Mon

— И что он тебе рассказывал? — спросил Крис снова, помолчав и чуть склонив голову набок.

Имя застряло у Дани в горле, как заноза: оно не произносилось вслух уже долго. Она опустила взгляд, а потом, криво усмехнувшись, чуть вскинула брови, вздохнув:

— Чонгук? Да ничего особо не рассказывал. Я знала только, что такие, как он, ещё существуют.

Крис слегка усмехнулся, Дани посмотрела на него, но он не перебил.

— Он иногда исчезал на несколько дней, — продолжила она, голос её становился всё тише, — но когда возвращался — был другим. Злость в его глазах пугала, и я, когда не знала правды о, — Дани запнулась и сглотнула, — его сущности, не понимала, что происходит. Да до сих пор не понимаю, если честно.

Она замолчала, горько усмехнувшись, и сжала губы. Крис ждал, не торопя.

— Я узнала, кто он, случайно, — выдохнула Дани, наконец. — Уже ночью я шла через Олимпийский парк домой от подруги. Мы вообще не должны были встречаться в тот день с Чонгуком, но он появился из ниоткуда. Он был чем-то расстроен и взбешён, — Дани замерла, дыхание участилось. Она вспомнила не столько образ, сколько ощущение, как земля задрожала под ногами, как ужас больно сжал горло, мешая дышать. — Спустя мгновение передо мной стоял огромный зверь. Я не сразу поняла, что это Чонгук, только когда увидела его взгляд...

— Кто это был? — тихо спросил Крис.

Дани вздрогнула.

— Тигр. Чонгук был огромным тигром. Не волком, как Минхо.

Тишина снова опустилась на комнату, как занавес в театре. Только где-то под полом что-то щёлкнуло.

— И после этого он ничего не объяснил? — мягко, но с нажимом спросил Крис.

Дани покачала головой.

— Я боялась. Мы не виделись несколько дней, хотя Чонгук пытался дозвониться до меня, писал кучу сообщений. Но... Я видела, как рвётся его одежда, как его тело меняется. Он, в конце концов, прыгнул в мою сторону, оскалившись.

— Он сделал что-то тебе? — Крис спросил это так жёстко, что Дани быстро перевела на него взгляд и задержала дыхание: его глаза вспыхнули, руки напряглись.

— Н-нет, — Дани запнулась, — конечно, нет. Спустя дня три он пришёл ко мне домой, решился прийти и рассказал, кто он. Больше я ничего не знала. Да и какой смысл был рассказывать мне что-то ещё, если через два месяца мы расстались?

— И это он предложил?

— Поставил перед фактом, — грустно улыбнулась Дани и перевела взгляд на тёмное окно, в котором она отражалась.

Она видела, что Крис смотрел на неё долго, с таким выражением, которое трудно было расшифровать: в его взгляде смешались усталость, знание и то особое, щемящее сожаление, что появляется только у тех, кто слишком многое повидал. Свет от лампы мягко очерчивал резкие линии его скул, отбрасывал тени под глазами, делая лицо старше и серьёзнее.

— Он не рассказал тебе всё, — произнёс Крис, почти шёпотом, но каждое слово прозвучало в комнате отчётливо, — не потому, что ты сделала что-то не так. А потому что не мог.

Дани почувствовала, как слова друга ударили в грудь. Она опустила глаза, устыдившись даже того, что хотела большего. Сердце болезненно дрогнуло от очевидной правды: она и сама понимала, что существование оборотней — секрет, недоступный обычным людям. Но услышать это было подобно сорванному пластырю с раны, которая и никак не заживала.

Повисло молчание. Крис не сделал ни одного движения. Только слегка приподнял подбородок, когда Дани вновь посмотрела на него.

— Ты же знаешь, где ты находишься, да? — спросил он после паузы. Голос теперь был мягким, и Дани качнула головой, мол, догадывается. — Это поселение оборотней, тех, кто живёт между мирами: не люди, но и не звери или духи.

Дани медленно выдохнула.

— А поселение? — спросила она с хрипотцой. — Это как... община?

Крис покачал головой.

— Это стая, семья, построенная на инстинктах и доверии. И семья не только по крови. У нас есть свои законы и правила, но мы далеки от политики и не лезем к другим стаям. — Он немного помолчал, взгляд его стал рассеянным, будто он вспоминал что-то. — Мой прадед, дед и отец были вожаками.

