Портреты

Сегодня в пожаре наша бригада потеряла ребенка. Я сижу в холле больницы, но мыслями стремлюсь оказаться в своей квартире и смыть с себя этот день. Светлые стены зоны ожидания давят на мозг и глаза, хочу спрятаться в темноте. Поднявшись со своего места, в который раз прохожусь вдоль стены, осматривая информацию об оказании первой медицинской помощи, развешенную на уровне человеческих глаз, для меня эти стенды абсолютно не несут никакой пользы. Уже пять лет я служу в пожарной охране Нью-Йорка, Бруклинское пожарное управление давно стало моим вторым домом, но, кажется, к смертям невозможно привыкнуть никогда. Вот и сегодня беда пришла, откуда не ждали. Мы даже не рассматривали вариант того, что можем не успеть спасти ребенка, никто даже не смел, подумать о таком. Но когда мы вошли, крыша постройки просто обрушилась и под завалами я и мои коллеги обнаружили четырехлетнюю девочку, которая спала, когда началось возгорание и слишком поздно позвонила в 911. Сделать что-либо было уже нельзя.
Я вспомнил свой первый вызов. Дым, заполняющий воздух, и сердце, бешено колотящееся в груди. Тогда я не знал, чего ожидать. С годами эти чувства затерялись среди ежедневной рутины, но вот сегодня они вернулись с удвоенной силой. Но именно эти моменты сделали меня тем, кем я стал. Поставив локти на колени я поддерживаю свою голову, мне предстоит дождаться, когда закончится смена моей матери в этом госпитале. И потому, просто сижу, мечтая о горячем душе и свежей постели. По коридорам без конца снуют медработники и другие люди. Какая-то девушка здоровается со мной, я киваю головой, приветствуя ее. Но даже не могу вспомнить, кто она такая. Должно быть какая-то из медсестёр работающих с моей матерью.

– Принести тебе воды? – спрашивает она.

– Нет, спасибо. Я в порядке.

Неужели я выгляжу, как человек, который не в состоянии сам дойти до кулера или вендингового автомата?

– Уверен? – наседает она: – Ты бледноват.

Меня начинает слегка раздражать ее излишнее беспокойство:

– Абсолютно. Могу и сам о себе позаботиться.

Плеча коснулась рука, вынуждая обернуться:

– Милый, – мама улыбается и похлопывает меня по плечу: – Как ты?

– Бывало и лучше, – отвечаю, вставая с насиженного места.

– Могу я задать тебе еще один вопрос?

– Да, конечно, – я не настроен сейчас на беседы, но лучше бы матери этого не знать.

– Не хотел бы ты взять небольшой отпуск? Выглядишь уставшим. Мог бы слетать на Аляску.

Она согревает меня взглядом, что редкость, приглаживая большим пальцем пластырь, скрывающий царапину на моем лбу. Вспоминаю, как после моей первой смены, я пришел домой, мама сидела на кухне и, отложив вилку, произнесла:

– Почему ты не можешь выбрать более безопасную профессию?

Я был полон гордости за себя, но когда поделился с мамой своей радостью, она только покачала головой:

– Ты понимаешь, что происходит в этом мире? Это не игра.

Я тогда не смог найти слов, чтобы объяснить ей, почему это важно для меня да и теперь не могу. Единственное во что я уверовал, что больше никогда не хочу заслуживать ее одобрения. Иногда эта женщина может быть просто любящей матерью, без требований и условностей, которые она сама себе выдумала: не обнимать и не целовать взрослых сыновей прилюдно. Не показывать чувств, не разговаривать так, чтобы все вокруг поняли, что она говорит со своим ребенком. И еще много чего, что я вряд ли смогу когда-нибудь понять или хотя бы объяснить для себя. Воспоминания о севере приятно согрели душу.

– Мама, – приобнимаю родительницу за плечо: – Ты знаешь, как я люблю Аляску. Мне стоило бы подарить ей самую искреннюю улыбку, но сил нет, даже ответить на вопрос. Хочется как можно скорее покинуть стерильные стены и атмосферу тоски: – Мы могли бы поговорить об этом не сегодня? – спрашиваю, на всякий случай, чтобы не обидеть мать, оставляя без ответа, она сочувствующе кивает:

– Само собой, дорогой.

