Глава 11
Марина уверенно вела вперёд, будто знала этот лес как свои пять пальцев. Одной рукой она прокладывала себе дорогу через заросли высокой травы, второй прижимала к груди охапку цветов. Не прошло и часа, а она набрала для своего венка тысячелетник, листья папоротника и лесной горошек, нашла тоненькую, но гибкую берёзовую ветку и смущённо сорвала бессмертник, объяснив, что обычно его вплетали в венок замужние женщины, но вообще-то он даёт здоровье.
– Ты, может, и плести умеешь? – язвительно спрашивала Злата.
– Умею, – кивала Марина, делая вид, что не замечает недовольства. – Меня девочки в Дубовнике научили. Почти как обычную косу, ничего сложного.
Злата отворачивалась и закатывала глаза. Ни названий трав, о которых рассказывала Марина, ни их назначения в купальском венке она не знала. Конечно, Сандра говорила что-то об этом на занятиях по обрядам, но Злата не видела смысла зазубривать то, что никогда ей не пригодится. Теперь она чувствовала себя глупой.
Злата рассеяно ходила следом за Мариной. Они тратили время впустую. Хотелось всё бросить. Держало только обещание, данное Саше, и чуть-чуть – совсем чуть-чуть – любопытство. Злате хотелось увидеть венок, сплетённый собственными руками, и себя в венке, и как он поплывёт по реке, и как рано или поздно пойдёт на дно.
– Давай срежем, так ты только пальцы повредишь, – предложила Марина, заметив, что Злата безуспешно борется с длинным гибким стеблем. Не дождавшись ответа, она подошла ближе. Короткий взмах ножа, и стебель с несуразным цветком остался в руке Златы – лепестки тут же опали от тряски, и она зло швырнула растение в сторону.
Когда вышло солнце и стало припекать, решили уйти в тень. Впереди снова шла Марина, спотыкаясь и теряя балетки. Злата плелась за ней, сжимая в руке жиденький букет – одни голые стебли да полувялые белые бутоны. Ей давно уже казалось, что они ходят кругами. Но тут под ногами замелькали голубые цветочки – и в одно мгновение расстелился целый ковёр, скрытый от солнечных лучей плотными шапками зелёных крон.
– Это моя любимая поляна. Прихожу сюда часто, когда с мамой... ругаемся. Я подумала, незабудки тебе точно понравятся, – улыбнулась Марина. – Ты же тоже любишь синий цвет, да?
Злата кивнула, опустилась на колени и провела ладонью по кудрявым соцветиям. Ковёр, сотканный из крошечных цветочков, переливался голубым, розоватым, сиреневатым и даже насыщенным пурпурным. Злата представила, как цветы будут смотреться в её волосах, и принялась срывать тонкие стебельки.
– А что незабудки в венке означают? – поинтересовалась она.
– Считается, что девушка вплетает в венок незабудки, если влюблена и хочет, чтобы парень думал о ней.
Голос, которым Марина произнесла это, Злате не понравился. Было в нём какое-то знание... какая-то даже издёвка, чего Злата терпеть, конечно, не могла! Она принялась срывать цветы с особенным остервенением и бубнить:
– Мало ли что считается. Раньше вон толпами колдуньи венки плели. И только в определённое время!..
Но знакомый образ стоял перед глазами – такой назойливый и такой яркий, что несколько раз приходилось зажмуриваться до боли, чтобы отвлечься.
Наконец Злата набрала столько незабудок, что остальные цветы в букете почти растворились, и помогла Марине расстелить клетчатое покрывало. На нём тут же появились разноцветные широкие ленты. Марина разложила свой букет на кучки и начала плести венок, комментируя все действия. Злате, хотя и рассерженной, это понравилось: косы плести она не умела, в чём признаваться, конечно, не хотела, но успевала копировать каждое движение. Стебельки в её руках послушно льнули друг к другу.
– Мне кажется, тебе нужно взять ещё какой-нибудь цветок, – заметила Марина.
– А что? Пусть мой мнимый «возлюбленный» всю голову себе сломает, во снах меня будет видеть! – буркнула Злата и, заметив снисходительную улыбку Марины, вспыхнула.
– Не злись, пожалуйста. Я не хотела тебя задеть.
