товарищ

Дни шли своим чередом. 5-я танковая армия пополнялась материальной частью, личным составом, боеприпасами, другими видами снабжения и новых приказов пока не ждала. Осень не спешила вступать в свои права: сентябрь был тёплый, разноцветный за счёт листвы, а ещё (для некоторых) очень счастливый.

Антон с Арсением проводили вместе всё свободное время. То к речке ходили, то гуляли в близлежащей роще, то сидели в хате, когда внутри никого не было. Стоит признать, что количество таких безмятежных часов всё равно ограничивалось: оружие само себя не разгрузит, танк себя не обслужит, и дрова не наколются. Шастуну из-за руки доставались поручения попроще. Та уже меньше беспокоила, как и ожог, но к медикам Антон наведывался регулярно. Арсений тоже был частым гостем лазарета, однако его выздоровление проходило быстрее — спасибо затишью, хорошему питанию и времяпрепровождению в доброй компании. Вообще на них с Антоном мало кто обращал внимание. Так, подтрунивали чуть-чуть, болтали: «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой». Тут нечего возразить — с таким количеством увечий на двоих и в самом деле до санитарской повязки недалеко. Но стоит отдать должное, вели Шастун с Поповым себя прилично, даже когда до кожного зуда хотелось тронуть, коснуться, прижаться, обнять; поцеловать, в конце концов.

С последним пунктом дела обстояли особо. На людях сильно не поцелуешься, тем более так, как мечталось двум не-совсем-товарищам, а в других случаях высок риск попасться и не суметь ничего объяснить. Но когда присутствует желание, его сложно побороть. Поэтому в один из дней в начале сентября Антон позвал Арсения прогуляться к полю, которое находилось за лагерем батальона.

Послеобеденное солнце светило мягко, не палило. Танкисты в такое время предпочитали отдыхать во дворах и домах: кто-то даже смастерил гамак из найденной рыболовной сети. В поле же было пусто. Высокая сухая трава вперемешку с колосьями пшеницы ластилась к ногам, убирать урожай и ухаживать за посевами здесь было некому. Кое-где виднелись стога прошлогоднего сена. К одному двое солдат и направились.

— Так тихо, — отметил Арсений, когда они разместились в изножье, скрытые от посторонних глаз.

— И слава богу, — добавил Антон.

Арс облокотился спиной на сено, оставшись полусидеть. Затем неожиданно попросил:

— Шаст… А расскажи о своей семье.

Антон удивился.

— О моей семье? Чего ты вдруг? Ну… мама и сестра. Обе в Воронеже, работают на фабрике. Мама всегда отлично шила, сейчас особенно пригодилось. Сестра (её Викой зовут) вроде бы в сортировочном пункте и на производстве снарядов числится. Жалко так! Ты бы знал, как она танцует. Вот уж кто дал бы всем фору в вальсе. Вика до войны хотела преподавать танцы, даже в специальную школу пошла. А мама вечно за швейной машинкой сидела. Помню, ей приходилось каждый год шить мне новую школьную форму, так быстро я рос. Викуле она мастерила красивые платья, все девчонки ей во дворе завидовали… Замечательные у меня женщины, в общем.

— А отец?

— Погиб ещё в Гражданскую. Почти не помню его. Зато помню, как мама плакала, а мы, маленькие, не знали, чем ей помочь.

На несколько минут воцарилось молчание. Ветерок колыхал стебли травы, окружающей стог.

— Антош… — тихо позвал Арс. — Поцелуй меня, Антош.

Кто Шастун такой, чтобы не повиноваться? Антон нежно прильнул к чужим устам, прихватил нижнюю, потом верхнюю губу, сквозь щёлку прикрытых глаз различая дрожащие арсеньевские ресницы. Целовались невесомо, целомудренно, до сладкой истомы тягуче — наконец-то осознанно. Антон всей душой старался передать, какие невероятные чувства вызывает у него человек напротив. Любимый человек. Арсений Попов, танкист 29-го танкового Знаменского ордена Ленина Краснознамённого ордена Суворова корпуса.

