товарищ

«Дорогой Антон,

Для начала хочу попросить у тебя прощения за то, что так долго не писал. Твоё второе письмо нашло меня лишь вчера, а первое — в день, когда я отправился на свой злополучный вылет. Как ты понимаешь, у моего молчания были причины. Пришло время их объяснить.

Тебе известно, что в нашу эскадрилью поступило много новобранцев. Когда они понемногу освоились и отлетали свой учебный срок, я начал допускать их к боям. Поглядеть бы тебе на них, Антоша, — орлы, ничего не сказать: чуть с ума меня не свели, пока клянчили разрешение воевать. Но ребята они что надо. Рассказал бы тебе про всех, да боюсь, много бумаги изведу. Скажу про одного — Тёмку Пименова. Мальцу едва-едва восемнадцать исполнилось, а он уже лётчик: друзья сказали, лучший на курсе был. Забавный такой парень, по аэродрому бегает с детским восторгом, самолёт свой любит нежно, с механиком нашим главным сдружился, краску ему таскает, чтоб звёздочки малевать. Это должно было быть наказанием, вообще-то, потому что он на одной из тренировок проштрафился, но вышло как-то наоборот. До полётов я его допустил только через две недели, и, надо признать, Тёмка хорош. В первом же бою мессера сбил.

Ты в своём письме пишешь, что боишься привязанности. Честно говоря, я вчера удивился, как это мы с тобой одновременно с одной и той же проблемой столкнулись. Привязался я к Тёмке. Уже на второй неделе привязался. Переживаю за него, как за сына, а он, оболтус, в самое пекло лезет. Собственно, за эту привязанность я и поплатился.

В очередной вылет Тёмка был моим ведомым. Немец стал нас прижимать; я отвлёк его на себя, а Тёмка возьми и сунься меня защищать. Приказов не слушал, вился вокруг фрица, как муха, ну и проглядел момент, когда тот неожиданно вышел ему в хвост. Я на это смотрю, а у меня перед глазами ты, тот наш бой. Я рванул на подмогу — в этот-то раз у меня и топливо, и патроны были. Теперь корю себя за то, что дал волю эмоциям. Просчитался я. Фашист мне ровнёхонько в лобовое очередь запустил. Как садился, не помню; помню Тёмкино лицо, когда тот вместе с механиком крышку кабины мне открывал.

Ранение вышло дурацкое, но серьёзное. Пришлось почти полтора месяца проваляться в госпитале: пишу тебе как раз из него. Вчера меня навещал майор Зинченко. Он мне твоё письмо и передал. Так что теперь перехожу непосредственно к ответу.

Как же странно читать твои рассказы про танкистскую жизнь. Вроде, мы всегда всё друг про друга знали, а сейчас ты описываешь вещи, которые мне и представить трудно. Я рад, что у тебя хороший экипаж и что ты нашёл себе друга. Надеюсь, Арсений человек внимательный, а то ведь за тобой глаз да глаз нужен. Что до его состояния… Вижу, болеешь за товарища душой. Потому тебе лучше знать, что ему нужно. Но хочу попросить: не решай за него. Дай человеку выбор. Покажи ему, за что можно любить жизнь, и, если Арсений передумает, поддерживай и ни в коем случае не бросай.

Теперь про любовь. Я, разумеется, рад твоим успехам на личном фронте, но не могу не согласиться с Арсением: не дави из себя чувства, которых нет. Невозможно сказать, как правильно чувствовать любовь, у всех по-своему. Ты просто понимаешь: вот оно. А насчёт тишины — поверь, уж лучше она, чем бесконечные голоса в голове. Мы с тобой это после смерти Дрона и Журавля проходили.

В общем, я верю, что плохую девушку ты бы не выбрал, поэтому передавай Ирине мой привет. Однако позволю себе заметить кое-что, а ты уж сам над этим думай. Арсения ты в письме упомянул раза в два чаще, чем Иру. По-моему, поздно тебе за привязанность беспокоиться: она уже случилась.

Вижу, тебя на почве происходящего потянуло в философию. Не осуждаю. В определённый момент каждый из нас задумывается о жизни и судьбе. К сожалению, солдату ничего не остаётся, кроме как любить и верить. Ищи хорошее, Шаст, хватайся за него, как за ветку в болоте, чтобы не увязнуть в хаосе войны. Иначе пропадёшь. Как говорится, будь морем — волнуйся только по существу. Надеюсь, ты простишь мне излишнюю метафоричность.