Злата уронила руки на колени. «Задеть». Никогда подобные разговоры её не задевали. Никогда она не чувствовала этого мучительного стыда, причину которого сама не понимала.
Венок медленно сползал на покрывало, сминая нежные лепестки.
– Не выдумывай, – наконец сказала Злата, – ничего ты меня и не задела.
И вдруг поняла, как хочет рассказать о ночи у реки, о том, как Ярослав вступился за неё перед отцом, о золотых огоньках.
– Хорошо, – просто ответила Марина. – Но если ты захочешь о чём-то или о ком-то поговорить, я тебя выслушаю. Я умею хранить секреты, болтать не буду.
Злата с сомнением посмотрела на Марину, которая вернулась к плетению. Поделиться правда хотелось. То ли из-за расслабляющей после жары прохлады, то ли из-за убаюкивающего нежного голоса, то ли из-за ощущения летних дождей в воздухе, в которых хотелось раствориться – от собственных бушующих солнц уже некуда было деваться. Злата даже набрала в лёгкие воздух, приоткрыла губы – и не смогла. Слов не хватало.
– Я даже не знаю, что сказать, – призналась она. – Я пойду поищу ещё что-нибудь для венка.
Марина не стала препятствовать.
Лес пропитался солнечным жаром, и когда из-за деревьев приплыло пушистое серое облако, стало легче. Злата запустила руки в копну волос, взъерошила их, вдохнула поглубже – и почувствовала чьё-то присутствие. Огляделась. Это была не Марина. Вместо её весенних дождей в воздухе витало что-то другое, горькое и затхлое. Оно навевало мысли о ночных кошмарах, бабушке и реке, желавшей заглотить Злату целиком. И о нём. Синяя кожа с крошечными чешуйками на щеках. Жёлтые щучьи зубки в безгубой расщелине рта. Из него выскальзывает длинный голубой язык. Она чувствует на лодыжке холодные цепкие пальцы. Злата путается в длинных волосах-водорослях.
И выходит солнце.
И в нос ударяет горький запах полыни.
И снова залитая светом лесная поляна. Злата обнаружила себя перед бурыми стебельками, увешанными пушистыми беленькими метёлками. На ощупь они оказались мягкие и ласковые. Злата уверенно сорвала первый стебель – уж о том, какой силой обладает полынь, она хорошо знала. Она рвала ещё и ещё, и навязчивые образы таяли одновременно с тем, как пальцы впитывали горьковатый запах. Теперь, пока она не вытравит его с кожи, не сможет касаться лица.
Когда Злата закончила и выпрямилась с пучком полыни в руках, на неё накатило безразличие. Даже река, которая оказалась совсем близко – стоит пойти прямо и миновать кустистые заросли и иву, – не вызывала никаких эмоций.
Злата вернулась на поляну незабудок. Марина, которая уже закончила свой венок, ничего не спросила и села напротив, чтобы помочь вплести тёмные стебли в венок. Дело пошло быстро.
Злата постепенно оттаивала. Несмотря на муть перед глазами, она постоянно улыбалась и охотно рассказывала старые истории о том, как впервые пошла с отцом в лес; как впервые сбежала в «мир взрослых» – в Зелёный круг, – о том, как разрисовала всё тело соком чистотела, пытаясь вывести правильные колдовские знаки. Оказалось, что чистотел в обилии рос в Дубовнике и Марина знала об этом развлечении. И как тяжело потом отмывать сок от одежды, тоже знала.
– Давай ещё ленту добавим, – предложила Марина и взяла одну насыщенного синего цвета. – Это несложно, надо только аккуратно вплетать. Могу я, если хочешь.
– Да. Эх, а лучше бы была белая, – мечтательно вздохнула Злата.
Марина бросила на неё недоверчивый взгляд. В обрядах сохранялась древняя символика, и белый цвет означал смерть.
– Синий и белый хорошо сочетаются, – Злата пожала плечами и наклонилась вперёд, приготовившись наблюдать.
Она следила, как ловко Марина продевает в переплетения ленту, и глаза слипались. Мутная плёнка крепла и уплотнялась. В голове, причиняя боль, клубился полынный запах.
– Злата?.. Ты слышишь? Ты бледная, – заметила Марина и коснулась Златиной руки.
