Глава 12
Отец ушёл.
Ярослав понял это по сухому маминому «У Севы всё хорошо». Она всегда отвечала на сообщения подробно. Поэтому они договорились списываться, но не звонить друг другу. Когда говоришь, легко забыть детали или струсить. Когда говоришь, сложнее обмануть.
Отец ушёл.
Поэтому болела голова и не высыхал на губах вкус крови. Чёрной тяжестью предчувствие отравляло изнутри, но Ярослав упрямо заталкивал его поглубже и, затолкав, тут же забывал. Так же, как забывал о неминуемой гибели – сначала отца, потом собственной – с тех пор, как узнал о родовом проклятье.
Отец ушёл.
Ярослав уже это знал. Но набрал номер матери и сел на край кровати. Гудки. Лицо холодело из-за медленно испаряющейся с него влаги. Гудки. Ярослав сгорбился. Позвоночник ослабел и больше не держал ставшее рыхлым тело. Гудки. Телефон казался настолько тяжёлым, что пальцы, смоченные слезами, вот-вот разожмутся и выронят.
Оператор уже несколько раз сообщил, что абонент не отвечает.
Ярослав упрямо набирал снова.
Рука с телефоном тряслась от напряжения. Но стоило гудкам прерваться, силы вернулись. Ярослав почувствовал вспышку надежды. Краткую – на одно лишь мгновение молчания.
– Привет, Рося.
Ответные слова превратились в неразборчивый хрип. Ярослав поперхнулся воздухом и больше не мог дышать. Голос его оглушил. Такой насмешливый и тёплый голос – совсем как в детстве, в самом-самом давнем его закутке.
– Дедушка, – проговорил Ярослав.
– Чего растрезвонился-то? Не понимаешь, что ли...
– Я-то понимаю.
– Только раны матери бередишь. Она ещё... не оправилась.
Ярослав явственно представил свою невысокую мать. Хрупкая, совсем девичья фигура, лицо в обрамлении светлых тонких волос, лёгких и нежных, как одуванчиковый пух, утопали во тьме. Её надломит несчастье. Придавит тяжёлым камнем – хорошо, если на дне родной реки. А то ведь утащит любимый муж в солёное море, не обращая в морскую девку, чтобы не потеряла человеческой красоты.
– Не звони, Рося, – приговаривал дед ласково, пока Ярослав видел в обессиленной полудрёме скользкие синие сморщенные тела прислужниц Царя из старых легенд. – Тяжко ей сейчас, одна осталась. Я-то ей кто? Так, пиявка чужеродная...
В трубке зашуршало и забулькало. Ярослав нажал на переносицу, перекрывая путь новым слезам.
– Ярослав!
В мамином голосе плескалась, переливаясь через край, солёная вода.
– Ярослав, сыночек!..
Ему хотелось сказать матери что-то ласковое, что-то обнадёживающее. Он хотел защитить. Хотел бы даже обнять как-нибудь словами, заставить исчезнуть и слёзы, и темноту, подступающую со всех сторон. Успокаивающе погладить по спине – так, как она сама учила его в детстве гладить испуганных собак, и кошек, и выброшенных на берег подбитых дельфинов. Ему хотелось вернуть всю ласковость, которую она заботливо и терпеливо растила в нём с детства.
Но он только спросил, будто со стороны замечая в голосе ледяные отцовские нотки:
– Когда?
– Три дня назад.
Три дня назад Ярославу снилось, как отец бросает его в море.
– Как ты, Ярослав? – звала мама. – Только не приезжай. Не приезжай, пожалуйста. Оставайся там подольше. У тебя же послезавтра обряд, да? Наверное, твои друзья переживают. А ты? Я так соскучилась, Ярослав.
Это было невыносимо. Хуже, чем тонуть в море, из которого не можешь выбраться. Хуже, чем покорно ждать своей очереди на пути в чёрную холодную бездну. Хуже, чем терять сначала деда, потом отца.
– Только не думай, пожалуйста, о нас. У тебя скоро важный день. Тебе ещё через костёр прыгать да венки ловить. Ловить-то будешь, а? А мы справимся, не переживай. Твой дедушка уже вон лодки залатал, представляешь? На рыбалку – слышишь? – собирается. Ладно, Ярослав?
– Да, мам...
Едва он произнёс эти слова, как запрыгало в горле, как сами собой скривились губы, как слова, простые и лживые, стали жалкими из-за срывающегося голоса.
– ...я понял, мам. Я понял.
Ярослав закусил ладонь – задрожали челюсти.
Перестал дышать.
– Рося! Рося, косатка тебя забери!.. – надрывался отброшенный в подушки телефон.
Ни всхлипа. Ни судорожного вздоха. Тишина, в которой нельзя распознать свершившуюся беду, если стоишь по ту сторону двери. Только прокушенная кожа да солёность на языке напоминали о позорной слабости.
– Рося! Ярослав! Послушай меня. Не говори ничего Васе. Я приеду, как только смогу. Сам расскажу. Сам объясню. А так... так не надо.
– Я понял, – прошептал Ярослав совсем тихо и наконец сбросил вызов.
Полчаса Ярослав пролежал на кровати в бессильном забытьи. А потом, когда вернулся в кухню, понял: бабушка всё знает.
В семь лет у Ярослава появилась магия. Они тогда гуляли вдоль берега. Он как всегда убегал вперёд и часто оглядывался через плечо: убедиться, что обнявшиеся родители по-прежнему медленно бредут по песку. Иногда он ловил взгляд матери и ускорял бег – тогда ещё не умел считывать ласковое выражение глаз, не совпадающее с показной строгостью. И вот когда он отбежал достаточно далеко, то смело шагнул босыми ступнями в воду. Когда она, ледяная, лизнула пальцы, Ярослав убедил себя, что нисколечко не замёрз. Мама же говорила, что холодно, – а разве может она быть права!.. В конце концов, сейчас она прибежит к нему и насильно вытащит из воды. Но родители остановились поодаль и ждали.
Ступни ломило. Ярослав пошевелил пальцами правой, скрытой от глаз родителей, руки. И стало ещё холоднее – вода отступила, оставив детские ноги на растерзание вечерней прохладе.
От неожиданности Ярослав упал в воду. Только тогда мама, счастливо смеясь, бросилась к нему. Но не её лицо запомнилось ему лучше.
Глаза отца влажно блеснули и потемнели.
С той поры на берег Ярослав ходил вместе с ним, чтобы под его присмотром разбивать непослушные волны и поднимать с глубины большие шершавые камни. Иногда они брали старую дедушкину лодку и уплывали к горизонту – так далеко, что нельзя было увидеть берег. Тогда отец выбрасывал Ярослава за борт. Море засасывало маленькое тело на самое дно.
– Ты должен быть сильным, – звучал со всех сторон голос отца.
Ярослав плакал. Слёзы растворялись в солёной воде – и от этого он плакал только сильнее. Острое отчаяние и бессилие ждали его в тёмно-синей толще. Тогда он понял, как страшно бороться и проигрывать; какую боль, пускай нефизическую, приносит невозможность противостоять неизвестной огромной силе.
– Так же поглощает проклятье, – повторял отец, когда Ярослав отплёвывался в лодке. – Ты должен быть готов.
И Ярослав был готов. Отец взрастил в нём хладнокровие и силу, которым позавидовали бы старшие маги, потому что твёрдо верил, что сила поможет победить проклятье. Ярослав тоже в это поверил.
Теперь Ярослав, водный маг, мужчина, сын, плакал как семилетний ребёнок, уткнувшись в мягкую бабушкину грудь. Плакал и стыдился самого себя. Это он должен был стать для неё опорой. Это он должен был её успокаивать. Это он, он, Ярослав, должен ободряюще похлопывать её по спине.
