Мой личный ворон

Три дня Банчан не появлялся в детском доме. Он не звонил, не давал о себе знать. Но это молчание было не от сомнений, а от глубочайшей, выстраданной внутренней работы. Он закрылся в своем кабинете, отключив все телефоны, кроме одного. Он перебирал старые фотографии, не только Соры, но и свои собственные, детские. Он смотрел на мальчика с беззаботной улыбкой, каким он был до трагедии, и пытался найти к нему дорогу назад.

Он понимал, что не может прийти к Соён с душой, полной пепла. Ей нужен был не благодетель, не холодный спонсор, а человек. И он отчаянно пытался откопать в себе того человека.

На четвертый день он сел в свой автомобиль и поехал, не предупредив директора. Он хотел увидеть ее без подготовки, без парадной суеты. Естественной.

Когда его машина остановилась у ворот детского дома, воспитательница, дежурившая на крыльце, заметно всполошилась. Но Банчан лишь молча кивнул и направился прямо в игровую комнату. Он знал, где ее искать.

Соён сидела на том же месте, у окна. Но на этот раз она не рисовала. Она внимательно, с серьезным видом рассматривала картинку в старой потрепанной книжке-сказке. Банчан остановился в дверях, наблюдая за ней. Ее концентрация, маленькая морщинка на переносице — все это было до боли знакомым.

Он подошел и так же, как в прошлый раз, присел на корточки рядом.
—Здравствуй, Соён.

Девочка подняла на него глаза. В них не было страха, лишь легкое удивление и любопытство.
—Здравствуйте. Вы вернулись.
—Вернулся. — Банчан сглотвал комок в горле. — Я думал о тебе. Все эти дни.

Он помолчал, подбирая слова. Казалось, все сложные речи, все сделки на миллионы не шли ни в какое сравнение с трудностью этого разговора.
—Соён… я хочу забрать тебя отсюда. К себе домой. Хочу стать твоим… папой. — Он произнес это слово, и оно прозвучало странно и непривычно. — Я знаю, что я не идеальный человек. У меня за спиной… много ошибок. Но я хочу попробовать. Попробовать стать хорошим. Для тебя. Я буду очень стараться.

Он смотрел на нее, и в этот момент с него спала вся броня, вся маска могущественного и грозного Банчана. Остался просто мужчина средних лет, напуганный и одинокий, умоляющий о шансе.

Соён внимательно слушала, не отводя взгляда. Потом она медленно закрыла книжку, отложила ее в сторону и поднялась с пола. Она сделала шаг к нему, потом еще один. И вдруг обняла его за шею, прижавшись щекой к его щеке. Ее объятия были мягкими, теплыми и безоговорочно доверчивыми.

— Хорошо, — тихо прошептала она ему на ухо. — Я тоже постараюсь быть хорошей.

Банчан замер. Его тело напряглось от неожиданности, а потом расслабилось. Он осторожно, почти с благоговением, обнял ее маленькую, хрупкую спину. По его щеке скатилась тяжелая, мужская слеза. Он не помнил, когда плакал в последний раз. Возможно, никогда. Впервые за долгие годы он почувствовал не тяжесть, а невероятную, оглушительную легкость.

---

В своем убогом кабинете, пропахшем старым кофе и сигаретным дымом, Джисон строчил заметки. Но это были уже не материалы для сенсационной статьи. Это были черновые наброски, поток сознания человека, который пытался осмыслить произошедшее.

«Тема закрыта. Банчан. Глаза пустые. Опасно. Но почему? Что изменилось? Сынмин исчез из поля зрения. Никаких утечек. Хёнджин молчит. Как в воду канул. Что-то произошло. Какая-то тихая сделка. Непостижимо. Самый крупный скандал сезона испарился в никуда. Кто-то заплатил? Или пригрозил? Банчан… он выглядел иначе. Не как убийца. Как… проигравший? Или наоборот, выигравший не по дням азарта? Нужно копнуть глубже. Но осторожно. Очень осторожно. Опасно для жизни. Но черт возьми, интересно…»

Он откинулся на спинку стула, закурил. Азарт журналиста боролся в нем с инстинктом самосохранения. Пока побеждал инстинкт. Но он знал — рано или поздно любопытство возьмет верх. Оно всегда брало.