У Кати с детьми всё хорошо. Недавно прислали мне фотокарточку. Не подозревал я, что впервые увижу сына вот так… А Савина совсем подросла, взгляд такой смышлёный, пронзительный. И Катя… Господи, как я по ней соскучился. Жду не дождусь, когда наконец смогу съездить в Воронеж. И по тебе, долговязый, соскучился. Как только выпишут — вернусь в полк, надаю Тёмке по шапке за невыполнение боевых приказов (хотя немца он тогда всё-таки сбил) и сразу твоими поисками займусь. Словом, не вешай нос. Свидимся. Обещаю.

Береги себя.

Твой товарищ,
Дмитрий»

***

Свет примощённой у ног керосинки прыгал по исписанным листам. Вокруг тихо жужжали полуночные разговоры. В углу потрескивал чей-то самодельный радиоприёмник.

Антон опустил письмо на колени и устремил взгляд в пустоту. На душе было одновременно тепло и тоскливо. Дима прислал весточку впервые за два месяца, поэтому плечам Антона, на которых всё это время лежала плита беспокойства за лучшего друга, наконец-то стало легче. Строки про нового подопечного вызвали улыбку, хотя в горле и встал горький комок. Шастун слишком живо представил ворчуна-Позова, отчитывающего непутёвого новобранца. Антон с Димкой были такими же неопытными желторотиками всего-то год назад, а сколько успело измениться… Даже отвечая на последнее письмо, Дима вряд ли подозревал, что к моменту его получения Антон будет уже не тем, кем был, когда писал другу неделю назад.

От слов про Иру кожа в буквальном смысле покрылась мурашками. Возникла ассоциация с бойцом, который пишет родным, не зная, что тех уже нет в живых. Или с радостной матерью, получившей письмо с передовой и ещё не ведающей, что в конверте похоронка на сына. Дима не зря привёл в сравнение погибших Дрона и Журавля — Антон поёжился, вспоминая своё тогдашнее состояние в госпитале. Четыре месяца, и на повестке дня снова чувство вины, кошмары, мучительные раздумья. Первое и последнее уже вовсю сбывается, а для кошмаров Антон ещё просто не спал по-человечески.

Было в письме и что-то провидческое. Димка мудрый, это факт: даже ни о чём не зная, друг выразил радость за Антоновы отношения осторожно, будто чуял беду. Ещё и про Арсения всё просёк. Антону захотелось перечитать то своё письмо, чтобы посчитать упоминания Арса — самому интересно, насколько был очевиден.

Шастун перевёл взгляд на тихо спящего рядом Попова. Сразу после разговора с командиром его отправили в медсанбат, где Антон молча перетащил свою лежанку поближе к арсеньевской. Тот уснул прямо во время медосмотра. Ляйсан Альбертовна осторожно изучала его уши, предварительно оттерев грязь и кровь с лица. Вердикт она вынесла следующий:

— Будем надеяться, что глухота временная. К сожалению, остаётся только ждать.

Антоново сидение возле товарища и печальное созерцание его увечий было прервано лишь один раз — явлением почтальона. Вид мигом оживлявшихся в этот момент солдат всякий раз заставлял сердце сжиматься: с такой отчаянной надеждой они спрашивали, нет ли им письмеца. Антону в этот раз было, и он едва мог поверить в своё счастье, когда прочёл Димкино имя на желтоватом треугольнике.

Теперь письмо было бережно убрано в нагрудный карман к другому, маминому, которое Антон всегда носил с собой. Арсений не просыпался уже четыре часа. Оно и к лучшему — пусть отдохнёт. Вид его синяков под глазами изводил Антона без малого месяц, и сейчас Арсений, наконец-то, спал, а Шастун безнаказанно его рассматривал.

Каждая деталь усталого лица отзывалась в Антоне щемящей нежностью. Арсения хотелось закрыть собой от напастей, согреть, уберечь, успокоить, дать понять, что ему ничего не грозит. Сколько он уже скитается по свету один? Полгода? Если подумать, до них со Стасом и Серёжей у него не было ни одного близкого человека, никакой опоры за спиной. Собственной мотивации не хватает, внутренняя искра гаснет, огонь некому поддержать…

