Глава 14. Грязные носки и чистое счастье
Выходные в особняке Банчана превратились в священный ритуал. С пятницы вечера по воскресенье няня получала законный отгул, и огромный, некогда безмолвный дом переходил в единоличное владение Банчана и Соён. Эти два дня были их личной вселенной, где не было места бизнесу, звонкам и теням прошлого.
В эту субботу Банчан разбудил Соён не будильником, а запахом свежеиспеченных блинчиков, которые он, после трех неудачных попыток и перепачканного фартука, все же смог приготовить. Они завтракали на кухне, за большим деревянным столом, а не в столовой с ее блестящим парадным гарнитуром. Соён, в своих пижамках с единорогами, рассказывала ему о сне, а он слушал, забыв о кофе.
Потом была прогулка в парке. Не в том, где он когда-то вел свои мрачные дела, а в большом, солнечном, семейном парке. Банчан, одетый в простые джинсы и свитер, а не в дорогой костюм, катал Соён на карусели. Он держал ее за талию, пока она визжала от восторга, и его собственное лицо расплывалось в широкой, непринужденной улыбке. Он покупал ей сладкую вату, и они смеялись, когда липкие нитки оставались у нее на носу и щеках.
Вечером, после ванны, они устроились в его кабинете, но не за рабочим столом, а на огромном диване, под мягким пледом. Соён принесла свою любимую книгу сказок.
—Почитаешь про принцеву? — попросила она, устраиваясь у него под боком.
—Про какую именно? — спросил Банчан, открывая книгу.
—Про ту, которая нашла своего папу, — просто сказала Соён, глядя на него своими большими, серьезными глазами.
Банчан замолчал на секунду, сглотнув комок в горле. Затем он начал читать. Его голос, привыкший командовать, теперь был тихим и выразительным. Он делал разные голоса для героев, и Соён заливалась смехом. Когда сказка закончилась, и девочка начала засыпать, она прошептала:
—Мне нравится, когда ты читаешь. Ты самый лучший чтец на свете.
Он сидел неподвижно, боясь пошевелиться, чтобы не спугвать этот хрупкий миг. Ее доверие, ее чистая, безоговорочная любовь были для него даром, которого он не заслуживал, но который принял всем своим израненным сердцем. В эти выходные дни он был не Банчаном, грозным боссом подполья, а просто папой. И это было самым сложным и самым прекрасным, что он когда-либо делал.
---
В полной противоположности этому идиллическому миру, в своей захламленной квартирке, Джисон снова пытался вернуться к своему расследованию. После истории с Сынмином он чувствовал себя профессионально опустошенным. Крупнейшая рыба ускользнула, а он остался с носом. Он сидел за столом, покрытым распечатками, старыми заметками и кружками с засохшим кофе, и пытался найти новый угол, новую ниточку.
«Банчан… детский дом… официальное усыновление… — бормотал он себе под нос, строча на листке. — Почему? Что заставило акулу превратиться в благотворителя? Раскаяние? Или прикрытие? Может, ребенок — это часть какой-то более крупной схемы?»
Его журналистский нюх, притупленный страхом, снова начинал шевелиться. Он начал рыться в базах данных, искать связи между детским домом и бизнес-империей Банчана. Азарт постепенно возвращался. Он уже представлял себе разоблачительную статью, которая вернет ему репутацию.
Внезапно оглушительный звонок разрезал тишину. На экране телефона, как приговор, горело слово «МАМА». Джисон вздохнул и взял трубку.
—Алло, мам, я в процессе, — начал он, стараясь сохранить деловой тон.
—В процессе чего? В процессе разведения свинарника? — пронзительный голос в трубке не сулил ничего хорошего. — Я заходила к тебе сегодня утром, пока ты храпел! Комната — позорище! А носки! Эти твои вонючие носки под кроватью! Я их палкой от швабры выковыривала! «Ты когда последний раз полы мыл? У тебя там уже грибница прорастать начала! И носки эти сразу в стирку, а то я их сама выброшу, вместе с твоими „секретными документами“!»
Джисон закрыл глаза, чувствуя, как весь его журналистский запал разбивается о быт.
—Мам, это важные материалы!
—«Важнее чистоты? Важнее здоровья? Ты мне вчера жаловался, что голова болит! А ты посмотри, чем ты дышишь! Пыль, микробы, а еще от этих твоих распечаток чернилами пахнет — яды одни!»
Она не унималась. Джисон слушал ее двадцатиминутную тираду о вреде беспорядка, о важности проветривания и о том, как его отец, царство ему небесное, всегда клал носки в корзину для белья. К концу разговора от мыслей о заговорах и тайнах не осталось и следа. Осталось лишь стойкое желание пропылесосить.
— Хорошо, мам! Хорошо! Сейчас же все уберу! И носки постираю!
—«Смотри, чтобы я больше не находила под кроватью „следы преступления“! И молока купи! Обезжиренного!»
Джисон бросил телефон на стол. Он посмотрел на свои заметки, на фотографию Банчана. Великий и ужасный босс, усыновивший девочку. А он, Джисон, гроза коррупционеров, был вынужден отложить расследование из-за грязных носков. Ирония судьбы была горькой и неоспоримой. С вздохом поражения он встал и пошел за пылесосом. Тайны мира могли и подождать. А вот маминого гнева — нет.