— А теперь?.. — Дани аккуратно спросила.

— А теперь и я. Я несу ответственность за всех людей, которых ты сегодня видела, но это только часть стаи. Здесь, в Ёндэ, живут молодые и те, кто не хочет уезжать в город. Старики и дети — в Сокчо. Там за ними присматривает Хёнджин. Мы чувствуем друг друга на расстоянии. Ощущаем, если кто-то в опасности, если кто-то умирает. Даже если ты далеко и не хочешь слышать. — Голос Криса стал тише. — И если кто-то из наших влюбляется — вся стая это знает.

Дани слушала, и с каждым словом у неё будто что-то щёлкало внутри, будто камни перекатывались на берегу моря, медленно и неотвратимо образуя новые слои. Ей казалось, что она видит мир сквозь приоткрытую дверь, за которой прятался иной порядок — чуждый, но логичный, пугающий, но... привлекательный своей честностью, в которой не было фальши, не было слов «возможно» и «наверное», только ясные «да» и «нет», «свой» или «чужой».

— У нас нет альбомов с родословными, — продолжил Крис, теперь глядя прямо в глаза Дани, — но мы помним тех, кто жил до нас. Их запах, силу, выбор. Мы рассказываем о них ночью, у костра в особенные дни. Потому что стая — это память. И если ты здесь, — он повёл плечами, — значит, у тебя будет свой выбор. Потому что никто не попадает к нам случайно. Даже если тебе так кажется.

Он замолчал, и в этой тишине было удивительно спокойно. Будто комната наполнилась дыханием леса: тяжёлым, хвойным, терпким, с нотками чего-то древнего: жертвенного костра, перегретого воздуха над пепелищем, влажной земли, хранящей следы тех, кто прошёл по ней сотни лет назад.

Крис зевнул, прикрыл глаза на миг, позволив себе минуту покоя.

— Уже поздно, — произнёс он, наконец, и голос его теперь был мягким, без напряжения и давящей ответственности, — отдохни. Я провожу тебя, а поговорить мы ещё успеем.

Дани шла за Крисом сквозь ночной лес и чувствовала лёгкую пульсацию в висках, как будто что-то внутри неё пришло в движение: корни нового саженца-знания медленно прорастали в почву.

Видимо, это была судьба — знать немного больше, чем другие, чтобы чувствовать, что граница существует, и при этом понимать — она её уже пересекла.

***

Ужасно.

Именно это слово лучше всего отражало состояние Даниэль. Прошло два дня с её дня рождения, и чем дальше, тем хуже она себя чувствовала. Казалось, будто по ней проехался каток, и не в переносном смысле, а буквально: боль пронизывала каждую кость, будто её тело разобрали по частям и собрали обратно, но кое-как, неуклюже, оставив все трещины на месте.

Сначала она пыталась списать это на переохлаждение, ведь она тогда так долго бродила по холодной, влажной чаще, где воздух был сырой и холодный. Может, просто продуло, думала она, может, обычная простуда... Но теперь эта теория казалась глупой. У неё не было температуры. Ни насморка, ни кашля, ни боли в горле. Ни одного привычного симптома, ни в какой вариации.

Зато была слабость. Сильная, как после болезни, которую пережили без лекарств, на ногах. Было отсутствие аппетита: еда казалась безвкусной. И была эта невыносимая, изматывающая ломота, будто кто-то сжигал её тело изнутри, по кусочкам, не спеша.

Дани чувствовала себя скомканным листом бумаги, который в раздражении смяли и бросили в мусорное ведро, но не попали, и он упал на дорогу. А теперь его носило по проезжей части: по нему проезжали машины, его поднимал ветер, топтали прохожие. И никто не замечал, как нестерпимо больно ни в чём не повинному листу бумаги.

Теперь Дани знала, кто такой Крис на самом деле, а он, в свою очередь, знал, что она встречалась с оборотнем из Сеула, бросившим её без объяснений и оставившим после себя пустоту.

Эта боль не отпускала много дней, съедала изнутри, как ржавчина — медленно, но неотвратимо. И всё же теперь боль от утраты постепенно отступала. Словно Дани, наконец, стало позволено дышать чем-то другим. Потому что вместо прежней раны на первый план вышло нечто другое — взгляд Минхо. Его отстранённость. Его ненависть.

