, — меня переведут в столичный филиал предприятия, у подруги комната в квартире пустует. Первое время перекантуемся, а как деньги появятся, я жильё найду, чтобы её не стеснять.

Антон поджимает губы, переваривая новость.

— Ты уверена?

— Не могу я больше тут оставаться, — Катя глядит на него отчаянно. — Дима в каждой вещи, в каждой комнате, в каждом ромбике на обоях — ты знаешь, вы вместе их клеили. И… Антон, умоляю, прости, но он и в тебе тоже. Мириться с этим каждый день тяжело. Я скучаю, страшно скучаю, но ещё я помню, что Дима сказал перед отъездом. «Если что, иди вперёд».

Она стирает слезу дёрганым жестом и обхватывает себя за плечи. Антон тотчас подходит и бережно Катю обнимает — у самого в носу щиплет.

— Справишься с переездом? Я помогу, только попроси.

— Ты уже выполнил обещание, Антош, — Катя гладит его по лопаткам. — Позволь мне выполнить своё. С нами всё будет хорошо, а тебе пора позаботиться о себе.

— Получается, оба двигаемся дальше? — шепчет Антон ей в волосы, изо всех сил сдерживая слёзы.

— Получается, так, — Катя отстраняется, шмыгает носом и улыбается. — Спасибо тебе за всё, родной.
Примечания:
Товарищи, финальные главы выкладываю одновременно, но буду безмерно благодарна, если поделитесь своими впечатлениями о каждой 🙏