Морок на несколько мгновений спал.
– Да-да, нормально, – ответила Злата и подумала с тоской, что нельзя даже Марине рассказать, что это русалья кровь бунтует против горькой травы. – Давай выдернем пару стебельков, а то мне кажется, слишком... аляписто.
Марина не стала приставать с расспросами, но настояла на том, чтобы проводить Злату до дома.
На аллее Марина осторожно заговорила и, убедившись, что Злата внимательно слушает, защебетала о растениях и своей мечте создавать из них обереги и украшения. Она показала серёжки, которые сделала себе сама, – маленькие прозрачные капли с крошечными зелёными веточками и нераскрытыми бутончиками. Злата совсем оживилась.
– Красота какая!.. У старшего брата Саши, Кирилла, свой магазин в городе, он изделия из дерева продаёт. Представляешь, если бы там можно было бы открыть витрину с твоими работами! Нет, я не могу, как они сверкают на солнце!
– Хочешь, сделаю тебе такие?
– Ой, было бы здорово!..
Вдруг обе замолкли: из-за поворота стремительными шагами вышел Ярослав. За ним – тоненькая девушка в белом сарафане и накинутой на плечи чёрной рубашке. Она тянула вперёд руки, и рубашка сползла с одного плеча вместе с лямкой-ниточкой. Когда она догнала Ярослава и схватила его за плечо, он было замахнулся, но сразу опустил руку и не стал сопротивляться. Девушка тут же приросла к нему, обвив тонкими руками-лианами.
Из лёгких Златы исчез весь воздух. Она остановилась. Марина крепко сжала её запястье и потянула за собой.
– Привет! – воскликнула она и помахала свободной рукой.
Ярослав дёрнулся и обернулся. Он был бледный. Остро обозначились мешки под глазами и скулы, оттенённые коротким тёмным волосом на щеках и подбородке. Злата поймала его тяжёлый тоскливый взгляд и усилием воли заставила себя не отвернуться. Синяя глубина поглощала. Мир терял краски. В голове гудело. Гнилой запах стоячей воды наполнял тело, забирая силы, и Злата снова чувствовала слабость.
Она вцепилась в Маринину руку, ища опоры. Морок терял плотность медленно. Сквозь илистую вонь пробивался запах дождевой воды.
– Привет, – произнёс Ярослав на выдохе, будто слова давались с большим трудом. – Откуда вы?
– Из леса, – тут же отозвалась Марина. – А ты, кажется, ходил к Серебрянке?
Злата уловила в её голосе едва заметную насмешку.
Ярослав посмотрел на черноволосую девушку, буквально висевшую на нём, – каждое движение его было слишком ленивым, будто неохотным, – потом на Марину и снова на Злату. Но теперь его синий взгляд оставил Злату равнодушной. Она смотрела на его спутницу, подмечая детали, – слишком худое тело, бледное настолько, что в районе шеи казалось синеватым; сарафан не по размеру, под которым, судя по хорошо различимым очертаниям полной груди, ничего больше не было; медовые кукольные глаза. В них читалось узнавание: девушка явно знала её, но Злата могла поклясться, что виделись они впервые.
– ...и солнышко припекло, наверное, перегрелись, – рассказывала тем временем Марина. – Так что мы пойдём домой, Злате нужно прилечь. Не будем вам мешать.
– Вам помочь? – спросил Ярослав сухо.
Марина отказалась от помощи, и Злата мысленно поблагодарила её за разговорчивость. Сама она молча махнула рукой. Она не сводила глаз с девушки, а потому заметила, как исказилось – на одно лишь мгновение – её лицо, как страх зелёной полосой перерезал медовые глаза. Девушка покачнулась, отлипла от Ярослава и сделала пару шагов назад.
Злата не стала сдерживать ехидную улыбку.
Едва переступили порог дома, Злата ожила. Пелена перед глазами растаяла, слабость исчезла. Она несколько раз с наслаждением вдохнула горячий воздух душной комнаты, и даже случайная встреча с Ярославом и его странной спутницей показалась не такой безнадёжно печальной.
Злата провела Марину в свою комнату, тут же закрыла шторы. На тёмно-синей плотной ткани расцвели ультрамариновые пятна, подсвеченные солнечными лучами.