Арсений скользнул рукой к Антоновой щеке. Очертил большим пальцем скулу, перебрался на затылок, взъерошил волосы. Поцелуй медленно становился жадным — простого касания губ уже не хватало. Антон на секунду оторвался. Вид раскрасневшегося Арсения с запутавшимся в волосах сеном и лихорадочно блестящими глазами оставил лёгкие без воздуха. Такой картины Шастуну ещё не приходилось видеть: перед ним полулежал мужчина с очевидным вожделением во взгляде, но смотрел при этом так тепло, что в груди тянуло от нежности.

— Всё хорошо? — уточнил Арс.

Антон смог только кивнуть, не отрываясь от головокружительного зрелища. Арсений чуть заметно улыбнулся, положил ладонь ему на плечо.

— По-моему, тебе надо осознать. Иди сюда.

Он осторожно потянул Антона на себя. Тот лёг головой ему на грудь; руки Попова сомкнулись на острых лопатках, заботливо обнимая. Сердце сжало счастьем. Столько всего хотелось сказать, но слова никак не складывались в предложения. А потом…

— Я люблю тебя, Антон.

Тихо, как дуновение ветра. Антон услышал озвученное скорее из Арсовой грудной клетки — из сердца, получается. Эта сентиментальная мысль подкатила к горлу совсем не мужественный комок. Мучаясь тем, как выразить свои эмоции, Антон сжал в пальцах чужую гимнастёрку.

— За что ты мне такой достался, — пробормотал он, смаргивая предательскую влагу.

— Какой? — в тоне Арсения слышалась улыбка.

Шастун шмыгнул носом, не придумав ответ.

— Я таких, как ты, никогда не встречал. И, наверное, не встречу, — попытался он объяснить.

Арсений вздохнул. Наверняка хотел что-то сказать, но передумал.

— Я так странно себя чувствую, — поделился Антон. — Столько всего хочется, и столько нового, что я теряюсь. Непривычно.

Арс с намёком завозился. Антон понятливо приподнялся, чтобы установить зрительный контакт.

— Шаст, — подбирая слова, заговорил Арсений, — у меня нет цели давить на тебя или подвергать сомнениям, но я должен знать. Уверен ли ты в своих чувствах? Действительно хочешь рискнуть? Это может быть временным увлечением, желанием попробовать новое, сбежать от прошлых неудач, поэкспериментировать, узнать себя. Даже следствием моего влияния. Понимаешь… Я уже один раз обжёгся. Если что-то подобное повторится, я просто не справлюсь. Во второй раз — не справлюсь. Меня так мало осталось, а ты мне меня возвращаешь. Но надолго ли хватит тебя?

Антон взглянул на него пытливо. Прислушался к самому себе, вспомнил всё, что между ними было. Затем произнёс:

— Знаешь, когда ты пропадал у партизан, со мной разговаривал один боец. Старик из добровольцев. Он сказал: если сомневаешься, задай себе вопрос и ответь первое, что придёт в голову, — это и будет правда. Перед вылетом на задание… ну, когда я… мы… короче, я сомневался. Потом, уже стоя одной ногой в кабине, спросил себя: что испытываю? Ответил в ту же секунду — тебе, вслух. Честное слово, первое, что пришло на ум. Поэтому я склонен себе верить.

Антон помолчал, формулируя мысль.

— Наверное, глупо что-то обещать. Здесь многое не от нас зависит. Но мы можем… попытаться? Как-то обойти систему, сохранить в душе то светлое, что мы оба чувствуем. Любовь — она ведь разная бывает. Мне кажется, у нас она очень многогранная. Я люблю тебя как товарища, потому что ты всегда рядом и готов подставить плечо, как друга, потому что ты понимаешь меня с полуслова, выслушиваешь и поддерживаешь. Я люблю тебя как человека, потому что твои таланты, кругозор, взбалмошность, юмор, взгляд на мир, духовная сила и мудрость меня восхищают. Наконец, я люблю тебя как того, с кем хочется делить радость, горе и всё самое сокровенное. Поцелуи. Объятия. Мне хочется бесконечно смотреть в твои глаза. Они — моя высота, моё маленькое небо. А небо — моя жизнь. Не ты ли тогда моя судьба?

Не переборщить бы с образностью.