Вместе мы выходим на парковку у больницы около десяти вечера, уже смеркается. Скоро заканчивается август и погода душная, как перед дождем. Я пытаюсь нащупать ключ от машины в кармане своих джинс, но понимаю, что его нет.

– Чёрт! – только этого не хватало: – Подожди меня здесь, – снова обращаюсь к маме.

Направляюсь обратно в холл, почти бегом и по дороге сталкиваюсь с кем-то, кто спешит, видимо, не меньше чем я. От столкновения с незнакомца падет капюшон - это девушка. Она поднимает на меня взгляд:

– Боже, прошу прощения, – растерянно извиняется, повторяя снова: – Извините, я такая неловкая, я вас не заметила.

Мне не вымолвить ни слова. На секунду показалось, что мне снова двадцать один, будто я стою в той гостиной в Орландо и смотрю в глаза портрету Эмилии из прошлого. Все мое изумление встало комом где-то в районе солнечного сплетения, причиняя какую-то странную, фантомную боль.

– Не стоит, – кое-как выдавливаю из себя несчастные несколько букв.

– И всё равно, извините, налетела на вас, как сумасшедшая.

– Это вы меня простите, немного тороплюсь, – говорю это, а сам не могу и сойти с места, чтобы пропустить ее и дать возможность уйти туда, куда она так спешила. В то же мгновение рядом с нами возникает женщина и берёт девушку по локоть.

– Всё в порядке? – врывается отдаленно знакомый голос, перевожу взгляд на неё. Афина.

– Афина, добрый вечер.

– Здравствуй, как прошла смена?

Эмилия стоит рядом, но помешать разговору не спешит.

– Сказать честно, хреново, сегодня в пожаре погибла девочка, Элисон Морган, четыре года. Слышала?

– Да, это грустно. Сочувствую тебе и твоим коллегам, это всегда тяжело.

Даю себе установку замолчать, поняв, что вдруг разоткровенничался:

– Мама ждёт на парковке, мне нужно найти ключ, кажется, он выпал в холле, – ловлю себя на мысли, что снова смотрю на девушку с портретов, но ее взгляд устремлен в пол.

– Это я приняла этот вызов, – вдруг произносит Эмилия, её голос становится дрожащими, девушка шмыгает носом и продолжает свой монолог: – Девочка просто пропала в какой-то момент, я больше не слышала ее.

В красивых, синих глазах застывают непрошеные слёзы, и одна из них стремится сбежать вниз по щеке, но девушка быстро смахивает ее рукавом черной худи, снова устремляя взгляд куда-то на плитку под ногами.

– Подождите вместе с мамой на улице, я отыщу пропажу и отвезу вас домой.

Мы расходимся в разные стороны. Мне надо выдохнуть, но я больше не тороплюсь, направляюсь в зал ожидания и наклоняюсь к тому креслу, где сидел, под ним смиренно ожидает потеря. Что ж, значит едем. Выйдя из дверей клиники, понимаю, что дождь все-таки начался, ускоряю шаг, чтобы не заставлять дам мокнуть. Поравнявшись с ними, произношу:

– Извините, пришлось немного задержаться, не мог найти, – нажимаю на кнопку на брелке и, открыв заднюю дверь, приглашаю Афину и Эмилию сесть в машину. Взгляд, которым сверлит меня моя родительница невозможно не заметить. Она подмечает даже малейшие изменения в моем настроении.

– Что-то произошло, Феликс?

Моё волнение меня выдало. Я сам не знаю, почему волнуюсь, но чувство, будто что-то должно измениться с этой минуты заставляет немного задуматься.

– Нас ждут, мама, не будь такой не вежливой.

Приходится выдавить из себя самую искреннюю улыбку, на которую только я мог быть способен. Открываю дверь, и мама забирается на пассажирское сиденье моего Доджа. Кажется, что стоит завести двигатель, неловкость от этого молчания, наполнившего салон автомобиля пропадёт. Почему меня вообще стало волновать это? Раньше никогда не смущало ехать молча, кого бы я не вёз. Тишину нарушает Афина. Господи Иисусе, как же я ей благодарен!

– Как думаешь, Оливия, инцидент с гибелью девочки сегодня можно было избежать?

Мама оборачивается в кресле, чтобы взглянуть на свою подругу:

– Думаю всего можно избежать, когда рядом есть ответственные взрослые.