– У Олега во дворе цветут васильки такого оттенка, – она указала на пятна. – Ты сможешь сделать с ними серёжки?
Марина кивнула. Она рассматривала полочку перед зеркалом, на которой, окружённая оберегами и разбросанными украшениями, стояла деревянная шкатулка. Марина водила пальцами по резным, нагретым солнцем узорам.
– Нравится? – спросила Злата. – Это Саша сделал. Они на все руки мастера: и он, и Кирилл, и их папа. Ты у них дома ещё не была? Они даже лестницу сами деревянную сделали, очень красивая, большая такая. Надо напроситься в гости.
– Очень красивая шкатулка. Внутри тоже резная?
Злата, стоявшая у письменного стола, резко оттолкнулась и оказалась около Марины. Быстрым движением откинула крышку – шкатулка наклонилась назад так, что передние ножки приподнялись и звонко стукнулись о полку, когда Злата разжала пальцы. Тихо звякнули шпильки. Марина посмотрела настороженно – точно так же, как смотрела, когда услышала про белую ленту.
– Бабушкины. Она бросила нас, когда я родилась. Ей... не нравилась моя мама.
Марина поджала губы и опустила взгляд.
– Можешь посмотреть, – разрешила Злата, смягчившись.
Голос её потеплел. Она достала одну шпильку с красной головкой и протянула Марине. Та осторожно взяла её двумя пальцами, поднесла к глазам.
– В твоих волосах они бы красиво смотрелись, – заметила Злата. – Будут блестеть очень естественно. Можно?
Она ловко отделила несколько локонов справа, перекрутила их в подобие косички и закрепила шпильками. В тёмно-бордовых волосах алые камушки казались капельками воды. В сумерках комнаты их почти не было видно, но Злата приоткрыла штору. От мимолётного касания солнца камушки засверкали.
– Ты похожа на северную воительницу!..
Марина не смогла ответить – только кивнула. Она смотрелась в зеркало с недоверчивым восхищением, поворачивалась к нему то одной щекой, то другой. Трудно было поверить, что причёска так меняет внешний облик: из болезненно белой девочки с пушистыми, будто нечесанными волосами, в воительницу. Злата убрала крупные локоны с плеч, и как-то сразу выделилась тонкая шея и тонкие ключицы, проявлявшиеся, если чуть-чуть свести вместе плечи.
Воображение быстро нарисовало вечерние сумерки, копошащихся кучками колдунов – они только-только окончили свои обряды – и её в длинном кремовом платье с прорезями в длинных рукавах. Она выходит к реке, вертит головой из стороны в сторону, пытаясь запомнить каждую деталь незнакомой картины. Мужчины отводят взгляды, но она успевает заметить, что за секунду до они все – Ярослав, Олег, учителя и старейшины, незнакомые колдуны, все – смотрели на неё. Она полуосознанно вытягивает шею, поворачивается к большому костру алыми камушками в волосах – они загораются и рассыпаются оранжево-золотыми бликами по тёмным локонам. Она чувствует трепет. Она едва дышит, осторожно ступая по остывающему песку босыми ногами. Навстречу ей выходит Саша и...
Локоны распались, когда Марина вытащила шпильки. Она с плохо скрываемым сожалением положила их обратно в шкатулку и осторожно закрыла крышку.
Злата отпустила штору.
– Если хочешь, я дам тебе их поносить, – сказала она.
– Нет, – Марина покачала головой. – Это же вещь твоей бабушки, очень важная... я не могу.
– Эта вещь только напоминает о том, что мнимая честь для бабушки дороже семьи, – холодно отозвалась Злата, вновь небрежно откидывая крышку шкатулки. – Видишь, их пять штук. Было пятнадцать. Остальные она забрала с собой, а эти просто забыла на крыльце. Так что это не подарок мне, – она сгребла шпильки в ладонь и протянула Марине. – Я их даже не ношу. А тебе они очень идут. Хочешь – навсегда забирай.
Марина подняла испуганные глаза. Но кроме испуга была в них и переливающаяся радость, и восхищение, испытанное в только что выдуманной мечте.
– Навсегда не возьму, только на Купалу. Спасибо тебе, – сказала Марина. Она обняла Злату и почувствовала, как замерло в напряжении её тело. Тут же отпрянула. Стало неловко.