– Прости, прости, – повторял он громким шёпотом. Он теперь не знал других слов, не знал других чувств, кроме стыда и необъяснимого страха перед свершившимся.
– Мальчик мой, глупый мальчик, – приговаривала бабушка, с нажимом гладила длинные волосы и роняла на тёмно-русую макушку крупные слёзы. – Поплачь, мой мальчик, поплачь. Поплачь, станет легче.
Сегодня ей снился муж – впервые за долгие четырнадцать лет. Он протягивал к ней руки, пытаясь обнять. А утром она почувствовала его присутствие в этом мире. Она не объяснит Ярославу, какое колдовство может показать человека, находящегося за тысячу километров. А он и не спросит.
На следующий день Ярослав проснулся от боли – отличной от той, что была накануне, теперь уже совсем физической. Он заснул на коленях рядом с бабушкиной кроватью. Она гладила его по голове, пока он не провалился в беспокойный сон. А потом её ладонь соскользнула и повисла с кровати – будет неудобно, когда проснётся. Ярослав аккуратно уложил руку вдоль её тела и, хмурясь от неприятных ощущений вдоль позвоночника, на цыпочках вышел из комнаты.
Было раннее утро. Солнце едва-едва взлетело над горизонтом и не успело ещё стереть с голубого неба васильковую серость. Осталась даже пара звёздочек. Ярослав щёлкнул кнопкой электрического чайника, но тут же выключил его – передумал. Осмотрел кухню с горой немытой посуды, закисший на плите суп. Потом вернулся в кухню с телефоном, разблокировал экран и увидел, что мама написала ему двадцать одно сообщение. Ещё одно было от Олега и два от Марины. На Ярослава накатила волна безразличия.
Он набросил на мятую футболку рубашку и вышел из дома. У Серебрянки его уже ждала красавица-русалка с медовыми глазами.
И пока она, явно довольная его неожиданным вниманием, исследовала каждый миллиметр тела влажными пальцами, Ярослав пытался проснуться. Пытался прогнать безразличие и вернуть тоску и отчаяние – хоть что-то, лишь бы избавиться от холодной пустоты.
Но всё, что разбудила в нём русалка, – злость.
Она прошлась лёгкими поцелуями по щеке и скуле, поросшей коротким мягким волосом, а он сидел каменным изваянием и смотрел на тот берег. Её рука застывала на его бедре, не решаясь ползти выше, а Ярослав мёрз и кутался в рубашку. Хотя тело отзывалось волнами жара на каждую ласку обнажённой девушки, ему было холодно.
Ярослав отчётливо понял, что пришёл сюда назло. Назло всем: скрывавшей правду матери, внезапно объявившемуся в его жизни деду, бабушке, которая позволила ему реветь белугой вместо того, чтобы самой искать в нём поддержку. Но в первую очередь – назло отцу, который выращивал из сына сгусток энергии для борьбы с проклятьем; который отправил его в крошечные Серебряные огни с глупыми колдунами, совсем ещё детьми, очумело носившимися перед купальскими плясками.
Смотри, папа, ты хотел защитить меня от нечисти и стихии.
А я сижу на берегу могущественной реки в объятьях русалки, которая сходит с ума от страха и незримого ощущения моей власти над ней. И если я только захочу, только поманю ленивым, едва заметным кивком, на берег выйдет ещё несколько таких же девушек – холодных, склизких, покорных.
Злоба уже колола кончики пальцев. Ярослав поднял руку, чтобы притянуть к себе русалку ещё ближе – и отпрянул.
– Ты замёрзла, – сказал он, глядя в медовые глаза.
Русалка тупо уставилась на него. На синевато-зелёном фарфоре щёк горели нездоровые пятна. Ярослав смазанно скользнул глазами по телу и понял, что всё оно покрыто тонкой гусиной кожей.
– Ты не утопленница, – понял он и снова попытался обнять.
Она с неожиданной силой оттолкнула его, отвернулась и сгорбилась, обняв колени. Вдоль позвоночника вилась змея слипшихся чёрных волос. Ярослав видел гладкие бока русалки и сине-бордовые следы пальцев справа – такие же, только более тусклые, были на её шее.
– Утопленница. А что, не гожи мёртвые девки для барина, а?
В голосе звучала обида, причём такая простая, совсем девчачья, что Ярослав опешил.
– Ты замёрзла, – проговорил он. – Мёртвые не мёрзнут.
– Все мы сейчас одинаковые – ни живые, ни мёртвые.
Мысли о Русальей неделе, о Купале всколыхнулись разноцветными брызгами, но раздражения не вызвали. Наоборот, подумав о человеческом обряде, Ярослав будто вернулся на землю.
– Я принесу тебе одежду. А пока вот, возьми. Подожди меня, я быстро.
Он неловко накинул на девушку рубашку. В ответ – ни слова. Но когда он уже вышел на тропинку, то мог поклясться, что слышал несколько всхлипов. Русалка плакала – Ярослав увидел это, вернувшись с белым сарафаном. Она даже не пыталась спрятать покрасневшее лицо.
– Ты слишком добрый для Морского царя, – сказала русалка.
Она поднялась на ноги и начала одеваться. Когда белая ткань, неожиданно плотная для летнего сарафана, прикрыла длинные ноги, Ярослав вздохнул. Он почувствовал отвращение и жалость. В русалке не было ничего, кроме мёртвого холода и рабского страха перед сильным.
Ярослав вспомнил их встречи, прикосновения голого, застывшего в своей молодости тела и вдруг понял, что за горячим паром желания, застилавшим разум, никогда не видел, какой в сущности юной и простой была девушка, обратившаяся когда-то в русалку. Ни силы, ни хитрости. Ни сокровенных, известных лишь речным девам, тайн. Только покорность и страх.
– Ты давно здесь живёшь? – спросил Ярослав, когда русалка, наряженная в сарафан и чёрную рубашку поверх, уселась рядом, привалилась к нему боком и пригрелась.
– Пару сотен лет. Я почти переучилась говорить на современный лад, да?
– Что с тобой случилось?
Она пожала плечами.
– Я крестьянкой при барском дворе жила. У барина моего три сына было. Я младшему и приглянулась...
– Младший вовсе был дурак.
– Да нет, наоборот. Красивый был. Волосы носил длинные – вот как у тебя, только светлые. Глаза такие тёмные-тёмные, чёрные считай. Высокий, сильный. Как проедет мимо на своём гнедом да посмотрит на тебя, аж сердце сжимается. Красивый... А песни как пел! Все наши девки о нём мечтали. И я рада была, когда он начал меня к себе звать. Ночами сбегала, мать запирать пыталась, да куда там. Она-то страсть не хотела, чтобы я с барским сыном... Как знала, что беда выйдет.
Ярослав внимательно смотрел на русалку. Её лицо не выражало ни сожаления, ни горя по ушедшему. Разве что дымка воспоминания туманила медовые глаза.
– Так вот же оказалось, что в нём черти сидели. Дело как раз после Купалы было. Он на берег меня потащил. Я счастливая. У меня венок дальше всех уплыл и к барскому терему прибился – он тут, на бережку-то, стоял. Ну, думаю, моим будет, точно моим. А он...
Ярослав почувствовал, как вздрогнула русалка.
– Он на песок меня повалил – я не сопротивлялась. Я руки к нему тяну, а он – душить.
Русалка вытянула шею, показывая голубые следы пальцев.
– И вот ещё...
