товарищ

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.

Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.

Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дёгтю подмешан желток.

Петербург, я ещё не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.

Петербург, у меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице чёрной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок.

И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

Осип Мандельштам

Комнату заливает солнечный свет. За стенкой шумит вода, кто-то из соседей затеял стирку. В том конце улицы на остановке звенит трамвай — не пропустить бы. Пуговицы рубашки застёгнуты без верхней, рукава подвёрнуты до локтей; щелчок пряжки дряхленького портфеля, и Арсений быстрым шагом выходит из комнаты.

В тёмном коридоре хватает с вешалки пальто, кидает взгляд в пятнистое зеркало дореволюционного вида и замечает в отражении Валентину Кузьминичну.

— Сеня, на репетицию?

— Ага.

— Тебе надо чего простирнуть? Я тут замачиваю.

— Спасибо, тёть Валь, я сам потом. Тороплюсь!

— Ну беги, беги.

Дверная цепочка брякает, Арсений спешит вниз по лестнице — на последнем пролёте задерживается, чтобы высмотреть в окно номер трамвая. Хлопает дверь парадной. Арсений поворачивается и уже собирается поздороваться с кем-то из соседей, как застывает на месте.

С первой ступеньки на него таращится вовсе не сосед.

— Арс?..

Зелёные взволнованные глаза, русые кудри, потёртая коричневая шевртека. В руке саквояж. Он тяжело плюхается на землю одновременно с пухлым арсеньевским портфелем.

Шаги даются с трудом, как во сне. Зато следующие за ними объятия не сравнить ни с одним сновидением.

***

Репетиция проходит на ура: режиссёр не может нарадоваться экспрессии сдержанного обычно актёра, даже коллеги посматривают на Арсения с любопытством. Градус на сцене высокий, действие идёт как надо. Если так продолжится, на завтрашнем спектакле будет фурор.

Арсений рдеет от похвалы и смущённо поправляет волосы. Никто не подозревает, что причина его вдохновения сидит на втором кресле шестнадцатого ряда и так светит улыбкой, что никакие софиты не нужны.

— У меня дух захватывало на сценах с тобой, — с гордостью сообщают ему, когда здание театра остаётся за спиной и вечерний ветерок разводит полы лёгкого пальто. — А ещё у тебя лучшее фото в фойе, ты просто создан для камеры.

Арсений поворачивает голову и нежным взглядом обводит точёный профиль. Антон говорит что-то, но Арсений так погружён в своё счастье, что слова пролетают мимо ушей. Белая ночь кажется ему ещё светлее.

— Я тут подумал, — произносит он вдруг, когда Антон поджигает папиросу, — что хотел бы попробоваться в кино.

Шастун смотрит восторженно.

— Конечно, пробуйся! У тебя все данные, ты же талантливый, ещё и петь умеешь!

Арсений тихо смеётся. Антон завороженно слушает, будто и не было этих трёх лет.

— Никак не привыкну, — бормочет.

— Привыкай.

***

Валентина Кузьминична и остальные квартиранты стабильно борются с желанием приложиться к замочной скважине, проходя мимо комнаты молодого соседа. Голоса не стихают там уже несколько дней. В первый жителям коммунальной квартиры представили высокого скромного парня — фронтового товарища и временного гостя Попова, но после приветственных посиделок на кухне они оба словно исчезли для мира.

Антон с Арсением разговаривают обо всём. О первых неделях порознь в сорок третьем, об Оксане, чья судьба осталась неизвестной, о встрече нового года в окопах, о том, как тормошили плачущего Арсения однополчане, когда по радио объявляли снятие блокады Ленинграда. О Тёмке Пименове — подопечном Позова, который с терзанием описывал Антону последний бой капитана. Об освоении Шастуна на старом месте в новом звании, о битвах танкистов в Молдавской ССР, о ленд-лизовском препарате, ускорившем заживление шастуновского ожога. О ранении Арсения под Варшавой и отправке в госпиталь, об участии 1-й воздушной армии в Восточно-Прусской операции, о немце, не ставшем стрелять в Антона во время ночного столкновения. О возвращении Арсения в Ленинград, о попытках Шастуна понять союзников-французов в Кёнигсберге и распитие с ними бутылки в разгромленном трактире на главной площади. О салюте в день Победы, под который два бойца, как оказалось, думали друг о друге.

Когда люди в разных точках Земли одновременно смотрят на небо, они непременно встречаются взглядами.

— И всё-таки, как ты нашёл меня? — Арсений зажигает настольную лампу: за окном смеркается.

— Писал всем подряд. Долгая история. Знаешь что-то про ребят из нашего 29-го корпуса?