– Да ладно, – Злата махнула рукой и снова отошла к письменному столу. – Хоть кому-то они пригодятся.
Марина почувствовала невероятную благодарность. Она не могла объяснить себе, почему вдруг захотела рассказать Злате то, о чём не говорила даже подругам из Дубовника. То ли из-за щедрости, то ли из-за сблизивших их венков, но Злата показалась ей самым близким, самым надёжным в мире человеком – ближе и надёжнее родной матери.
– А у меня папы нет, – сказала она, разбив напряжённую тишину. – Я никогда не видела даже его фотографий.
Злата ждала, что Марина скажет что-то ещё. Она не знала, как реагировать на такое признание. Не знала, уместными ли будут слова утешения. Не знала, может ли задать вопрос. Но Марина молчала, и Злате пришлось спросить:
– Мама тебе ничего не рассказывала о нём?
– Она говорила, что он очень сильный водный колдун. И что он жил здесь, в Огнях. Но я подумала, – она принялась перекатывать в ладони шпильки, – раз здесь его родина, он должен возвращаться хотя бы иногда. Или жить здесь до сих пор. Я, когда приехала, – голос нервно дрогнул, – думала, может, это Игорь Северный, но он же воздушный...
Злата слушала Марину и кивала. Собственная история показалась детской сказкой: она хотя бы знала, кто её мать. Но всё равно растерялась, когда Марина спросила об этом прямо.
– Моя мама... она... она была здесь проездом, они встретились с папой, ну и... Она потом со мной приехала. У себя оставить не могла – у неё оте...
Тут Злата замолчала, пытаясь прикинуть, кем мог приходиться матери Водяной, отцом или всё-таки дедом, но так и не закончила фразу. Она увидела проницательный Маринин взгляд, прозрачно-голубой, очень холодный, ставший вдруг совсем чужим. И поняла, что Марина не верит.
– Прости, я не могу рассказать. Правда не могу. Спасибо, что ты доверилась мне. Но я не могу. Я никому не рассказываю. Даже Олег с Сашей не знают.
– Я понимаю, – кивнула Марина. – Не надо, я не настаиваю. Только один вопрос можно?
– Да.
– Ярослав тоже не знает?
В комнате стало темно, хотя шторы оставались открытыми. Небо затянуло плотными серо-чёрными облаками. Далеко-далеко, у самого горизонта, раздались первые раскаты грома.
– А с чего это он должен знать? – голос Златы снова стал бесцветным. И разговор был бы окончен, если бы не вернулись в мысли горячие медовые глаза, и чёрные длинные волосы-путы, и цепкие девичьи руки. – Ты знаешь ту девушку, которая была с ним?
– Видела её пару раз.
– Ярослав с ней... дружит? – глупое, неуместное слово. Но Злата не смогла придумать, чем его заменить.
– Не знаю. Мне казалось, он общается с ней вынужденно. То есть если нужно что-то узнать.
– Что-то узнать? Что можно узнать у неё? Мы с тобой можем много рассказать – мы дочери старейшин. А она кто такая?
Марина пожала плечами.
Злате становилось жарко, и в голове клубился горячий пар – верный признак плохо контролируемой ярости.
– Мне она показалась странной, – сказала она.
– Почему?
– Откуда я знаю!..
Раздражение переполняло. Злата снова вспомнила тоскливо-равнодушный взгляд Ярослава и ещё один, насмешливый, медовый с зелёной полосой страха. Она редко испытывала такое животное удовольствие, какое испытала сегодня, увидев испуг на красивом, наглом лице незнакомой девушки. Даже сейчас, вспоминая то мгновение, Злата улыбнулась.
И поняла.
– Помнишь, как она шарахнулась от нас? В сумке был венок с полынью. И руки мои тоже пахли полынью. Она испугалась! Марина, она же нечисть!
Марина отвела взгляд.
– И не просто нечисть... Она русалка. Точно, русалка! Они же могут выходить из воды сейчас, до Купалы. Поэтому одежда на ней так висела – они же одежду не носят, сарафан был чужой!..
Злата тяжело задышала. Мысли в голове носились с такой скоростью, что разогнали горячий пар. Сколько догадок рождалось и умирало в тот момент; сколько странных движений и деталей, которым она не придала значения тогда, становились значимыми теперь.