---

Пентхаус Сынмина тонул в сумерках. Последние лучи солнца догорали за панорамными окнами, окрашивая стены в багровые и золотые тона. Тишина здесь была иной — живой, наполненной не страхом, а ожиданием.

Сынмин стоял у окна, наблюдая, как зажигаются огни города. Он чувствовал себя заново рожденным. Каждая клетка его тела пела от освобождения. Дверь открылась беззвучно. Он не обернулся. Он знал, кто это.

Шаги Чанбина были тихими, но уверенными. Он остановился в паре шагов от него. Сынмин почувствовал его тепло, его дыхание у себя за спиной.

— Ты свободен, — тихо произнес Чанбин. Это был не вопрос, а констатация факта, полная неверия.
—Мы свободны, — поправил его Сынмин, медленно поворачиваясь.

Их взгляды встретились. В глазах Чанбина не было привычной льдистости. Там бушевал огонь — голода, страсти, невысказанных слов и сброшенных оков. Он больше не был Вороном, охраняющим свою добычу. Он был просто Чанбином. Мужчиной, стоящим перед другим мужчиной.

Он протянул руку и коснулся пальцами щеки Сынмина. Прикосновение было шершавым, но на удивление нежным. Сынмин прикрыл глаза, прижался к его ладони. Это был первый раз, когда он允许 себе прикоснуться к нему без мыслей о смерти.

— Я не знаю, кто я теперь, — прошептал Чанбин, его голос дребезжал. — Без этой работы… без этой цели…
—Ты — тот, кто спас меня, — перебил его Сынмин, открывая глаза. — Не пулей. А тем, что остался человеком.

Он сам сделал шаг вперед, сокращая расстояние между ними до нуля. Их губы встретились не в яростном, отчаянном поцелуе, как в парке, а медленно, исследующе. Это было прикосновение, полное вопроса и ответа одновременно. Дрожь пробежала по телу Сынмина, но это была дрожь не от страха, а от нарастающего, всепоглощающего желания.

Чанбин ответил с той же неторопливой страстью. Его руки скользнули по спине Сынмина, прижимая его к себе так плотно, что между ними не оставалось места для воздуха, для прошлого, для всего мира. Они дышали друг другом.

Они двинулись в сторону спальни, не размыкая поцелуя, срывая с себя одежду, как ненужные покровы, скрывавшие их истинные «я». Каждое прикосновение было клятвой. Каждый вздох — отпущением грехов.

На простынях его огромной кровати, в полумраке, освещенном лишь огнями города, они нашли друг друга. Не было боли, только нарастающая, неистовая волна наслаждения, смывающая всю грязь, весь ужас, всю усталость. Крики Сынмина были не криками отчаяния, а песней освобождения. А низкие стоны Чанбина — молитвой человеку, который вернул ему душу.

Они познавали тела друг друга с жадностью умирающих, жаждущих глотка жизни. Шрамы на теле Чанбина, следы его прошлой жизни, Сынмин покрывал поцелуями, как будто мог их исцелить. А Чанбин в ответ ласкал идеальную кожу Сынмина, сметая прикосновениями призраков тех, кто хотел ею обладать.

Когда волны страсти наконец отступили, они лежали сплетенные, покрытые испариной, дыша в унисон. Телесность происшедшего была лишь верхушкой айсберга. Гораздо важнее было то, что произошло между ними на уровне душ. Они смотрели друг на друга в темноте, и в их взглядах было понимание, которое не нуждалось в словах.

Сынмин прижался лбом к его плечу.
—Останься, — попросил он просто. — Сегодня. И завтра. И после.

Чанбин не ответил. Он просто крепче обнял его и закрыл глаза. Ему некуда было идти. И некуда было спешить. Впервые в жизни он был именно там, где хотел быть. Впервые за долгие годы он чувствовал не холод стали в руке, а тепло другого человека. И это тепло было страшнее и желаннее любой опасности, которую он знал. Оно было настоящим. И оно стоило того, чтобы жить.