Антон аккуратно подтянул на Арсении плохонькое одеяло, с трудом добытое: руки у Арса были слишком холодные. Дотронувшись до одной, Шастун пальцы так и не убрал, невесомо водя ими по чужой сухой ладони. Арсений выглядел таким беззащитным в этой расслабленности. Что, если глухота не пройдёт? Попова же наверняка спишут в пехоту. Не выйдет с таким состоянием выполнять боевые приказы в экипаже, где требуется предельная слаженность и молниеносные реакции. Шастун отогнал эти мысли подальше: сейчас Арсений здесь, в безопасности. И душа Антона, ещё утром находившаяся в агонии и раздрае, болит хотя бы на толику меньше.
favicon
tinkoff.ru
Перейти

Посидев так ещё немного, Антон рассудил, что Арс вряд ли проснётся в ближайшие полчаса, поэтому тихонько выбрался на улицу покурить. Уже почти стемнело: кончик самокрутки одиноко тлел на фоне лесного массива. Когда Антон затянулся в третий раз, слева раздался оклик:

— Дядь, а дядь, угостишь огоньком?

Обладателем голоса оказался тот парень, что привёл Арсения в часть. Ватник с винтовкой по-прежнему были при нём, только теперь Антон разглядел ещё и кепку-восьмиклинку на короткостриженой голове, странного вида пиджак на голое тело, затянутый под ватником красноармейским ремнём, и трофейные сапоги. От острых черт лица и взгляда тёмных, с прищуром глаз почему-то становилось неуютно, хотя настрой у вояки был вроде дружелюбный.

Из обрывочных рассказов товарищей Антон успел выудить, что после боя Арсений каким-то образом попал к партизанам, которые его выходили и отправили искать своих с провожатым. Поскольку расспросить Арса о подробностях не удалось, подвернувшийся сейчас шанс был очень к месту.

— Конечно, браток, подходи, — с готовностью отозвался Шастун.

— Спасибо, — поблагодарил парень, подпаливая зажатую в зубах цигарку. — Ох, добре. Хорошие у вас командиры. Табаку в дорогу дали и даже чуток водки.

— Ну и отлично, не с пустыми руками вернёшься, — улыбнулся Антон. — Откуда ты, кстати?

— С отряда Масленникова. Не слыхал?

— Не слыхал. А тебя как звать?

— Эдька Выграновский. Лучше просто Эд.

— Рад знакомству. Я Антон, — Шастун пожал протянутую руку, — друг Арсения.

— Да я уж понял. Вы при встрече так лобызались, шо я чуть сквозь землю от неловкости не провалился, — усмехнулся Эд. — А Арсений добрый мужик. Шальной малость, но добрый.

— Как он вообще у вас оказался?

— Я только что битый час перед вашим командиром распинался, — закатил глаза Выграновский, сделав очередную затяжку. — Ну да ладно, ты друг, можно ещё раз. Мы слышали, что рядом бой, поэтому послали несколько человек разузнать обстановку и, если шо, притормозить лезущих в лес фрицев. Арсения нашли после боя недалеко от места драки. Он в отключке был. Рядом валялся мёртвый немец, прям в воронке от взрыва. Видно, кто-то в эту сторону пальнул, и большинство осколков пришлось на фрица, а Арсению досталось всего несколько мелких, и то поверху. Только шлема на нём не было, поэтому ушам пришёл кирдык. В общем, проверяем — живой. Кругом никого. Ну мы его на базу. Медик Савельич быстренько осколки повытаскивал, всё обработал, больного в чувство привёл. Потом с Арсением батька разговаривал — тот не слышал ни черта, надо было ему палочкой по земле вопросы писать. Кто, откуда, какими судьбами. Арсений смог кое-как объясниться, хотя у него башка раскалывалась. Короче, чуть больше суток мы за ним ухаживали, а дальше он упёрся и сказал, мол, позарез надо возвращаться. Переубедить, как видишь, не смогли.

— Долго добираться пришлось?

— Да не, часа четыре ходьбы. И то потому, что немчура шастает, — осторожность надо было соблюдать.

— А как Арсений, тяжело дорогу перенёс?

— Канеш тяжело, еле ковылял. Ещё глухой к тому же. Я с ним побалакать пытался, да он впотьмах по губам не понимал, я и оставил это дело. Так и топали двумя сычами. Зато конспирация максимальная: прям образцовая разведка, если б одного не шатало во все стороны.

— Видел бы ты его в другом состоянии, взял бы свои слова обратно, — возразил Антон с лёгкой обидой за товарища. — Арс боец хоть куда.

— Да я верю, чё уж там.

— Вы его хоть кормили?