– Русалки много лет назад уплыли из Серебрянки, – проговорила Злата уже спокойнее. – Я не знала, что они вернулись. И не знала, что Ярослав... что он...
В чём был виноват Ярослав, Злата ещё сама не поняла. Она только знала, что виноват. Только чувствовала в себе обиду, такую острую и холодную, что хотелось распороть себе грудную клетку и вытащить весь колотый лёд. Пусть лучше будет болезненно пусто, чем так.
– Мне кажется, Ярослав сам был не рад её компании, – заметила Марина. – Уже завтра обряд. Закончится Купала – закончится срок русалок на земле. Они вернутся в воду.
Злата почти не слышала её. Волна непонимания, отвращения и страха сбила с ног и лишила сил: она тяжело опустилась на стул и закрыла лицо руками. Глаза защипало то ли из-за подступавших слёз, то ли из-за въедливой полыни. Она чувствовала себя обманутой и проигравшей.
Злата боялась рассказать о русалке-матери даже самым близким друзьям – Ярослав общался с русалкой, невзирая на запреты.
Злата боялась упомянуть о своей нечистой крови, чтобы не посчитали чужачкой – Ярослав с самого начала не заботился о том, посчитают его своим или чужим.
Злата боялась лишний раз коснуться его – а русалка лапала его так, будто он принадлежал ей полностью.
– ...Мы забудем о них, как о страшном сне.
Долетевшая до сознания фраза стала последней каплей. Злата не забудет. Нельзя забыть часть себя, чужую для всех миров. Ту часть, которая ластилась к Ярославу, позволяя себе то, что не позволяла сама Злата. Ту часть, которая прожигала медовым насмешливым взглядом: «Ты полукровка. Ты не можешь быть такой, как они. И такой, как я, тоже не можешь быть».
Всё, о чём мечтала Злата, принадлежало ей: мама, Ярослав, свобода быть тем, кем родился.
Злата зажала ладонью рот, исказившийся в безмолвном крике. И заплакала.
***
В мастерскую только-только вернулось привычное ощущение влажного чернозёма. Олег наконец мог по-хозяйски развалиться в продавленном кресле и расслабиться, не заботясь о том, будут ли щекотать землю в венах юркие огоньки.
Но свечи снова зажглись. И сейчас Олег был этому даже рад.
– У меня осталось совсем немного пустой росы, но, наверное, нам хватит.
Олег суетился: доставал пустые сосуды и тут же убирал их обратно, переставлял баночки с прозрачной жидкостью, похожей на обычную воду, двигал мешочки, точно искал за ними что-то и не находил. Он предвкушал открытие, уже видел, как придёт к Сухопёрышкину и выложит перед ним доказательства – чего, правда, пока не представлял. Наконец, он расставил все баночки и деревянные круглые чашки без ручек – Гвоздикины выточили целый набор – и, опершись на стол одной рукой, принялся аккуратно разливать бесцветную жидкость.
Варя терпеливо ждала у двери. Она завела руки за спину, и острый ноготь большого пальца левой руки методично вонзался в мягкую кожу правой ладони. Две ямки в виде полумесяца, три, пять... Она делала их каждый раз, когда волновалась. Эта привычка осталась из прошлой жизни, где Варя была маленькой и слабой и не знала, чем можно заменить болезненную дрожь внутри, когда отвечаешь у доски, когда проходишь смотр у старейшины, когда с тобой говорит Саша Гвоздикин, которого ты всем сердцем любишь, но который не любит тебя.
– А отстоявшаяся, кажется, у матери есть, – сказал Олег и метнулся к двери.
Варя заметила, что справа у него теперь торчал взлохмаченный вихор, а очки съехали на самый кончик носа. Он стал так похож на Сухопёрышкина, что трудно было сдержать улыбку. Олег заметил её, но сказал лишь: «Я быстро».
На слове «быстро» сбился. Взялся за ручку двери, помедлил, посмотрел на Варю с сомнением.
– Я ничего не трону, – торжественно пообещала она.
– Да нет, делай что хочешь... И вообще проходи. Чего ты встала... у двери-то.
И Олег буквально вывалился за порог.