Крис сказал, что не стоит принимать его поведение на свой счёт. Что Минхо всегда был таким: угрюмым, вспыльчивым, грубым. Что, возможно, его раздражение вообще не имеет к ней никакого отношения. Но Дани не верила, потому что каждый раз, когда он проходил мимо, что-то внутри у неё съёживалось. Его взгляд был похож на иглы. Его голос — на лезвие. Он будто видел её насквозь и хотел уничтожить.

А ещё было это странное чувство: что Крис что-то скрывает. Что каждое его слово казалось продуманным, а каждое объяснение — завуалированной правдой. Дани чувствовала это.

В общем, у Дани стало ещё больше вопросов, и была надежда узнать на них ответы, потому что Крис, судя по всему, не собирался отмалчиваться и делать вид, что ничего не произошло.

День прошёл в сером тумане. Тело Дани будто не принадлежало ей, каждая попытка встать с кровати заканчивалась провалом. Даже любимая книга не спасала: строки путались, буквы расплывались, а любимый сюжет сейчас был пустым. Как и сериал, фоново играющий на ноутбуке.

К ночи Дани пересела к письменному столу, где и осталась — распластанная, обессиленная, опустошённая. Штора на окне слегка колыхалась от ночного ветерка, и Дани, не моргая, наблюдала за её движением, как загипнотизированная. Комната погрузилась в полумрак, и только уличный фонарь отбрасывал на потолок колеблющиеся тени.

В груди росло бесформенное, липкое, не имеющее названия чувство. Как будто душа скручивалась в комок, становясь всё меньше и легче, грозясь исчезнуть совсем.

Безысходность. Ощущение полной ничтожности. Хотелось плакать.

Дани не понимала, что именно её разрывает: обида, тревога, одиночество? Может, всё сразу. Она всхлипнула, смахнув влагу под глазами.

— Что за идиотское настроение... — пробормотала Дани, поднимаясь с тяжестью, будто тело за день налилось свинцом.

Желудок заурчал громко, с какой-то отчаянной настойчивостью, будто напоминая Дани, что несмотря на бессилие, уныние и странную внутреннюю пустоту, её тело всё ещё живо. Она выдохнула, слабо усмехнувшись, грустно, без тени веселья.

«Пофиг, что ночь, пока хочется — надо идти», — подумала она. Потому что, кажется, последний раз что-то съедобное попадало ей в рот то ли позавчера вечером, то ли сегодня утром. Всё слилось в одно вязкое, серое время суток, где дни путались, как старые провода на узких улочках города.

Дани медленно поднялась из-за стола. Ноги отозвались ватной тяжестью, но слушались. Всего два шага до двери. Всего два, и, возможно, немного комфорта, немного тепла, немного иллюзии, что жизнь ещё не закончилась, скрасят пустоту в душе. Но едва она сделала первый шаг, как за её спиной послышался звук. Скрип, будто кто-то аккуратно сдвинул мебель или задел ногой ножку стула.

И Дани замерла.

Мир вокруг сузился. Воздух в комнате стал густым, как сироп. Тело перестало ей подчиняться: дыхание сбилось, пульс скакнул вверх, а от затылка по позвоночнику прокатилась волна мурашек. Они скользнули по спине, рассыпались по рукам, будто невидимые пальцы прошлись по коже.

Тепло. Сначала еле ощутимое, как солнечный луч сквозь облака. Потом — сильнее. Импульс, стремительно пробежавший по венам, собравшийся где-то в груди, в солнечном сплетении, где обычно живёт страх. Но это был не страх.

А потом — вспышка. Огненная, обжигающая изнутри, но не болью.

Дани знала, кто стоит за её спиной.

Она не поворачивалась, не дышала, не моргала, только чувствовала всем телом, каждой клеткой присутствие человека, которого она хотела и не хотела одновременно видеть.

Минхо.

Он был здесь. В этой комнате. Стоял совсем близко, и даже если бы воздух не был пропитан его запахом: лесным, терпким, с лёгкой горчинкой дождя, даже если бы она не слышала его дыхания, медленного, контролируемого, — она бы всё равно знала.