— А ты ему маманя, что ль? — озорно покосился на него Эд. — Кормили, конечно. Только ему кусок в горло не лез, тошнило ж из-за башки.

Они постояли молча ещё какое-то время. В целом, Антон узнал всё необходимое. Главное, что Арс в плен не угодил и сюда дошёл потрёпанным, но целым — а остальное, как выражалась бабушка, бог весть.

— А ты из местных? — поинтересовался Шастун, чтобы не бросать разговор.

— Относительно. Я из-подо Львова, город Великие Мосты. Вряд ли знаешь, он маленький.

— Ого. Далековато отсюда.

— Ну, я ж не сразу тут оказался. Перед войной осел было в Киеве, а потом вот те нате. То, сё, пятое, десятое, так помаленьку до Харькова и докатился.

Реакцией на этот удивительно содержательный рассказ Антон избрал вежливое междометие, после чего выкинул докуренный бычок. Эд сделал то же самое.

— Ладно, дядь, был рад познакомиться, но мне идти пора. Арсюхе передавай привет, пущай поправляется.

Ещё раз пожав Антону руку, Выграновский перевесил винтовку на другое плечо и, тихонько насвистывая, зашагал по направлению к чаще.

***

Когда Антон вернулся, большинство солдат уже спало. Арсений, напротив, лежал с открытыми глазами и неподвижно смотрел в потолок. Шастун было испугался, что что-то не так, но стоило ему подойти, как Арс отмер и перевёл взор на него.

— Всё хорошо? — усиленно артикулируя, спросил Антон.

Арсений понял — моргнул утвердительно, уголки губ дёрнулись вверх. Шастун бесшумно сел на прежнее место и устремил на Арса самый тёплый свой взгляд. Когда-то, ещё в школьные времена, Антону говорили: «Спрячь глаза! Нам уже деться некуда», — но Антон ничего не мог поделать. Если он кем-то восхищался, то становился похожим на влюблённого болванчика: настолько сверкали «лупоглазки». С тех пор Шастун научился себя обуздывать, но сейчас дал волю — почему-то казалось, что Арс перестать смотреть не попросит.

Тот в самом деле ничего не сказал. Даже не смутился и глаз не отвёл. Поэтому Антон остался сидеть так, впервые за много часов вдыхая полной грудью и качаясь на волнах собственной нежности.

Где-то в соседнем ряду переговаривались двое раненых.

— Эй, Кулишенко, ты чего там бубнишь?

— Не бубню, а вспоминаю.

— Песню, что ли?

— Стихи.

— Тоже мне. Спал бы лучше!

— Не хочется. Я вот думаю: вернусь после войны в наш театральный доучиваться, подойду к профессору, который у меня зачёт по мастерству не принял, и скажу, мол, Надар Емельяныч, а давайте я вам то стихотворение ещё разок прочитаю! Я теперь знаю, как надо.

— Ишь ты. Какое стихотворение-то?

— А вот:

«Не пытайся копаться в прошлом:
Тут повсюду зарыты мины.
Что казалось тогда хорошим,
Оказалось фальшивым, мнимым.

Не мечтай об иных исходах —
Не могло быть иначе. Точка.
В недрах памяти, в тёмных водах,
Перечёркнута эта строчка.

Не жалей ни о чём прошедшем,
Наступившем, давно минувшем.
И не плачь ни о ком ушедшем…
Рядом те, кто и правда нужен».

Бойцы ненадолго умолкли.

— И правда, хорошо читаешь, — прошептал первый.

— Сегодня мой экипаж погиб, — отозвался второй, — вот я и понял, как правильно.

Арсений взволнованно приподнялся с подушки, увидев, что Антон почему-то давится слезами. Но тот лишь мотнул головой и улыбнулся:

— Всё в порядке. В глаз что-то попало.
Примечания:
Автор стихотворения «Не пытайся» – Сергей Дягилев (1872-1929), русский театральный и художественный деятель, один из основателей группы «Мир Искусства», организатор «Русских сезонов» в Париже и труппы «Русский балет Дягилева», антрепренёр.

Долго я собиралась с силами, вылезала из упадочного настроения, соскребала мысли в кучу, но всё-таки смогла добить главу. Спасибо, что не забываете «Товарища», пишете и поддерживаете! Надеюсь, вдохновение меня не подведёт.

А ещё поздравляю всех с прошедшим Днём Святого Валентина и признаюсь своим читателям в большой-большой любви! Цитируя Арсения, "вы единственное, в чём есть