Она быстро выдернула руку из лямки сарафана, позволила части лифа спуститься и подняла левую грудь. Ярослав увидел небольшой знак солнца, сложенный из коротких розовых шрамов.
– Задушил почти, – сказала русалка, одевшись. – Да спугнул его кто-то, убежал. Бросил меня на берегу, полуживую. Я подумала немножко да прыгнула в воду. А там, на дне-то, знаешь, сколько девок с таким вот солнышком оказалось?
Ярослав не нашёлся, что ответить.
Русалка рассказывала о старых обрядах и верованиях, о барских сыновьях, о том, как очнулась в холодной мутной воде, навеки прекрасная и молодая, но лишённая возможности ступать по земле, о своей тоске по матери да младшеньким братьям и сёстрам. Они просидели у реки около часа, пока не начало припекать солнце. Ярослав поднялся. Русалка с готовностью вскочила, и он поймал её преданный взгляд. Она по-прежнему вызывала в нём отвращение. Пустая девчонка, обрекшая себя на вечное рабство по собственной глупости. Но её было жаль. Ярослав даже хотел узнать её имя, но вовремя остановился.
– Я ухожу, – сказал он. – Спасибо, что... что... что так быстро отозвалась. Ты мне очень помогла.
– Ты скоро придёшь снова?
Ярослав изучал песчинки под её босыми ногами. Сказать «никогда» было физически тяжело. Ещё час назад он бы и не думал о её чувствах, а теперь... Он набрал в лёгкие воздух, мысленно сосчитал до трёх – и выпалил:
– Я не приду больше. Прощай.
Ужас обезобразил лицо русалки. Точно так же исказилось оно, когда Ярослав отказался проводить обряд. В нём вдруг почудилась уродливая круглая жабья морда, и Ярослав зажмурился:
– Я больше не приду. Не могу.
Русалка вцепилась в его руку холодными пальцами и отпустила, только когда увидела Злату.
***
Сандра мерила шагами маленькую кухню и ждала, пока гудки в телефоне сменит недовольный мальчишеский голос. Этот голос ей до ужаса нравился: по-взрослому гулкий, басистый, но с совсем ещё детскими интонациями. Вечно недовольный, подозрительный ко всем, кроме дражайшего наставника, Олег напоминал ей кого-то из родственников. То ли младший братишка у неё был такой же насупленный и смурной, то ли дядька, немногим старше её самой. Летом ею всегда овладевала тоска по дому, которого уже и в мире-то этом не существовало. Всё поглотил взорвавшийся бурным цветом весенний лес – и родителей, и дом, и её беззаботное девичество.
Только милый недовольный Олежка на её просьбу передать книги не отозвался. Своим гулким басом, покашливая, ответил, что сосредоточен на важном эксперименте, ещё и «выкать» опять начал. Сандре стало смешно и грустно. Она бы вдоволь потешилась над ним, растерянным и строившим из себя взрослого, но в дверь постучалось знакомое огненное колдовство, и Сандра повесила трубку.
– Привет, проходи. Твоя мама мне звонила, но лучше ты мне расскажи, как так получилось, что ты вдруг прозрел.
Саша прошёл в знакомую заставленную зеленью гостиную, бросил телефон на стеклянный столик рядом с цветочным горшком. Потом скинул футболку и повесил на спинку кресла. По-турецки уселся на пол и сгорбился, спрятав лицо в ладони. Пока Сандра расставляла вокруг него свечи и наполняла деревянную миску водой, он рассказал ей о тренировках со Златой и о том, как обнаружил мать и брата, сокрытых мороком. Прохладное колдовство Сандры, которое Саша теперь чувствовал необычайно отчётливо – она оказалась водной, – растекалось по телу, обволакивало вены и успокаивало бушующий в них огонь.
– Что ж, яхонтовый мой, – заключила Сандра, опуская руки на колени. – Не знаю, обрадую или нет, но Злата тут не причём. Ты столько лет тренировался, да всё было без толку. Зажги-ка свечки. Ну вот, занятия с ней разве что усидчивее тебя сделали. На недуг твой не повлияли. Правда, что тебя исцелило, не знаю.
– Но как же... Не мог же я просто так, сам по себе...
Сандра пожала плечами.
– Ничто в этом мире не происходит просто так. Если это колдовство, то непростое...
– А золотое? – хмуро пробормотал Саша. Настроение у него было ни к чёрту с самого утра, хотя он и сам не понимал почему. Из головы не шли тревожные мысли о Купале, и факт внезапного исцеления теперь больше расстраивал, чем радовал. Саша боялся, что новая сила пропадёт в самый ответственный момент.
– Серебряное, – Сандра, кажется, нисколько не обижалась. Она принялась поглаживать мясистые листья огромного фикуса. Столик под ним слегка прогибался. – Понимаешь, тут вариантов не очень много, и все они невозможные: ты либо зелье выпил сильное, с живой водой и разжиженным пером жар-птицы...
– А такое бывает?
– В том-то и дело, что нет! ...либо прикоснулся к сильному древнему колдовству. Даже не знаю, где ты мог его найти: сохранилась оно сейчас разве что на бывших капищах.
– Что значит «прикоснулся»?
– Ну, дотронулся до алтаря. Или с деревом каким пообнимался, которое сохранило частички первозданного колдовства. Тебе бы и этого хватило.
Саша представил, как он обнимается с берёзой в какой-нибудь роще, и не смог не улыбнуться. И поймал на себе заинтересованные взгляд.
– Чудесное, получается, исцеление, – пробормотал он, чтобы как-то скрыть смущение.
Но Сандра, кажется, неловкости не почувствовала. Она принялась ходить по квартире, шелестеть чем-то в кухне. Потом прошла в комнату, театрально размахивая чёрным пакетом:
– Я тебе одно заданьице дам, ладно? Дружок твой Олежа отказался обратно тащить Сухопёрышкину его талмуды, а я, слабая хрупкая женщина...
Голос её утонул в стуке обложек и шелесте пакета. Саша обречённо поднялся на ноги.
Вообще-то Сандра ему нравилась. Она всегда относилась к нему с теплом и лаской, твердила, что в маленьком недуге нет ничего плохого. Он даже как-то поймал её перед ноутбуком, обложенную книгами, – искала «противоядие». А когда Саша второй раз выпил приворотное зелье, то ему помогла именно Сандра: Сухопёрышкин не отвечал на звонки, а к Олегу стыдно было приходить снова. Только из солидарности с тем же Олегом Саша усиленно свою приязнь скрывал и с Сандрой старался не пересекаться.
– А, слушай, ещё это может быть дар! – на этот раз голос раздался чуть ближе, и скоро из комнаты вышла сама Сандра с пакетом.
Саша мигом оценил тяжесть книг и бросился их отбирать, так что её слова не сразу дошли до сознания. Сандра смотрела на него выжидающе.
– Среди наших нет никого с таким даром, – сказала она. – Но ты, наверное, знаешь лучше. Есть идеи?
Саша представил, как вместо берёзы обнимает в роще Марину. Потом облетели листья, растворились в воздухе белые стволы. И вот уже они в знакомом сумрачном дворе, у знакомого подъезда, и фантазия уже превратилась в воспоминание.
Наверное, поэтому Саша не ответил на вопрос Сандры.
***
Над лесом висела большая свинцовая туча. Такая огромная, тяжёлая, полная воды, как набухшая губка, – тронешь, и сразу польёт. Злата смотрела на неё, приставив ко лбу ладонь козырьком, и всё равно щурилась. Настроение природы она угадывала плохо и предсказать, сколько времени осталось до дождя, не могла.
– Я зонт не взяла. Ты же сможешь нас укрыть?