Потому что между ними тянулась нить. Невидимая и необъяснимая, но прочная, как металлический трос. И каждый раз, когда он приближался, она чувствовала, как по этой нити пульсирует ток.

Дани стояла, не оборачиваясь, а внутри неё уже бушевало пламя.

Дыхание Минхо коснулось её макушки: тёплое, едва уловимое. У Дани по телу пробежала дрожь, и какое-то время она стояла неподвижно, прислушиваясь к ощущениям, к пульсу, гулу крови в ушах. Время словно застыло, растянулось в бесконечную секунду.

А потом Дани медленно развернулась. И сразу, как удар, встретилась со взглядом Минхо.

Он не изменился за эти дни. Всё такие же тёмные глаза, всё такая же глубина, чёрная, как омут, в который хочется смотреть, даже когда знаешь, что уже уверенно идёшь к его дну. Дани утопала в этом взгляде, не вырываясь, не сопротивляясь. Она погружалась в него с внутренним трепетом и глупой надеждой, что это не навсегда.

Потому что её тянуло к Минхо. Безумно. Необъяснимо. Непоправимо.

Она хотела утонуть в нём. И это пугало до тошноты.

Это притяжение не имело логики. Минхо был незнакомцем, враждебным и опасным, но всё внутри Дани рвалось к нему, как стрелка компаса к северу. Как магнит — мощный, неудержимый, которому она не могла противиться, даже если бы захотела.

Во взгляде Минхо мелькнуло что-то новое. Раздражение, как у человека, который злился на себя больше, чем на кого-либо ещё. Казалось, он не рад этому притяжению. Не рад ей.

— Как ты узнал, где я живу? — прошептала Дани, на выдохе.

Сразу после этого воздух в комнате изменился. Стал плотнее, тяжелее. Всё вокруг — стены, пол, шторы, свет — превратилось в тонкую, полупрозрачную ткань, дрожащую от каждого их движения.

— Тебя мне несложно найти, — произнёс он тихо.

Фраза была простой, но в ней прозвучал упрёк.

Дани сглотнула. Её ладони вспотели. Она смотрела на него, стараясь не дрогнуть, но сердце билось так, будто хотело выпрыгнуть. Минхо закрыл глаза. Вдохнул глубоко, полной грудью, как будто старался успокоиться, а потом снова посмотрел на неё.

И в тот миг пространство комнаты откликнулось. Воздух между ними словно зашевелился, затрепетал, касаясь кожи Дани нежно, едва ощутимо, как ветер. Ласкал пальцы, скользил по запястьям, щекотал щёки. И с каждым прикосновением она слышала звук, будто между ними искрилась молния.

Воздух электризовался.

— Зачем ты пришёл? — спросила она, срываясь на полушёпот, не в силах больше выносить молчание между ними.

Минхо вздрогнул. Челюсть напряглась. Он шумно выдохнул через нос, будто выталкивая из себя признание.

— Ты мне... — голос дрогнул, но он продолжил, чеканя слова, — под кожу залезла. В голове крутишься постоянно.

И всё внутри у неё содрогнулось. Сжалось. Вспыхнуло.

Слова Минхо эхом разнеслись по телу Дани, разлились горячей волной по венам. Она сделала невольный шаг ближе, не в силах остановиться. Всё в ней звенело, как струна, резонировало, и двигало вперёд только одно желание — дотронуться. Коснуться. Хотя бы пальцами. Хотя бы на секунду. Потому что, когда он был рядом, всё внутри успокаивалось.

Касание, невесомое. В области сердца Минхо. Касание, от которого столкнулись две галактики и вспыхнули мириадами умирающих звёзд.

Дани одёрнула руку и прижала ладонь к груди. Внутри всё пульсировало и горело. Её пальцы покалывало, будто она прикоснулась к огню, и тот лизнул подушечки пальцев, оставляя ожоги. До волдырей. До слезающей кожи. До боли, которая... отступала, стоило Минхо поднять на неё взгляд.

И в этом взгляде снова была ночь. Безлунная, беззвёздная. Чёрная. Он смотрел на Дани, и она снова тонула. Снова уходила с головой в эту тьму, не в силах развернуться и выплыть.

Она сделала шаг назад. Дыхание Дани сбилось, словно она бежала несколько километров. И когда она пыталась отдалиться, внутри только сильнее закручивался узел.