— Знаю, что Стас с Серёжей дошли до Балтики.

— Да, и оба живы-здоровы. Как и Пашка с Ляйсан Альбертовной. Я связался с ними через адрес части, Воля прислал ответ со списком госпиталей, куда увозили раненых. Я стал писать в каждый, пока не наткнулся на твой. Там сказали, что ранение было несовместимо с военной службой, поэтому ты уехал гражданским. Я наудачу предположил, что в Ленинград. Тут зацепиться было уже не за что, и я принялся донимать театры.

— Ты серьёзно писал во все ленинградские театры с вопросом, служит ли у них Арсений Попов?

— Поэтому, собственно, поиски и затянулись, — улыбается Антон. — Но я смог, как видишь.

— И сразу с вещами приехал. Каков наглец!

— Я собирался найти гостиницу! — притворно возмущается Шастун. — А вообще я страшно переживал, вспомнишь ли ты меня, примешь ли, стоит ли оно того… Может, я давно тебе даром не нужён.

— Знал бы ты, как сильно ошибаешься, — выдыхает Арсений. — Я ведь тоже тебя искал. Но твои перемещения были куда сложнее моих, а воронежского адреса ты не называл. Весна и лето ушло на устраивание жизни здесь: город не в лучшем состоянии, сам понимаешь. Я подрабатывал, где мог, пока ходил на прослушивания. Надежда на нашу встречу спасала меня во время войны, я даже из ранения этого выкарабкался назло всему, а после Победы вдруг струхнул. Оттягивал момент, боясь узнать, что искать тебя больше нет смысла. В августе меня таки взяли в труппу, а я — себя в руки. Попробовал дописаться до бывшего командования твоей 1-й воздушной. Только я указывал адресатом майора Зинченко, а тот, оказывается, погиб.

— Это под Минском случилось, — понуро кивает Антон.

— Ниточка оборвалась. Было уже начало весны. Но клубок вдруг сам прикатился ко мне, — мягко улыбается Арсений.

Антон со смешком качает головой.

— Сильно ты удивился?

— Как бы сказать… По пути на работу в разгар понедельника меньше всего ожидаешь встретить героя своих мечт.

— Мечт, ишь ты… — Шастун опускает глаза, его уши очаровательно алеют. — Ну, герой не герой, а пара орденов имеется.

— Даже так? — сердце ёкает гордостью, но у Арсения не получается изобразить серьёзность: в груди слишком тепло.

— Что, не впечатлил?

— Впечатлил. Просто не удивил.

— У тебя тоже есть, зуб даю.

— А как ещё, ты думаешь, я ранение получил?

— Расскажешь?

— Не хочу, — признаётся Арсений. — Обидишься?

— Что ты, я понимаю.

— Давай не о войне.

Арс встаёт со стула и перебирается к Антону на кровать. Тот отлипает от стены, устраивается напротив, скрестив ноги по-турецки.

— Ты кудри отрастил, — замечает Арсений.

— Это за год. Когда с лица сняли повязки, я до Победы всё состригал.
mrqz.me

— Выглядишь хорошо.

— Ты тоже ничего, — подмигивает Антон, но быстро сникает. — Только я всё равно лица стесняюсь.

— Зря, — возражает Арс. — На нём следы твоей храбрости. И напоминание мне о цене сомнения.

Антон вздыхает и вдруг протягивает руку. Арсений глядит на неё секунду — воображение пририсовывает танкистскую рукавицу, бой вокруг и пылающий за спиной танк. Только теперь Арс не медлит, уверенно вкладывая свою ладонь в чужую.

— «К руке потянулась рука, никто помешать не посмел», — цитирует Антон что-то, чего Арсений не знает, и усмехается. — Сколько же всего было, страшно представить.

— И вот мы здесь.

— И вот мы здесь.

***

— Вот здесь, — Арсений машет за поворот и останавливается. — Подожди… Нет, Антон, не могу.

— Ты сам попросил сходить вместе, — Антон оборачивается. — Передумал?

— Я понимаю, что надо, ещё по возвращении собирался, — Арс зажмуривается. — Но… чёрт.

— «Чтобы рана зажила, надо оторвать пластырь», — изрекает Антон задумчиво. — Как-то раз мне сказали такую фразу.

— И ты оторвал?

— Я узнал, что происходит, если этого не сделать.

Арсений кидает взгляд на торчащее из-за угла здание — первое на знакомой до боли улице. Глубоко вздыхает. Антон ждёт его, на повороте берёт за плечо в знак поддержки и не отпускает, пока они не достигают нужного дома.