Ярослав кивнул. Злата тоже зачем-то кивнула, поморщилась от звонкой боли у основания шеи и ускорила шаг.
Когда громыхнула калитка, Злата побежала открывать и только на улице почувствовала знакомое мятное море. Она тут же решила, что не станет сдерживаться и выскажет всё про русалку и нарушение запрета. Но как только калитка распахнулась, растерялась.
Ярослав стоял белый и неподвижный. Собранные в хвост волосы заострили черты лица. Большой коричневый свитер лишал чёткости фигуру, и казалось, что ничего материального, кроме фарфоровой головы, в ней не было.
Ярослав позвал Злату в лес собирать иван-да-марью. Это растение напитывалось силой перед Купалой. Собирать его можно было и в день праздника, и в канун колдовской ночи. И вместе с весёлой толпой детей, о чём Злата тут же напомнила. И тут же горечь растеклась по языку. Ярослав поджал губы, помолчал, а потом пролепетал «пожалуйста» – настолько тихо, будто сил даже на одно-единственное слово не осталось. И Злата, словно в тумане, надела кофту, закрыла дом и пошла за ним.
Всю дорогу они молчали. Злата вспомнила, что на Русальей неделе нельзя ходить одному, – так пыталась объяснить внезапное приглашение. Потом пыталась понять, почему вместо привычных распущенных волос у Ярослава хвост и куда делись кожаные браслеты с его запястий. Потом догадаться, колючий ли у него свитер. Выглядел колючим. Как старые-старые кофты с чердака его бабушки. Василиса Александровна хранила вещи мужа с незапамятных времён. А может, этот свитер тоже носил дед Ярослава?
Потом Злата представляла, как Ярослав роется на чердаке, чихает от пыли, и раздражение внутри почти затихало. Но вот её касалось мятное море или ветер налетал, возвращая в реальность, и давящая тишина напоминала, кто Злата такая, где и с кем, и куда идёт, и что было утром. И снова закипала над животом лава, приливала жёлчью к горлу и к голове – яркими картинками, в которых была русалка и её длинные руки, хватающиеся за Ярослава.
Поэтому в лесу Злата вышла вперёд. Так не нужно судорожно искать тему для разговора, не нужно разрываться между жалостью, любопытством и обидой. Так можно быть как бы самой по себе, но всё равно не одной. Всё-таки одной было бы страшно. Злата держалась ровно на таком расстоянии, чтобы можно было ощущать спиной мятное море.
И первое время всё получалось.
Но вот в голове само собой вспомнилось просительное «пожалуйста». Злате стало стыдно за своё равнодушие – она даже не спросила, что случилось. Она едва не остановилась.
Не остановилась. Шаг – и стыд сменяется сомнением. Ярослав тоже не помог, когда она задыхалась от полыни.
Шаг – сомнение сменялось обидой, уже запёкшейся в груди, покрывшейся шершавой корочкой. Сорвёшь неаккуратным словом – и непонятно, как остановить поток боли.
Желание заговорить обожгло язык.
«Помоги мне, Ярило».
Вдруг в траве мелькнула жёлто-фиолетовая «свечка». Злата подойти к ней не успела. Раздался треск веток совсем рядом, за первым рядом деревьев. Зелень зашелестела, точно кто дикий нёсся по лесу, не разбирая дороги. Злата оглянулась – Ярослав равнодушно брёл дальше большой коричневой тенью. К рукавам свитера прицепился репей.
Злата присела, сделала вид, что перевязывает шнурок.
Ярослав прошёл мимо ивана-да-марьи.
– Что с тобой?
Злата поднялась на ноги, стоило Ярославу приблизиться, – резко, быстро, чтобы не было шанса передумать. Он испуганно отшатнулся.
– Ты пропустил цветок.
Между ними леденело море. Оно кружило вокруг хозяина, жидкое и полное острых стекляшек. Невидимое, но такое отчётливое, цвета голубого железа, с запахом соли и почти не слышимыми в ней остатками мяты. Неприятное на ощупь, но не опасное.
Злата узнала его. Она не могла вспомнить, когда, но точно уже встречала. По спине пробежал холодок – кажется, она тогда испугалась. Стоило моргнуть, как перед глазами пронеслись обрывки воспоминаний. Тёмная река. Синие светлячки над поверхностью. Вода. Очень много воды. Бесплотная, она затопила всё вокруг и вытеснила воздух.
Но воспоминания, похожие на тающие сны, исчезли так же быстро, как появились.
– С тобой что-то произошло. Что?
Злата осторожно протянула руку – вдруг уколется о ледяное море, – но сопротивления не было. Она сорвала с рукава репей.
Молчание.
– Отец ушёл из дома, – сказал Ярослав негромко.
Молчание.
Злата моргает. Пытается избавиться от мутной плёнки на глазах.
– Всё нормально. Я знал, что так будет.
Голос звучит уверенно, но Злате от этого только хуже. Что-то внутри разбивается. Что-то большое, копившееся много часов, с трудом удерживаемое.
– Мне жаль, – шепчет она. Очень хочется его обнять, потому что других способов утешения Злата не знает. Но именно сейчас Ярослав кажется настолько чужим, что преодолеть расстояние в несколько шагов невозможно.
Молчание.
– Он не ушёл в другую семью. Просто ушёл, – добавляет Ярослав, будто оправдывается.
Злата по-прежнему не знает, что говорить. Решается коснуться. Но едва протягивает руку, как тут же её отдёргивает. Ярослав говорит так громко, что после прежних шёпотов кажется, будто кричит:
– Давай просто соберём эти дурацкие цветы и вернёмся. Дождь скоро пойдёт.
– Может, тогда лучше домой? Завтра же тоже собрать можно. Если хочешь, я завтра...
– Нет.
И Злата понимает, что завтра будет поздно.
***
Саша увидел Сухопёрышкина перед железной дверью многоэтажки. Тощая фигура учителя в нелепом оборванном плаще казалась инородной и смешной во дворе, залитом бетоном и клумбами из разноцветных шин. Фигура размахивала длинными рукавами, качала лохматой головой и явно злилась, отчего Сухопёрышкин походил на пугало: чуть подует ветер – и улетит с палкой вместо ног.
– Мы ничего не будем отменять, – говорил Сухопёрышкин непривычно жёстко. – Всё останется так, как есть.
Рядом с ним, костлявым, долговязым, полнотелая Лида была приземистой и надёжной. Она терпеливо слушала суетливый бубнёж, похожий на карканье сумасшедшей вороны. Упёрла руки в бока, из-за чего будто только плотнее срослась с землёй. Но большими пальцами она беспокойно сминала бёдра, перегоняя складку на платье вверх-вниз. Саша на неё засмотрелся даже – такой она была монолитной, сильной и при том мягкой и упругой, напоминала о печёных яблоках с мёдом и корицей, которые осенью готовила мама. Захотелось обнять Лиду, вжаться в заботливую женскую мягкость, вдохнуть сладкий запах с фруктовой кислинкой.
Как вдруг сладость сменилась гнилостным смрадом.
Сашу обступила тоска. От неё, гнетущей и тянущей, пахло мокрым мхом и разлагающейся древесиной. А ещё мёртвой, проклятой землёй. Перед глазами замелькали чёрные остовы сгоревших изб, серый задымлённый воздух, падающие без сил люди – всё, что видел он, маленький, когда Кир читал на ночь страшные сказки. Захотелось домой. Захотелось к маме.
– Мы проведём обряд, чего бы нам это ни стоило! Солнцев перестраховывается, ты его знаешь!..