Минхо стоял напротив, неподвижный, сдержанный, и всё равно в нём чувствовалась буря. Буря, которая, казалось, вот-вот разрушит всё вокруг. И Дани знала: если он скажет ещё хоть одно слово, если шагнёт к ней, если прикоснётся — она не выдержит.

Потому что она хотела этого.

И боялась.

Минхо дёрнулся, будто кто-то невидимый резко рванул его изнутри, и в ту же секунду воздух вокруг них содрогнулся. Ткань пространства, та самая, невидимая, дрожащая, что висела между ними, натянутая и хрупкая, затрепетала и вдруг взорвалась сотнями крошечных электрических разрядов. Они разлетелись в стороны, вспыхнув, будто светлячки в панике, и исчезли.

А искры, что вылетели из пальцев Дани, будто жили собственной жизнью. Они проложили путь сквозь воздух, коснулись тела Минхо, прожигая его грудную клетку, и осыпались вниз, как горящие гранатовые зёрна, ложась в самое сердце. В его сердце.

Минхо резко вдохнул. Воздух стал плотным, как вода. Его тело напряглось, он мотнул головой, сделал шаг назад и отвернулся.

— Зачем ты приехала? — выплюнул он, и его голос дрогнул. — Зачем ты появилась у нас в тот день? — бросил он, уже громче, шагая по комнате, как загнанный зверь. — Зачем я тебя увидел? Зачем?

Каждое новое «зачем» становилось тяжелее, злее, как пуля, выпущенная из уст, но летевшая не в Дани, а в него самого.

А Дани стояла, прижав руку к груди, к тому месту, где всё ещё пульсировала искра — последствие их столкновения. Она смотрела, как он мечется, и чувствовала: это не гнев. Это страх. И боль.

Последнее «зачем» сорвалось с его губ почти беззвучно, шёпотом, в котором не было ни сил, ни смысла, только пустота.

Он остановился, задрал голову, и тончайшая ткань пространства, что ещё держалась вокруг них, вдруг рухнула. Как лоскуты выцветшего шёлка, она осыпалась к ногам Минхо и рассыпалась по полу, превращаясь в паутину. Безжизненную. Разрушенную.

А потом и он сам будто подкошенный рухнул на колени.

Дани сделала шаг вперёд.

— Ты в порядке? — спросила она, голос её дрогнул, неуверенный.

— Не подходи, — процедил он сквозь зубы, вставая. Он не смотрел на неё. — Я не хочу этой долбанной одержимости. — Минхо медленно повернулся к ней лицом. И каждое последующее слово было ударом. Точным. Ровным. Безжалостным. — Я. Не. Хочу.

Эти слова вонзились в сердце Дани огромными ржавыми гвоздями. Медленно. Глубоко. Она стояла, как статуя, несколько долгих секунд. А потом ноги подкосились, и она бесшумно опустилась на пол. Слёзы появились неожиданно. Они не текли бурно — просто медленно заполняли глаза, стекали по коже и собирались на подбородке, капля за каплей.

И в эту минуту Дани была благодарна лишь одному: что отец до сих пор не вернулся. Что никто не увидит её такой. Сломанной. Уязвимой. Разбитой.

«Почему так больно? » — думала она, закрыв ладонями лицо. Почему его слова, эти три простых слова, болят так, как будто он вырвал из неё что-то важное?

***

Минхо, подойдя к подоконнику, затаился в напряжённой тишине, на мгновение зажмурившись, словно ослеплённый светом.

По телу прошла волна дрожи, острая, болезненная, как ток от оголённого провода: от затылка до лопаток, по позвоночнику вниз, цепляя нерв за нервом, пробуждая волка внутри. Минхо стоял, склонившись вперёд, каждый мускул вибрировал от напряжения, и всё же это было ничто по сравнению с тем, как в него въедался её запах: тонкий, солоноватый, с еле уловимой ноткой грусти.

Он чувствовал её, и волк, затаившийся в глубине его существа, выл тихо, требовательно, и толкал изнутри к действию.

«Встань. Подойди. Возьми».

Но Минхо не поддался.

От одного присутствия Дани становилось слишком хорошо. Минхо чувствовал, будто каждая косточка в его теле была сломана до этого момента, и сейчас, рядом с ней, они сами по себе срастались, словно биение её сердца накладывало целительную повязку на его внутренние раны. Он глубоко вдохнул и сдавленно, с облегчением выдохнул.