Совесть больше не дает мне права молчать:

– Когда я вошёл в дом, обрушение уже произошло. Девочка спряталась под столиком в гостиной. Найди мы её быстрее, возможно, у неё был бы шанс, – говорю негромко, потому что не верю в это. Шанса уже не было. Выглядит так, как будто я оправдываюсь. А я и оправдываюсь.

– Это я не смогла удержать её на связи, – вдруг произносит Эмилия.

Я чувствую, что она всё еще плачет, бросаю взгляд в зеркало заднего вида - точно плачет. Встретившись с девушкой взглядом, я непозволительно долго смотрю на нее, совершенно по-идиотски отводя глаза и возвращая взгляд обратно, делаю вид, что просто смотрю на проезжую часть. Еще и мама изучает мой профиль, почти так же пристально. Руки всё крепче сжимают руль. Напряжение в голове не дает расслабиться ни на секунду, как на работе. Просто бери себя в руки и делай, что должен, какие бы чувства не испытывал. Запрячь все поглубже и ебашь до достижения результат. Я просто хочу домой и может немного джина.

– Сынок, –мамин голос звучит сочувствующе: – Под взрослыми я подразумеваю родителей девочки. А вы делали свою работу, как надо.

Афина обнимает и гладит дочь, пытаясь утешить, и тихо произносит:

– Вы не виноваты, – она обращается сразу к нам двоим. Так почему же чувствую вину?

Моя мать показывает, как проехать к дому Эмилии и вскоре я останавливаю машину у небольшого двухэтажного дома. Вокруг все так же много цветов, как и на их участке в Орландо. На улице уже стемнело, но небольшой белый плафон освещает входную дверь. Попрощавшись, старшая Ривьера выходит из машины, решаю тоже выйти следом. Открыв противоположную дверь, протягиваю руку Эмилии чтобы помочь ей. Что за странный порыв? Просто ли вежливости ради? Она задерживает на мне взгляд и, как показалось, без колебаний кладет свою ладонь в мою раскрытую. Ладонь девушки слегка влажная и намного прохладнее моей, хочется крепче сжать ее руку. Почувствовав странное тепло во всем теле вдруг осознаю себя тем парнем, что десять лет назад уехал из Орландо в Бруклин так и не узнав какая она - Эмилия Ривьера. Хотя я имел желание познакомиться, мог бы, но духа почему-то не хватило. Все-таки решаюсь на вопрос, когда девушка, попрощавшись, направляется в сторону дома, ее мама уже скрылась за дверью.

– Извини, – говорю так, чтобы она услышала. Она оборачивается:

– Да? – Эм снова смотрит на меня, как тогда, когда мы столкнулись, растерянно что ли. Я решаю сделать шаг на встречу, чтобы сократить расстояние и вероятность быть услышанным:

– Могу ли я попросить тебя обсудить это при встрече? Возможно в среду?

Сначала взгляд Эми кажется недоуменным, но потом обретает понимание:

– Да, конечно, мне хотелось бы тоже понять, – она прерывается на половине фразы, в глазах снова застывают кристаллики слёз. Моргает, и вот, больше не плачет, как будто ничего и не было. Левой рукой убирает прядь волос за ухо.

– Эмилия, – я позволяю себе придержать девушку за локоть: – Ты всё сделала правильно. Ты не ошиблась. Это стечение обстоятельств, которые были уже не в нашей власти.

– Как тебя зовут? – спрашивает.

– Феликс. Феликс Уокер.

– Тогда почему, Феликс, я чувствую себя так, будто все-таки допустила грубейшую ошибку? Может ты, мне скажешь? – она будто бы злиться на меня.

– Я не знаю, – отвечаю искренне: – Но давай мы попробуем разобраться вместе? И с чувством вины и с ситуацией. Со всем разберёмся. Мне нужны выводы после которых я смогу продолжить жить, как жил.

– Мне тоже, поэтому я с тобой и говорю. Ты был по другую сторону наушников. Я не видела и не знаю, что там произошло.

– Могу получить твой номер телефона, чтобы предварительно договориться о встрече?

– Ах, да, конечно, – отвечает Эмилия.

Я достаю телефон, записываю заветные цифры и, попрощавшись возвращаюсь в машину, где меня сжирает взглядом моя мать:

– Дочь Афины - чудесная девушка, она добрая и чувствительная.

– Заметил. И что ты хочешь мне этим сказать?

– Не делай вид, что ты не понял. Она - не для тебя. Ты не можешь ее обидеть.