Голос Сухопёрышкина отрезвил. Саша сосредоточился, вгляделся в Лиду – её зелёное платье раз за разом возвращало зрению остроту. И в воздухе проявлялись чёрные мухи, слетелись в одно большое пятно перед ней – вокруг Сухопёрышкина. Туча вокруг него сотрясалась от движения рук, которыми он размахивал в порыве эмоций.
Саша не сразу понял, что чёрные мухи – только лишь колдовство.
– Гвоздикин?
Сухопёрышкин заметил его. Саша помахал рукой. По ощущениям движение вышло деревянным.
– Здрасти!
Саша на негнущихся ногах подошёл ближе.
– Здравствуй, Саша! Как Соня, родители? – спросила Лида.
– Да всё хорошо, спасибо.
Саша придвинулся к ней ближе. Лидиного колдовства он не чувствовал, зато чувствовал тонкий сладкий запах духов, и дышать становилось легче.
– Я вам книжки принёс.
Саша качнул в руке пакет с книгами, смело посмотрел в лицо Сухопёрышкина, уверенный, что морок спал. Но ошибся.
– Книжки?
На мгновение в глазах потемнело.
– Да, – проговорил Саша. Губы пересохли. – От Сандры.
Ему показалось, что он теряет сознание. Он протянул руку к Лиде, чтобы ухватиться за неё – но оказалось, что всё это время стоял неподвижно.
– А куда Опёнкина дели? Он же новый Сандрин питомец.
– Что?
Сашу мутило. Книги оттягивали руку.
– Питомец и предатель – так и передай, Гвоздикин! Думал, я не узнаю – я обо всём в Огнях знаю, – горячился Сухопёрышкин, а потом вдруг наклонился ближе. – Ладно. Всё нормально? Ты, Гвоздикин, что-то бледный.
Саша попытался отойти. Потом что-то сказать. Не получилось. Тело не слушалось.
– Саша, что с тобой? Тебе нехорошо? Может, присядем?
Через царапающее карканье Сухопёрышкина Лидин голос, сильный и глубокий, пробился легко. Он обволакивал, разгоняя вокруг тьму. Саша резко вдохнул – Лида будто выдернула его с тёмного холодного дна. Тоска, растёкшаяся блестящим масляным пятном в воздухе, исчезла.
Саша бережно скинул с локтя пальцы Лиды, попятился, увеличивая расстояние между собой и Сухопёрышкиным.
– Да-да, всё хорошо. Простите, что напугал. Наверное, волнуюсь... перед Купалой. Она уже завтра. Совсем близко...
– Не переживай, ты умница, – Лида привстала на носочки и погладила его по голове. – И у тебя всё обязательно получится! Только выспись сегодня хорошенько!..
– Отнеси ко мне, пожалуйста, там открыто, – сказал Сухопёрышкин.
– Что?
– Книги. Книги отнеси ко мне в квартиру, в прихожей оставь. С тобой точно всё хорошо, Гвоздикин? С лестницы не слетишь?
– Нет-нет. Понял, в прихожей.
Саша почти бегом забежал за железную дверь подъезда.
***
В голове звучал голос Ярослава. Так отчётливо, что Злата каждый раз краснела и обливалась сладким жаром. Так глухо, будто завёрнутый в вату, что она сомневалась, не придумала ли весь разговор.
– Побудь со мной немного. Я один точно кого-нибудь съем.
Ярослав сказал это быстро и тихо, но Злату его слова оглушили. Она эхом повторила их про себя. Как бесконечно сильно ей хотелось, чтобы он повторил их ещё раз. Как не хотелось снова слышать их безысходность.
– Как бы ты меня не съел, – буркнула Злата, просто чтобы что-то ответить. И тут же обругала себя за ребячество.
Внутри бурлило и клокотало, мешая дышать. Злата не знала, куда деть руки, как встать, идти ли теперь рядом: тело окаменело, движения ощущались наигранно.
Ярослав избавил её от неловкости. Кивнул и пошёл дальше. Теперь Злата шла за ним. Она внимательно изучала траву под некогда белыми кроссовками. Старалась наступать мягко, пружинисто, чтобы даже земля под подошвами не могла ощутить Златино волнение. Считала шаги, чтобы отвлечься. Нащупала в кармане кофты билет на автобус – они тогда ездили с Сашей и Олегом в кино. Ярослав с ними не поехал. Сказал, занят. А если бы поехал, то, скорее всего, оказался бы на соседнем кресле. Они сидели бы, касаясь друг друга коленками. Злата бы наклонялась то к нему, то к Олегу, чтобы сказать, как глупо представили в фильме Бабу Ягу. Потом, устыдившись своей болтливости, сидела бы смирно. И Ярослав вдруг тоже склонился бы к самому её уху, шепнул бы что-то тихо-тихо, чтобы одна только Злата слышала. Ближе к концу фильма он обязательно положил бы свою ладонь так, чтобы соприкасаться с её рукой...
Злата будто со стороны увидела, как расползается по лицу довольная улыбка. В мокрых пальцах крутился плотный комок бумаги. На лбу выступил пот. Злата остановилась, чтобы снять кофту, – и поняла, что вокруг стало темно. Она не любила пасмурный лес, когда салатовая зелень, желтоватый мох и кора цвета каштанового мёда, напитавшаяся летним теплом, перемешиваясь, выливались в грязную бирюзу. Солнце не могло пробиться через толщу темноты, и Злата чувствовала себя беззащитной.
Но сейчас солнце оказалось внутри: Злата ощущала в себе такой же сильный и горячий свет. Это были стайки золотистых огоньков. Они мигали и плавали по телу, сталкивались, соединялись в огоньки побольше. Злата даже подняла к глазам ладони, чтобы убедиться: свет огоньков не пробился через кожу, не обнаружил её бесконечной радости в момент, когда радоваться было нельзя.
– О Ярило, – прошептала Злата, закрывая лицо руками.
Испугалась, что её услышит Ярослав. Но увидела сквозь пальцы только неподвижную темноту. В горле заклокотал страх. Золотые огоньки по-прежнему плавали внутри тела. Злата убеждала и их, и себя, что беспокоиться не о чем. Потом медленно повернулась, стараясь не сделать лишнего шага. Она не знала места, в котором оказалась. Вокруг были только зелень и мокрая земля, которая бурыми комками налипла на кроссовки. Злата подумала отстранённо, что придётся их мыть. Заниматься бытовыми делами перед Купалой совсем не хотелось.
Страх спустился в живот и растворился в свете огоньков. Злата медленно вдохнула и выдохнула. Пошла обратно след в след. Торопливо, боязливо, стараясь не смотреть по сторонам. Ветки цеплялись за одежду, преграждая дорогу. В зелёном мраке леса чудились багровые отблески. Снова стало холодно. Злата застегнула кофту.
Ничто не менялось.
Те же деревья, та же трава по пояс, та же грязь. Злата, не останавливаясь, зажгла в ладони небольшой огонёк. Пламя задрожало, заиграло в разные стороны. Оно то стекало с ладони, то вытягивалось в тонкую стрелку, уходящую вверх. Плохой знак.
Нужно было остановиться, вывернуть одежду – верный способ выбраться из закружившего тебя леса – и подумать хорошенько, как найти дорогу. Но Злата боялась. Ноги уже шли сами собой. Внутренний механизм, заведённый страхом, позволял телу двигаться без ведома хозяйки.
Чтобы не дрожали руки, Злата обняла себя, крепко сжав локти.
Огоньки внутри погасли.
Теперь она бежала. Она спотыкалась о корни, но бежала. Она была уверена, что сбилась с пути, но бежала. За ней был кто-то. Большая чёрная тень тянула к ней свои лапы. Злате казалось, она чувствует спиной, как шевелится чёрная шерсть на теле чудовища.