Арсений смотрит на него, как на призрака. Это и не дом уже: дорога под ним расчищена, но половины фасада нет, проломленные этажи зияют пустотой. Кое-где свисают обои — дикое зрелище. На весь Ленинград таких домов-мертвецов сотни, а уж на Союз их не счесть.

Арс сам походит на мертвеца, прикованный взором к руинам. Вдруг становятся видны седые волосы, скрытые копной тёмных, отчётливей выделяются морщины на молодом лице, устало сутулится спина. Арсений глядит в глаза прошлому, которое ни забыть, ни отпустить.

— Вон там, — слабым голосом произносит он, показывая на бетонный квадрат без передней стены и потолка, — была моя комната.

На большее его не хватает: рука безвольно падает, плечи вздрагивают, корпус заносит в сторону. Антон Арса подхватывает, прижимает к себе, стараясь избавить хотя бы от части неподъёмной скорби.

Прохожие не говорят ни слова и тактично обходят двух замерших посреди улицы мужчин, один из которых наконец-то, впервые за много лет, оплакивает своих родных.

***

Полоска рыжего света зари делит комнату надвое. Обитатели коммунальной квартиры ещё видят сны. Бодрствуют лишь двое, грея друг друга обнажённой кожей и тяжёлым дыханием под ватным одеялом.

— Всё удивляюсь, сколько у вас тут раритета, — замечает Антон. — Одеяло это, шифоньер в прихожей, зеркало. Кажется, я даже заныканный хрустальный сервиз где-то видел. Как только сохранилось?

— Свойство местных коммуналок, — откликается Арсений. — Никогда не знаешь, что обнаружишь. Я так нашёл в этой комнате граммофон.

— Много ты его слушаешь, аж на шкафу стоит.

— Отстань, я целыми днями в театре.

Антон фыркает и заваливает пригревшегося под боком Арсения на себя. Гладит его медленно по спине, натыкаясь на три аккуратных шрама: Арс мелко вздрагивает.

— Больно тогда было? — осторожно спрашивает Антон.

— Не помню. Я отключился сразу и очнулся, когда пули уже вынули.

Шастун тянет его ближе, чтобы лёг головой на грудь. Несколько минут проходят в тишине.

— Скоро тебе уезжать? — подаёт голос Арсений.

— К концу недели надо вернуться. Экзамены по переподготовке начинаются.

— Не заскучаешь в гражданской авиации?

— Там сейчас не до скуки, грядёт тотальное переоснащение. Буду тестировать новые модели. А ты пока в Ленинграде останешься?

— Да. Нам театральный сезон доигрывать.

Антон молчит. Незаданный вопрос витает в воздухе. Арсений поднимает голову, смотрит в родные глаза и тянется за поцелуем.

— Что дальше, Арс? — шепчут ему несколько секунд спустя.

— Дальше? — Арсений ласково проводит по шероховатой от шрамов щеке. За окном, вдалеке, бьют часы Петропавловской крепости. — А дальше мы будем жить.
Примечания:
Что ж... Вот и всё.

Два года прошло, даже не верится. Сколько сил, души, времени, событий вложено в эту работу — трудно представить. Фанфик начинался с простого желания написать об интересной мне (и многим) эпохе, а закончился уже совсем новыми оттенками. Надеюсь, этот текст помог кому-то духовно, поддержал, если надо было, побудил о чём-то задуматься или что-то переосмыслить. Или же вы просто приятно провели время за любопытным чтением — это тоже согреет мне сердце.

Дорогие, любимые читатели! Спасибо, что были со мной так долго, терпели все задержки, поддерживали комментариями, оценками, наградами, личными сообщениями! Я так благодарна вам. Хочется верить, что ужасные события в нашей жизни закончатся как можно скорее и люди наконец осознают ценность мира. Весь «Товарищ» — он об ужасе войны. Давайте делать всё, чтобы такого не повторялось ни сейчас, ни потом.

Антон и Арсений, мои милые мальчишки-красноармейцы. Я привязалась к ним за эти два года и расстаюсь с ними со слезами на глазах. Мне кажется, финал правильный, но судить и угадывать их дальнейшую судьбу вам. Я оставляю их на счастливой запятой и вместе с вами надеюсь, что актёра Попова и лётчика Шастуна ждёт безоблачное будущее — если не рядом друг с другом, то хотя бы поблизости. Ведь любые преграды можно преодолеть?

Будем прощаться. Закончу словами Димы Позова из последнего письма: слушайте себя, рискуйте доверяться, будьте собой, верьте. И любите, несмотря ни на что.

До встречи в следующих фанфиках ❤️