И тогда, глубоко в сознании, требовательно прозвучало:

«Моя».

Это ощущение было законом, проговорённым и зафиксированным за пределами воли. Это слово, как тёплый мёд, растекалось по телу Минхо, оставляя после себя сладкую, невозможную боль. Оно было лекарством и проклятием одновременно. Оно исцеляло, собирало по кусочкам то, что казалось давно рассыпавшимся. И Минхо признал: не видеть Дани было мукой. Настоящей, от которой скручивает пальцы, сковывает грудь и невозможно уснуть.

Минхо продержался всего два дня. Два коротких дня, в течение которых каждая минута ощущалась как пытка. Он сопротивлялся волку, его желанию и мысли, но в какой-то момент, наизнанку вывернутый от бессилия, допустил мысль: просто взгляну издалека, просто удостоверюсь, что с ней всё хорошо.

Только мысль.

А в следующий миг он уже оказался у её дома. И не смог остановиться, потому что инстинкт, волк, — всё в нём толкало в одну сторону. К Дани.

Минхо стоял к ней спиной, едва сдерживая себя, чувствуя, как каждая её эмоция обрушивается на него: её удивление, обида, растерянность. И волк внутри рычал. Ему не нравилось, что она чувствует, он злился, он страдал, и Минхо, стиснув зубы, усилием воли заставил зверя отступить на миг. Этот миг был его спасением.

Мир дрожал. Пространство вибрировало. Всё внутри рвалось к Дани, но Минхо удержался. Он запрыгнул на подоконник и растворился в темноте улицы. А внутри всё снова разрывалось. Только теперь не из-за отсутствия Дани, а из-за того, что он вкусил её близость... и ушёл.

Минхо бежал.

Земля, казалось, ускользала из-под ног, едва касаясь подошвы обуви: вязкая, живая, пружинящая, как натянутая тетива, готовая лопнуть от каждого его движения. Воздух врывался в лёгкие с такой силой, будто хотел выжечь изнутри всё, вытравить мысли и чувства. Деревья мелькали стражами, сторожащими границу между тем, кем он был, и тем, кем становился.

И он бежал, но волк, тот, что жил в нём, не отставал. Он был частью этого бегства, и в этом заключалась главная мука: нельзя убежать от себя, когда ты сам и есть тот, кто гонится.

Чёрт. Зачем он пришёл? Зачем смотрел ей в глаза? Зачем снова дышал тем же воздухом, что и она?

Минхо не знал ответа. Он просто сорвался. Он не выдержал. И снова почувствовал, как внутри что-то рвётся, будто старая рана, плохо сросшаяся, снова разошлась по шву.

Она — его. Эта девчонка. Она чужая, но его.

Рычание сорвалось с губ неосознанно. Мысль об импринтинге жгла изнутри, как кислота, разъедающая всё, что ещё оставалось в нём личного и свободного. Это чувство не было выбором или желанием Минхо. Оно было приговором.

Он не хотел, не просил, не выбирал.

Крис говорил, что это путь стаи, что их связи — это не слабость, что импринтинг — благословение, сила, глубинный зов крови. Но Минхо не хотел его слушать.

Слово «связь» отзывалось в нём отвращением. Как, чёрт возьми, он должен был это принять, когда всё внутри протестовало? Минхо любит Лиён и никакая Дани не нужна ему была, как вообще его мир так легко перевернулся?

Дани...

Имя вспыхнуло, как искра, и тут же стало пламенем.

Минхо зарычал громко, зло, и лес отозвался эхом, испуганным, настороженным. Эхо пронеслось между стволами, зацепилось за ветки, и всё вокруг на мгновение застыло.

«Прекрати».

Он не должен был думать о ней. Она — слабое место. Яркая, тревожная, светящаяся точка, в которую волк тычется снова и снова, как в рану, которая не заживает.

Но её запах...

Он всё ещё стоял в ноздрях. Он въелся в его память, в дыхание, и даже лес, дождь и горный ветер не могли вытеснить его.

Минхо зарычал ещё раз, от злости и бессилия, затем резко сбавил скорость и сильным, отточенным прыжком оттолкнулся от склона и взмыл в воздух. В этот момент тело его изменилось.