– Ты одна, – его свистящий шёпот был едва различим среди звуков леса. – Даже он бросил. Бросил.
Злата закрыла уши руками, но голос пробирался в голову через ноздри. Она попыталась задержать дыхание, но свистящее «одна» било в затылок. Она зажмурилась. Темнота под веками ничем не отличалась от темноты вокруг.
Злата чувствовала на шее смрадное дыхание, на плечах – липкие щупальца. Быстрее. Нужно бежать быстрее.
Злата споткнулась. Тело устояло, но сердце ухнуло вниз. Теперь монстр её догонит... Но ничего не произошло.
Злата моргнула. Лесу вернулись краски. Ушам – слух. Одна ладонь схватилась за траву, смяв нежные стебельки. Вторая упёрлась в колено. И теперь Злата услышала своё имя.
Голос прорвался сквозь чешуйчатую лесную стену. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в какую сторону бежать.
– Злата!
Чаща буквально выплюнула её, взлохмаченную и раскрасневшуюся. Она едва не упала на Ярослава. Он схватил её за плечи одной рукой так крепко, что даже через кофту ощущалась боль. Второй рукой он прижимал к себе охапку сорванных цветов.
– Что случилось? Где ты была?
Злата покачала головой. Подняла к груди раскрытую ладонь с маленьким огоньком. Пламя оставалось ровным. Она выдохнула.
– Я потерялась. Задумалась и не заметила, как лес увёл в сторону. Я даже не поняла, когда мы разделились, – Злата посмотрела на пальцы Ярослава на своём плече и поморщилась. – Отпусти, пожалуйста. Больно.
Он помедлил, но потом всё же повиновался.
– Я тоже не заметил, – признался Ярослав. – Начал собирать цветы, думал... думал об отце. Не сразу увидел, что ты пропала. Как ты нашла дорогу?
– Ты позвал. Я пришла.
Злата огляделась. Ярослав вывел её на поляну, в зелени которой тут и там прятались фиолетово-жёлтые свечки. Когда Злата дотронулась до одной из них, по пальцам потекло медовое спокойствие. Иван-да-марья напиталась силой. Собирать её сейчас было самое время.
Но стоило Злате сделать шаг, как пламя снова заплясало в её руке.
– Плохо, – сказал Ярослав. – Нужно уходить.
– Нарвём цветов и уйдём. Такое место нельзя потерять!..
Злата присела на корточки, принялась срывать цветы и складывать их на колени. Впервые она вспомнила, что нужно было бы взять сумку или корзинку.
Стебли покорно ложились в её ладони. Нежные листочки ласкали пальцы. Злата не заметила, когда вышло солнце, но теперь краски леса смешались не с чернотой, а с белилами. Приглушённые пастельные тона успокоили. Яркими были только жёлто-фиолетовые цветочки. Когда Злата смотрела на них, она снова ощущала слабое помигивание золотых огоньков внутри.
– Не понимаю, почему Леший решил закружить нас, – заметил Ярослав.
Он присел рядом, принялся срывать стебельки неожиданно быстрыми и резкими для водного колдуна движениями.
– Может, ему не нравится, что мы пришли за иваном-да-марьей?
– При чём тут это?
– Так легенда такая есть. Жил-был в лесу Леший, бродил по своим угодьям. Всегда он был один: ни друзей, ни семьи у него не было. Однажды влюбился в жёлтую фиалку Марьюшку, замуж её позвал. Она отказала, потому что любила другую фиалку, фиолетовую, Ивана. Он рядом рос. Поженились они и соединились в один цветок. Стали жить-поживать, на Купалу расцветать. А Леший всё ходит по лесам и жалуется на свою неразделённую любовь.
– Бедняга.
Голос Ярослава потеплел, и Злата возликовала: ей удалось отвлечь его от грустных мыслей.
– Я думал, в Огнях ходит другая легенда, где Иван Марью от молнии собой закрыл.
– Ага, это наша, – Злата кивнула. – А про влюблённого Лешего Марина из Дубовника привезла, рассказывала сегодня утром.
Вокруг осталась только трава, и Злата неловко, на корточках перебралась на другое место. Ярослав последовал за ней.
– У меня дома другая легенда ходит, мне дедушка рассказывал когда-то давно, – сказал он. – Иван и Марья повстречались в лесу и полюбили друг друга. Они поженились и только после этого узнали, что были братом и сестрой. За запретную связь их наказали боги и обратили в цветок.
– Как-то слишком печально.
– Как посмотреть. Они же всё равно остались вместе.
Прозвучало это обыденно. Злата даже не успела удивиться.
– А у вас все легенды такие... – она задумалась, подбирая слово.
– Жестокие? Часто это слышу, – Ярослав пожал плечами. – Рядом с морем по-другому нельзя.
Он дёрнул головой, пытаясь убрать с глаз выбившуюся из хвоста прядь. Руки у него были заняты цветами и кое-где запачканы мокрой землёй.
– Помоги, пожалуйста, – попросил он.
Злата на всякий случай вытерла пальцы о кофту. Потом протянула ладонь – каштановые волосы оказались очень мягкими и гладкими – и заправила прядь за ухо. Движение показалось ей непростительно медленным.
***
Железная дверь подъезда закрылась, и морок прошёл. Саша взлетел на третий этаж, сам удивляясь своей проворности. Тяжесть книг перестала оттягивать руку. Контроль над телом вернулся. Только перед глазами всё ещё летали чёрные мухи. Их раздавленными тельцами была усыпана дорога от порога подъезда до двери Сухопёрышкина. Прежде чем толкнуть её, Саша бросил взгляд наверх, на площадку между третьим и четвёртым этажами. Мухи вились в воздухе, сонные и медленные, но чем выше поднимались ступени, тем меньше их становилось.
Это было колдовство Сухопёрышкина. Саша понял это, едва вошёл в прохладу подъезда и прояснилась голова. Не понял только, почему взгляд настроился на невидимые колдовские волны без его ведома. Впервые такое произошло на тренировке со Златой, когда Саша увидел Никиту Михайловича, мать и Кира через кирпичные стены. Потом удалось повторить эту штуку дома, когда вместе с Киром рубил дрова. Вокруг брата вились дымные петли. Светлые, как от берёзовых поленьев, и тёмные, сосновые. Кир тогда покрутил у виска пальцем и красноречиво помахал топором: мол, работай давай, не отлынивай. И Саша продолжил разбивать дерево, без труда спрятав своё колдовское зрение.
Чёрные круглые тельца рассыпались в воздухе подтаявшим шоколадом. Избавиться от них Саша не мог, как ни старался. И теперь, толкая обитую дерматином дверь, боялся, что из квартиры вырвется целый рой. Но дверь открылась – и мухи исчезли.
Саша переступил порог осторожно, будто шагнул в болото. В прихожей было темно. Вместо выключателя рука нащупала мелкоребристую поверхность и тут же дёрнулась назад к телу. Из пальцев выскользнули ручки пакета. Саша ждал глухого стука тяжёлых книг. Не дождался.
Звук утопал и таял в густом маслянистом воздухе. Голова поворачивалась медленно. Зато глаза бегали быстро и хаотично, точно пытались сразу увидеть всю комнату. И когда привыкли ко мраку прихожей, у них это почти получилось.
Везде, куда бы Саша ни посмотрел, – на полу, стенах, даже на потолке – вились чёрные корни. Огромные и гладкие, они походили на червяков-переростков, слепо ползущих к свету. Саша пошёл за ними.