— Странно оглядываться назад и понимать, что всё вспыхнуло за какие-то три месяца. Рано? Быстро? Подозрительно? Возможно. Ни ты, ни я не можем дать друг другу гарантии, что будем любить до гроба. Нет, погоди, плохое сравнение… до гроба как раз таки может быть… Я имею в виду, любить всегда. Но я каждый раз смотрю на тебя, и мне так спокойно становится, будто я… дома, понимаешь? Всё это время рядом с тобой я чувствовал себя так. Возвращаясь к теме запретности: да, люди всякое болтают, а узколобые и подкараулить для побоев могут. Кто чином повыше — даже расстрелять. Но ведь всё зависит от типа любви, который они видят. Который мы им показываем. Товарищеская любовь, дружеская, просто человеческая. Романтическую совсем не обязательно выносить на всеобщее обозрение, её можно оставить себе. И если на вопрос «любишь его?» мы будем отвечать «люблю, он мой самый близкий товарищ», это ведь не будет враньём, чёрт возьми, потому что так и есть! В общем, по мне, копание в тонкостях любви — мещанство. Надо любить так, как любится. Главное честно.
mrqz.me

Пауза.

— Я хочу быть с тобой, Арс. Неважно, в каком статусе. Неважно, как далеко мы позволим себе зайти. Я… Я просто люблю тебя. Как умею.

Арсений глядел на Антона широко раскрытыми глазами — растерянно. Шастун смутился, занервничав, что наговорил тут несуразицы, но взгляда постарался не отводить.

— По сравнению с твоей речью моё признание блекнет, — Арс наконец отмер и через мгновение привлёк Антона к себе, зарылся лицом в плечо. — Чем я тебя заслужил, мальчик мой хороший…

Антон принялся покрывать лёгкими поцелуями его макушку, уши, щёки, лоб, губы, линию челюсти. Пробормотал:

— Не говори так… Ты заслуживаешь всего счастья в мире. Буду доказывать тебе это, пока не поверишь. И когда поверишь, тоже.

Арсений глухо рассмеялся. Антон на секунду даже шевелиться перестал.

— Ты смеёшься, — тихо констатировал факт он, надеясь не спугнуть такую редкость.

Арс не ответил, сам, кажется, удивляясь себе.

— Ты смеёшься! — восторженно повторил Антон, ради этого отстранившись и заглянув Арсению в лицо.

— Смеюсь, — пробормотал тот в смущении.

— Арс, солнце моё, — Шастун обхватил ладонями его щёки, — умоляю, делай так почаще! Ты такой красивый…

— Любой человек становится красивым, когда улыбается, — возразил Арсений, уже не зная, куда деваться.

Губы Антона сами собой растянулись чуть ли не до ушей.

— О чём я и говорю, — прокомментировал Арс.

Шастун ничего больше не сказал: полез целоваться.

***

Когда они возвращались со спонтанного свидания, дело уже близилось к вечеру. Однако вместо привычного спокойствия в лагере царил ажиотаж. Толпились все почему-то у хаты Шеминовского экипажа: стояли кто на пороге, кто во дворе на перекуре, кто, как было видно в окно, в главной комнате и сенях. Недоумевающие Антон и Арсений протиснулись между людей, пытаясь выспросить, что происходит: вряд ли плохое, судя по общему оживлению. Парни заинтригованно шагнули в горницу.

— Да не может быть, — поражённо вымолвил Шастун.

За столом, в окружении Стаса, Серёжи, Пашки и ещё нескольких человек, сидел Димка Позов.

— Здравствуй, Антош, — расплылся тот в лучезарной улыбке, вставая.

— Поз! Не верю!

Антон кинулся вперёд, на шею другу; Дима со всей силы обхватил его за талию, смеясь в чужую гимнастёрку на уровне груди.

— Ну тише, тише, задушишь.

Шастун не отпускал, давая выход своему восторгу. Это ж Димка! Позов! Приехал! И ни словечка предупредительного не написал, чертяра!

— Димка-а-а! — протянул Антон, ещё разок сжав его и наконец даровав свободу. — Ты… как… какими судьбами?

— Да вот, направлялся из Воронежа под Смоленск к нашей 1-й воздушной, упросил сделать крюк через ваш резерв.

— Ну ты даёшь!

— Я же обещал, что свидимся. А это Арсений?