Варя подошла к столу, пальцами провела по дереву, ещё хранившему тепло чужой ладони. Такое же тепло окутывало её предплечья. Его не растворил в себе жар летнего утра, не стёр влажный воздух налетевшей внезапно пасмурности. Варя бережно держала тепло рядом с собой, стараясь не касаться кожи в местах, которых касался Олег.
Варе понравились эти случайные объятья. Её обычно обнимали по-другому. Папа, дедушка, двоюродный дядя обнимали по-родственному безразлично – исполнение «обряда» перед семейным застольем. Одноклассник, с которым она начала встречаться в четырнадцать назло Гвоздикину, едва дотрагивался до неё, точно боялся. Последний её парень, выпускник, с которым она рассталась после его последнего звонка, слишком сильно прижимал к себе, слишком больно сжимал бока, будто её тело было пластилином, который он хотел смять.
Варя встретилась с Олегом на улице, случайно, почти вскользь упомянула старое детское развлечение – бросать в полынную воду разные мелочи и смотреть, проявится ли на них колдовство. В тот миг на лице Олега появилась такая радость, будто она раскрыла ему главный секрет мироздания. Он порывисто протянул к ней руки. Большие ладони аккуратно и быстро обхватили её предплечья сзади. Пальцы сжались совсем чуть-чуть, неощутимо. Кожа его была сухой и чуть шершавой. Варя подумала тогда, что, если возишься с травами и зельями, по-другому быть не может. И что даже так, переполненный эмоциями и благодарностью, он не пытался сделать из неё податливый пластилин.
Вернулся Олег с небольшой банкой из-под шоколадной пасты. В банке плескалась прозрачная жидкость – точно такая же, какую он три минуты назад разливал по деревянным чашкам. Варя провела рукой сначала рядом с белой крышкой, потом над чашками и не почувствовала никакой разницы.
– Нашёл, – запоздало провозгласил Олег. – Да в ней же совсем нет колдовства, ничего не найдёшь.
– Разве не хватило бы пустой росы?
Она уселась на подлокотник кресла и приготовилась наблюдать.
– Посмотрим везде – для чистоты эксперимента. Подай, пожалуйста, книжку.
– Эту?
Варя изящно потянулась назад и достала потрёпанную энциклопедию в красной обложке. Прочитала название.
– Тебя всё ещё домовые мучают?
– Почти.
Олег выхватил книгу и раскрыл там, где был спрятан тонкий стебелёк с пятью крошечными листочками. Его он обнаружил в волосах, когда полусонный, будто после больничного бреда, вернулся домой после похода в лес с Сухопёрышкиным. Прежде чем взять стебель, Олег смочил ладони отстоенной водой. Потом аккуратно, чтобы не повредить ненароком, отделил листочки, разложил по круглым чашкам. Два оставшихся и стебелёк снова спрятал между страниц – на случай, если эксперимент придётся повторить. Отбросил книгу в самый угол кресла, мысленно похвалил себя за точность и аккуратность и снова вернулся к чашкам. Затаил дыхание.
Первый листочек медленно погружался в пустую росу.
За спиной ойкнуло.
Олег дёрнулся и обернулся.
Пауза. Взрыв дружного смеха. Варя лежала на кресле, задрав длинные белые ноги. Она тут же согнула их в коленях и одёрнула юбку. Рука её тянулась к книге в красной обложке.
– Давай помогу.
Олег взял её за запястья и одним резким движением поднял на ноги.
– Хотела почитать, чего там про домовых пишут. Какие-то враки, наверное.
– Почему сразу враки?
Варя пожала плечами.
– А откуда у тебя эта книжка?
– Родительская. Могу дать почитать.
Варя кивнула.
– Я колдовских книг почти не читала – интересно. Родители кроме современной художки дома не держат никаких книг.
– Тебе б к Сухопёрышкину. Вот у него этих книг – обчитайся. Даже древние, на праславянском, есть.
Олег тут же пожалел о своих словах. Вот начнёт расспрашивать, придётся врать, чего он не любил. Но Варя заглянула через его плечо. Глаза её округлились.
– Что ты?..
Олег ещё только краем глаза увидел чашки, но уже понял, что так поразило Варю. Листочек в чашке покрылся тёмным налётом.