Волчья шкура вспыхнула серо-чёрной волной, кости под кожей изогнулись, и Минхо, застыв на миг в прыжке, взвыл от боли. В следующую секунду он врезался в ночь уже в волчьем обличии. Он мчался сквозь лес, срывая листья, ломая ветки, оставляя за собой следы. Он поднимался вверх, туда, где вершины горы Сораксан разрывали небо своими чернильными зубьями, а ветер пел голосами древних, забытых духов.

Только здесь он чувствовал, что может ещё быть собой. Только здесь можно было унять дрожь в теле.

В ноздри внезапно забился грязный, влажный запах, похожий на гнилые корни деревьев. Он был волчий — да, но не принадлежал стае Минхо.

Враг.

Это было первобытное ощущение, которое невозможно объяснить и проигнорировать: запах чужаков резонировал в сознании, сбивая с ритма, вбивая тревогу прямо в позвоночник.

Минхо рванул в сторону резко. Мышцы напряглись, когти глубоко вошли в землю, оставляя на влажной почве борозды. Он скользил между деревьев и через миг выдохнул долгий, громкий рык, наполненный зовом, предупреждением, которое пронеслось по лесу, сорвав тишину с веток.

Это был сигнал для стаи. Он не справится один.

Из рваных теней между деревьями, будто из прорех в ткани ночи, выскочили трое. Один — чёрный, как выжженная кора, с глазами, в которых ничего не отражалось. Второй — песочного оттенка, большой, массивный. Третий — бледно-серый, худой и поджарый.

Они не бросались наобум, а методично окружали. Это были изгнанники, волки без стаи. Минхо зарычал, расправляя плечи, шерсть встала дыбом, как копья. Он опустил голову и медленно двинулся по кругу, не выпуская ни одного из волков из поля зрения. Волк в нём ревел, в груди клокотало.

Первый бросок был внезапным, как выстрел: чёрный волк вылетел из тьмы, целясь в горло, но Минхо ударил грудью, столкнулся лоб в лоб, и клыки его вонзились в шею нападающего. Плоть разошлась, хлынула тёплая кровь, с хрустом треснули рёбра, и тело отлетело куда-то вперёд, но уже в следующее мгновение вторая тень была рядом.

Слишком близко и быстро. Минхо не успел отреагировать вовремя. Удар пришёлся в живот, острые зубы вонзились в шею сбоку, сомкнулись, и всё потемнело на секунду. Он задыхался, но с яростным рыком взмахнул лапой, ударил по глазам нападающего, разорвал захват. Отпустил и снова встал.

Но их было трое на одного. И каждый двигался точно и технично.

Минхо знал эти движения. Это были волки, которые тренировались не для охоты, а для уничтожения. И сейчас каждый шаг, каждый прыжок был направлен не на устрашение, а на убийство.

Он отступил, и в этот миг третий, самый тяжёлый, ударил сзади. Удар, резкий, сметающий с ног пришёлся в бок. Минхо взвыл, качнулся, лапы подогнулись, и он упал. Укус в загривок, в лапу, в другой бок. Его хладнокровно и методично разрывали на куски. И Минхо слышал собственный хрип, но пытался встать. Снова. И снова. Лапы не держали, тело ломило, как в ту самую ночь, два дня назад, когда он впервые понял, что Дани рядом.

И тогда, сквозь боль, лязг клыков и затихающий мир, Минхо почувствовал её.

Он увидел усталые, грустные глаза Дани, будто она ждала его, и мысль больно ужалила затухающее сознание: он не мог умереть. Он должен бороться, но тело уже не слушалось. Мир медленно угасал. В ушах гудело, в пасти стоял вкус крови.

Грохот, как раскат грома, сорвавшийся с небес, пронзил пространство, и могучий рык, от которого деревья задрожали, разорвал воздух в клочья. Один из нападавших волков отлетел в сторону, второй заскулил, третий — рванулся назад.

Это был Крис. Он встал щитом над телом Минхо, как древний дух гор. Массивный, яростный, с глазами, горящими, как два солнечных диска на фоне ночи. Минхо увидел его, и в следующее мгновение провалился в темноту. Но в ней не было пусто, в ней было её лицо. Дани.

И обессилевший волк внутри Минхо упорно повторял: они должны вернуться к ней. Они должны...