Дима переключил внимание на Попова, стоящего за спиной Шастуна. Арс отдал было честь капитану авиации, но Позов протянул ему руку для рукопожатия.

— Наслышан о вас. Друг Антона — мой друг.

— Рад сказать то же самое, — отозвался Арсений.

Антон завороженно следил за их знакомством: обычные формальности и вежливость, только когда это делают два важных тебе человека, хочется, чтобы всё прошло хорошо. Тем не менее, Димку уже не терпелось утащить куда-нибудь и в ближайшие несколько часов ни с кем не делить.

Это Антон и сделал, попутно извинившись перед всеми. Арсений послал ему понимающий взгляд, так что Шастун был спокоен. Ну, относительно спокоен: от радостного возбуждения стучало сердце и потели ладони.

— Дим, ну рассказывай скорее! Как ты, что ты? — выдал Антон сразу, как только они оказались наедине.

— Я? — Димка достал портсигар и спички; Шастун взял предложенную папиросу. — Да ничего, потихоньку восстанавливаюсь. Здоровье в порядке. Старая добрая эскадрилья ждёт: майор Зинченко подсобил. Сначала полетаю под чужим командованием, а как наверстаю — получу руководство.

— Ты сейчас из Воронежа?

— Из него. Приехал в увольнение перед отъездом, как только выписали. Сделал Кате сюрприз. Можешь себе представить нашу встречу? Это… Не знаю даже, как словами передать. Я явился на порог, дверь была не заперта; захожу, смотрю в комнату, а там Катя стоит у колыбельки, сына на руках качает. У меня сердце защемило. С минуту от зрелища оторваться не мог. Вот она поворачивается, и… ух. Ребёнка кое-как уложила, бросилась ко мне, зацеловала всего, расплакалась; я расчувствовался следом за ней. Дочь услышала нас — выбралась из материной кровати, прибежала, и тоже давай обнимать. Такая большая, Шаст! Лепечет без умолку! Я с сыном познакомился… Чёрт, — Дима глубоко вздохнул, успокаивая дрогнувший голос, потёр глаза. Антон тактично отвернулся. — Извини, эмоций через край. В общем, сын моя копия. Маленький ещё, но я как взял его на руки, так он своими глазёнками на меня серьёзно посмотрел, заворковал что-то, будто узнал — я и растаял вконец. Весь вечер с детьми провёл. Когда время спать пришло, сам одеяла им подоткнул. Мы с Катюшей полночи просидели на кухне вдвоём, разговаривая. Целых три дня я засыпал рядом со своей женой. Знаешь, Антош… Я до этой поездки не помнил, кажется, что такое счастье. А повидал семью, Катю мою, и вспомнил. Теперь вовек не забуду.

Они помолчали. Антона так прошибло рассказом, что дыхание застряло в горле. Перед глазами встали мать, сестра — сколько им ещё ждать встречи с сыном и братом? За прошедшее время Шастун ни разу не съездил домой. Фронтовая жизнь утягивала в бесконечный, однообразный водоворот, время здесь текло по-другому. Когда тянулось невыносимо, когда пролетало как один миг. В увольнение, конечно, хотелось, но у Антона не сложилось. Сначала были бои, потом не отпускали из-за нужды в кадрах, потом пе́кло, госпиталь. А там уж наступление.

— Ну, это всё я, а как твои-то дела? — подал голос Позов. — Сперва объясни, что за ранения. Ты очень напугал меня в письме.

— Да что ранения? Ноги, спасибо целебной мази, почти не беспокоят. Рука — наткнулись с Арсением на разведчиков, закончилось всё рукопашной. Лицо — горели в бою, боекомплект рванул, меня и обожгло. Контузия, соответственно. Медсанбат теперь мне дом родной.

— Умеешь ты влипать в приключения, Шаст, — укоризненно покачал головой Позов. — Ладно, на нашем фронте выбирать не приходится. А вот на личном… Я так понимаю, там раны посерьёзнее?

Димка. Слушающий и слышащий Димка. Антон вздохнул глубоко, собрался с мыслями и принялся рассказывать всё с самого начала.
Примечания:
Впервые дописалась до собственных слёз. С почином меня. Можете поугадывать в главе момент.