В светлом зале, заставленном деревянной мебелью, корней было ещё больше. Саша сразу увидел два самых больших. Один уродливым разломом чернел на стене. Он раздулся так, что трещинки истончившейся коры почти разгладились. Он пульсировал, качался над полом, точно наполненный воздушный шарик – коснёшься, и его разорвёт, окатит тебя то ли затхлой водой, то ли гнилостным сладким соком.
Второй толстый корень лежал на полу высохшей трухлявой змеёй. Саша пошёл вдоль него, как вдоль широкой тропинки, стараясь его не касаться. Вряд ли нога почувствует жёсткий древесный нарост: корни, пусть и выглядели слишком реалистично, были сотканы из колдовства – тяжёлого, как пропитанная водой земля. Но проверять, так ли это на самом деле, не хотелось.
Труха на полу вела в дальнюю комнату. Об этой комнате Саша слышал от Олега. Там Сухопёрышкин хранил свои драгоценные книги и, как подозревал прозорливый ученик, спал. Дверь в комнату всегда запиралась, причём без ключа.
Но сегодня дверь была открыта.
Корни проникали в спальню: те, что покрупнее, пролезали в пространство между косяком и дверью; те, что помельче, истончались вовсе и заползали в щель над полом. Саша замер на одно лишь мгновение. Он не прислушивался к себе: любопытство и осознание собственной безграничной силы уверяли, что ничего страшного случиться не может. Он, скорее, слушал корни. Для него, огненного колдуна, их голос был тих, а слова неразборчивы. Но он уловил настроение – сложную смесь столетней усталости и в то же время радости жизни, радости свободы и осознания силы – такой же, какую испытывал Саша.
Когда он вошёл в комнату, в голове рисовались картины из старинных былин: богатыри и князья, и древние колдуны, могуществом своим способные соперничать с самой матерью-природой.
Книжный шкаф.
Переплетение корней.
Крылья.
Саша даже большую дубовую кровать не сразу увидел. Сначала он заметил книжный шкаф – такой огромный, что занимал целую стену. Хватило одного беглого взгляда, чтобы понять: книги там необычные, старые-престарые, если не древние, пережившие и пожары, и наводнения.
Корни. Саша думал, что в этой комнате они заканчивают свой путь, здесь их «свет». Но он ошибался. Из этой комнаты уродливые колдовские отростки брали начало. Из-под дубовой кровати, из-под покрывала с богатой золотой вышивкой, выбирались корни – чернее чёрного, живее живого и... мертвее мёртвые одновременно. Саша отшатнулся. По коже прошёлся морозец. Гадать, что прячется под кроватью, что разрослось по квартире чёрной паутиной, не хотелось – а на самом деле было страшно.
Саша повернулся. И встал прямо перед огромными крыльями. Метра три в размахе, прибитые к гладкому деревянному гербу, они могли бы поднять в воздухе и самого Сашу. Он присмотрелся. Крылья были собраны из маленьких-маленьких перьев – перьев, которые могли бы принадлежать настоящей птице. Сложно было подсчитать, сколько птиц пошло бы на эту скульптуру.
Кто её сделал и зачем? И как? И почему Сухопёрышкин повесил её в своей спальне? И почему корни, оплетающие всё вокруг, не касаются этих крыльев?
Саша наклонился вперёд, коснулся перьев, нежных на ощупь, провёл невесомо к основанию. Там, где должна была быть птичья спина, зияла деревянная пустота.
Саша прищурился. Пустота разрывалась вырезанным знаком – ромб с двумя косыми чертами снизу. Саша точно знал, что это не руна, – руны он помнил хорошо. Поэтому всмотрелся, стараясь запомнить, – спросит потом у Олега.
– Ты что забыл здесь, остолбень?!.
***
Злата и Ярослав закончили собирать иван-да-марью, когда солнце, пусть и скрытое тучами, ещё висело над кронами. Цветов получилось много. От них, сложенных вместе, веяло таким приторным мёдом, что голова Златы наполнялась липким туманом. Она никак не могла понять: так дурманяще пахли полевые цветы или их колдовство – необычно сильное, проникающее сразу внутрь, в саму кровь и плоть.
Ярослава иван-да-марья, кажется, не оглушила. Он спокойно стянул свитер, под которым оказалась ещё и футболка, переложил туда охапку цветов и принялся перевязывать рукава, делая некоторое подобие вязаной котомки.
Злата и Ярослав ушли с поляны, пока солнце ещё висело над кронами. Когда оно переместилось к горизонту, когда потемнело и похолодало, они всё ещё шли, шли, шли. Лес не собирался их выпускать. Лес разрастался на километры вперёд – серый, неприветливый и одинаковый. Злата несколько раз зажигала огонёк в ладони: пламя плясало, сообщая о мороке Лешего.
– Бесполезно, – сказал наконец Ярослав и остановился, – просто так мы не выйдем отсюда.
Злата скорчила гримасу.
– Да ладно, он же не сам к нам вышел, – заметил Ярослав и посмотрел вверх. – Вот только дождь совсем скоро, не хотелось бы попасть под него.
– Накаркай ещё!
– Водные под дождём не мокнут. Я смогу сделать купол – до дома успеем добежать.
– Если избавимся от чар лешего...
Они застыли друг напротив друга. Оба знали, как вырваться из чёртова круга, и никто не мог осмелиться сказать это вслух.
– Не вывернем одежду – не выйдем, – решился Ярослав. – Узнать бы только, на каком расстоянии действуют чары: если мы разойдёмся по кустам, боюсь, потеряемся.
Злата вспомнила, что лес закружил её в паре шагов от Ярослава, и кивнула. Почувствовала, как начинает гореть шея, и приподняла плечи.
Ярослав засуетился:
– Тогда просто отвернёмся друг от друга... Цветам же ничего не будет, если я на землю их положу? Свитер-то всё равно стирать. Ты... далеко всё равно не отходи, ладно?
Злата кивнула, отвернулась, убедилась, что Ярослав отвернулся тоже. Расстёгивая замок кофты, считала деревья напротив. Одно, два, пять, десять... Может, есть в каком-то из них дупло? А что это так вздрогнула ветка? Вот бы белка, что ли, пробежала. Злата белок не видела никогда, хотя и живёт с рождения рядом с лесом.
Края майки выскользнули из пальцев. Злата взялась за них второй раз.
Так, белка. Нет, вряд ли, тогда, наверное, все ветки на дереве затряслись бы. Интересно, а нужно прямо всю-всю одежду выворачивать? Или достаточно майки с джинсами? Лифчик же, например, не вывернешь. Точнее, вывернешь, но не наденешь потом – колоться будет.
За спиной взвизгнула молния.
Ярослав был в майке. Мозг тут же нарисовал картинку сползающих джинсов. Злата зажмурилась. Потрясла головой. Заставила себя вспомнить последнюю ссору с отцом, сон про бабушку, реку. Но поверх каждого образа настырно вырисовывался худощавый силуэт.
Руки резкими движениями вывернули штанины.
Белка, бабушка, двенадцать деревьев. Злата громко считала про себя, чтобы посторонние мысли заглушили всё остальное.
Быстрее.
К коже ластилась холодная ткань вывернутой одежды, но внутри полыхало. Полыхал каждый тончайший лоскуток, из которого собралось Златино тело. Ткань эта была настолько тонкой, что Злата ощущала дыхание леса, мнимое живое тепло за спиной.
И страшно. И стыдно. И интересно.
Хочется обернуться. Увидеть голую спину – бледную, гладкую, с чуть-чуть выдавленными вперёд позвонками. И родинками. Злата точно знала, что должны быть родинки.
