В одной упряжке
Знаете, как это бывает? Когда ты сто раз говоришь «нет», но внутри уже понимаешь, что скажешь «да». Вот и я.
Корнеев долбил меня два дня без передышки.
Прямо как этот мерзкий будильник, который орёт с утра, пока ты не встанешь и не швырнёшь его об стену.
«Давай к нам, Левченко, ты нам нужна». «Ты этих барыг расколешь быстрее, чем я успею кофе налить». «Не будь дурой, у нас и так половина отдела — безмозглые псы».
Он прав.
Эти ублюдки с «Серыми» давно у меня занозой в горле сидят. Если я могу помочь вычистить этот гной — пусть. Плевать. Лишь бы потом спать спокойно.
Ближе к вечеру я запихнула всё своё богатство в картонную коробку — кружка, пара ручек, блокнот с криво вырванными листами и старая фотка, где отец смеётся, а я маленькая рядом, в его куртке.
Вот и весь мой хренов «личный уголок».
Когда я вошла в новый кабинет, первым, кого я увидела, был, конечно же, этот пёс.
Саша сидел, закинув ноги на соседний стул, и вертел в руках пластиковый стаканчик с кофе. Увидел меня с коробкой — и у него лицо так и перекосило от радости.
Ну давай, радуйся, дурак.
— Только попробуй, — буркнула я ему под нос, ещё ничего не сказав, а он уже открыл рот. — Скажешь «Снежка» — вливаю тебе кофе в ухо.
Он расхохотался, зубы блестят — идиот довольный, будто Новый год ему подарили.
А мне внутри даже не бесит. Ну чуть. Но тепло.
Чёрт тебя побери, Парадеевич.
За его спиной — двое. Новенькие.
Девчонка — Каролина. По взгляду видно — та ещё стерва, но в хорошем смысле. Знает, чего хочет. Если придётся, перегрызёт горло и даже ресницу не поведёт.
А теперь парень по имени Андрей, он стоит передо мной, как шкаф под два метра, плечи шире дверного проёма, руки, как два обрубка дуба. Сразу видно — железо любил таскать. По слухам, когда-то был кандидатом в мастера по боксу или борьбе, или и там и там. Потом ушёл — сказал, что «теперь хочу бить не грушу, а тех, кто людей травит». Чёрт возьми, я ж его до этого раза три Антоном называла. Ну и ладно. Не обидится.
Наркота — дерьмо, которое я ненавижу всеми костями. Эти крысы вечно лезут сквозь щели, подкупают, прячутся, шепчутся по подворотням. Если я могу закрыть им кислород — я это сделаю.
Плевать, кто будет рядом.
Даже если рядом — этот идиот с перемотанной башкой и взглядом, от которого хочется либо ржать, либо бить.
Может, в этот раз получится сделать правильно. Может, получится хоть чуть-чуть вычистить этот вонючий город.
А если нет — ну, блядь, хоть попробую.
Весь оставшийся вечер — и пол ночи к чёртовой матери — я просидела над сводками. Бумажки, фотки, списки телефонов, схемы маршрутов — всё в одну кучу. Если уж полезла в это болото — надо хотя бы знать, в чём утонешь.
Конечно, не одна.
Парадеевич устроился на старом кожаном диване у стены. Сначала ходил туда-сюда, бубнил под ухо:
«Адель, отдохни, ты же сдохнешь тут», — а потом отрубился.
Лежит, растянувшись, губа приоткрыта, волосы в разные стороны, башку перемотал, как партизан. Куртку мою прихватил — и спит, зараза, храпит так, что дрожат папки.
Героический сторож. Боится, что меня кто-то выкрадет, пока я тут в бумажках копаюсь.
Сам спит, как убитый. Ну и спи, Господи с тобой.
Я выпрямилась, потёрла глаза. За окном уже под утро. Город где-то там дышит, кто-то бухает по дворам, кто-то чешет крыши. А мы — тут.
Корнеев хотел команду? Получил.
Глянула на диван — Парадеевич чуть шевельнулся, что-то пробубнил во сне, лбом упёрся в подлокотник.
Не знаю, зачем он тут остался. Может, правда верит, что если я тут сдохну от этих бумажек, он меня реанимирует.