Злата поправила волосы, приложила ледяные ладони к щекам. Интересно, а как он поймут, что закончили? Что сказать?
«О Ярило», – воззвала Злата привычно.
Одёрнула кофту. Потом, подумав, застегнула её. Посмотрела на уродливые швы на манжетах. Ещё и на концах штанин вывернутых джинсов были видны подвороты, оставшиеся после подшива. Тётя Зина оставила на всякий случай: вот, Злата, солнце, подрастёшь... Чучело. Как есть чучело.
А если Ярослав обернулся? Что он увидел? Старую растянутую майку, которую она под кофтой прятала? Или свисавшие над поясом джинсов бока – Злата успела поправиться за лето.
Ей никогда так не хотелось провалиться сквозь землю, как сейчас.
– Если готова, можем идти.
Когда Злата обернулась, Ярослав уже поднимал с травы свитер с цветами.
– Теперь должен выпустить, – сказал он и двинулся в сторону высокой берёзы.
Злата поплелась вслед, разглядывая манжеты и завидуя тому, как легко и непринуждённо ведёт себя Ярослав.
А Ярославу нестерпимо сильно хотелось повернуться и прижать Злату к себе. Так крепко, чтобы через одежду почувствовать её тепло. Так крепко, чтобы ощущать каждый изгиб тела, твёрдость косточек, мягкость груди и бёдер. Так крепко, чтобы ей передался хмельной восторг от близости чужого тела, чтобы провела своими горячими пальцами по тем же дорожкам на шее и ногах, что утром чертила русалка.
В голове горело. В теле горело. Везде горело.
Ярослав не хотел оборачиваться там, на поляне. Он и не оборачивался. Он смотрел на лежащие рядом цветы, закутанные в свитер. И чуть-чуть, боковым зрением только, увидел ногу. Синячок над коленкой – маленький, сизый. Округлое бедро, покрывшийся мурашками бок, красные полосы на спине под сместившимися белыми лямками.
И вот тогда загорелся.
Поэтому когда на Ярослава упала первая капля, он удивился, почему она не зашипела паром.
– Не успели, – вздохнула Злата, запрокинув голову. На щеках расцвела прозрачная роса.
Ярослав позволил себе помедлить несколько мгновений, чтобы посмотреть, как горит тёплым пятном в дождливой серости образ Златы, и провёл над головой рукой.
– Подойди ближе, – попросил он, и Злата нырнула под купол, созданный его магией.
Она снова запрокинула голову. По тонкой невидимой плёнке барабанили капли. Капли растворялись в воде, растянутой воздухе, и ручейками стекали по сторонам.
– Как зонтик прозрачный, – заметила Злата. – Хочу себе такой, но не найду нигде. Только маленький видела, неудобно будет. Идём? Темно становится...
Ярослав мысленно усмехнулся. Под его маленьким куполом идти тоже неудобно. Он может сделать его больше. Он может накрыть им весь лес. Но тогда Злата не будет прижиматься к нему рукой, задевать пальцы тыльной стороны ладони, горячей и мягкой. Тогда они дойдут быстро, и нужно будет снова искать повод, чтобы увидеться и остаться.
Они шли долго. Уже успело стемнеть. Лес погрузился в синеватый мрак, но огонёк в руке Златы и тёплый дождь, барабанящий по широким мясистым листьям, успокаивал. Страшно не было. Не было слишком холодно, и Ярослав готов был идти, идти, идти...
– Ярило!
Свет погас. Злата схватилась за руку Ярослава.
– Всё нормально, – поспешила она заверить шёпотом. – Поскользнулась на грязи... Всё, не могу больше. Давай постоим чуть-чуть.
Злата вздохнула и, не чувствуя ни смущения, ни сомнений, уткнулась в футболку Ярослава.
Ярослав вдохнул. Потом медленно-медленно выдохнул. Снова вдохнул. И выдохнул. Он внимательно прислушивался к собственному дыханию: не слишком часто, не слишком редко, не наиграно. Так, чтобы сердце перестало биться слишком быстро.
Ярослав положил свободную руку на Златину спину. Провёл вниз, до талии. Потом ещё и ещё. Осторожно, едва касаясь.
– Вот был бы у нас ковёр-самолёт. Я о нём с детства мечтаю.
Голос Златы прозвучал глухо. Плечо согрелось её дыханием.
– Ковры-самолёты – это к воздушным магам, – отозвался Ярослав. Никак не получалось сдержать улыбку. – Я могу предложить только прогулку по реке.
– И прозрачный зонтик.
Ярослава переполнял свет – беспокойно и радостно плескался внутри, между рёбрами. Его становилось всё больше. Хотелось, чтобы он затопил всё вокруг.
Ярослав наклонился, вдохнул запах волос – неясный, то ли слегка травянистый, то ли сладкий. И легонько-легонько коснулся макушки губами.
«Уходите».
Ярослав вздрогнул и оттолкнул Злату. Купол исчез.
– Ты что-то сказала?
– Что?.. Нет.
Тяжёлые капли забарабанили по голове. Сразу стало холодно и сыро.
«Уходите скорее. Уведи Злату домой».
Ярослав смотрел на Злату, на её приоткрытые губы, выговаривающие одни и те же слова. Он ничего не слышал. Он не мог понять, чего она хочет.
– Тихо, – сказал он беззвучно.
Злата послушно замолкла. Минуту они молча стояли друг напротив друга. В голове Ярослава женским голосом пульсировало слово. «Уходите».
И только когда Злата легонько ударила в плечо, он очнулся.
– Идём, – сказал он, на ходу широким жестом очерчивая над собой и Златой купол. Широкий, такой, чтобы ни капли не попало на едва поспевающую за ним Злату.
– Что происходит? Что случилось?
– Я слышу кого-то. Это женщина. Я не знаю её. Она просит... просит отвести тебя домой.
– Меня?.. – поразилась Злата. Мысль не поспевала за происходящим. Вся энергия уходила в ноги, и думать сил не оставалось.
Они шли не по первоначальному маршруту.
– Она говорит идти влево от тощей берёзы.
– Там же река.
Ярослав остановился и нахмурился. Перед глазами появилась русалочья гримаса, искажённая гневом. Бунтующие стальные воды реки, вырывающиеся из берегов. Штормящее море, поглощающее всё вокруг.
И дно. Склизкое. Тёмное.
– Ты уверен, что мы не в ловушку идём?
Ярослав не был уверен. Идти к реке сейчас – самоубийство. Дождь. Бунтующая река. Ночь. Самая желанная, вольная ночь для нечисти.
Последняя ночь перед Купалой.
«Поторопитесь. Нужно уйти из леса как можно скорее».
И Ярослав решил идти вправо.
– Это русалка, – говорил он. – Я очень хорошо её слышу. Но я её не знаю... И откуда она знает тебя?
Злата не успела ответить.
Лес закончился. Они вывалились на поляну оборванных незабудок. Увидели Никиту Михайловича и Сандру. И Северного, присевшего рядом с обездвиженным белым телом.
– Пап!.. Пап, как же?!.
Злата бросилась к отцу. Он шёл к ней, на ходу расстёгивая куртку. Поймал её в тёплые объятья нагретой ткани.
Ярослав остался один. Он сделал несколько шагов назад, закрыл глаза, нащупал рукой крупное соцветие. Ладонь защипало.
Дождь проникал внутрь и наполнял тело леденящим страхом.
Он ошибся.
Нужно было идти влево.
– Кажется, я её уже видел, – сказал Северный, приподнимая двумя пальцами чёрную, глянцевую от воды ткань. Это была рубашка Ярослава.