– Я уже это видел, – сказал Олег и только потом понял, что поход с Сухопёрышкиным в лес должен был храниться в секрете.
– Что это такое?
Варя наклонилась совсем близко к чашкам – и совсем близко к Олегу. Стоило чуть-чуть покачнуться в сторону, и он мог бы дотронуться до неё.
– Я не знаю.
– Ты сказал, что видел.
– Но это же не значит, что я знаю, что это такое.
Олег даже не пытался сдержать прилив раздражения. Ему захотелось выгнать Варю, которая мало того что совала любопытный нос куда не следовала, так ещё и лезла к нему, лезла наверняка специально, нарочно, чтобы отвлечь от дела, которое и так ускользало из рук.
Олег молча придвинул к себе чашку, провёл над ней рукой. Он не надеялся вознестись над лесом, как в то утро с Сухопёрышкиным, не надеялся увидеть сгустки колдовства, но хотел хотя бы почувствовать что-то знакомое. Сначала, отгораживая его от всего мира, возникли ненавистные свечки. Олег уже подобрал слова для того, чтобы выпроводить Варю прочь, как вдруг огоньки изменились. Он закрыл глаза – иногда, чтобы понять колдовство, приходилось рисовать ощущения в конкретных предметах. Способ оказался рабочим: Олег увидел тёмно-зелёное, почти чёрное пламя, чуть ниже – желтоватое тело свечи, прячущееся в центре красивого купальского венка.
– Варь, – позвал Олег и пошарил в воздухе рядом с собой. Вари не оказалось рядом. Ему пришлось открыть глаза.
Она тихонько пятилась к двери.
– Ты куда? – спросил Олег. Он постарался припомнить, не сказал ли вслух то грубое, что успел сформулировать.
– Я не хотела мешать. Моё колдовство могло отвлечь тебя.
– Наоборот, ты помогла. У тебя же, по-моему, есть дар, да? Ты умеешь менять цвет огня. Как это работает?
Варя посмотрела на него с сомнением.
– Я не знаю, как тебе объяснить...
В голову закралась щекочущая живот мысль. Когда Варе хотелось добиться чего-то от мальчика, она брала его за руку. Она давно уже поняла, как много может сделать ненавязчивое нежное прикосновение. Она любила играть в эти «женские чары»: пусть ей не хватает силы как огненной колдунье, но уж в таких фокусах вряд ли ей были равные среди сверстниц.
Но Варя подозревала, что дело не столько в её обаянии, сколько в колдовстве. Раньше она «очаровывала» касанием только обычных людей, но никогда не пробовала проворачивать подобное с колдуном.
– Дай руку, я попробую показать, – сказала она.
Олег помедлил, а когда протянул руку, Варя тут же обхватила запястье – большой палец ласково нажал на то место, где прятались под кожей голубые вены. Она потянула Олега к окну. На узком деревянном подоконнике в металлических подставках стояли свечи.
– Я возьму две.
Варя ещё раз едва заметно сжала запястье Олега и отпустила, чтобы поустойчивее закрепить свечи. Краем глаза она следила за реакцией: что заметил, что почувствовал, поддался ли. Но лицо Олега оставалось непроницаемым. Он сосредоточенно смотрел на свечи и, казалось, ничего больше не замечал.
Когда с приготовлениями было покончено, Варя снова потянулась к Олегу. В этот раз, чтобы уж наверняка, она сначала смазанно прошлась длинным невесомым касанием от локтя вниз и... сухие шершавые пальцы сомкнулись на её запястье.
Варя опешила, подняла голову и встретила насмешливый взгляд: «Со мной не пройдут твои игры» – и в следующую же секунду насмешка сменилась наивным непониманием. Щёки Вари, поклявшейся больше никогда не приближаться к Опёнкину, и свеча на окне загорелись одновременно. Лица колдунов осветил маленький жёлтый огонёк.
– Это если без дара, – пояснила Варя просто чтобы что-то сказать.
Олег кивнул. Он чувствовал то непонятное ему движение в огненном колдовстве, которое зажгло свечу. Это движение он хорошо знал благодаря Злате и Саше. Но то, что делала Варя потом, было для него совсем новым.
Сначала он почувствовал, как всколыхнулась в нём сила. Потом, как эта сила тоненькой струйкой потянулась к свече – и связь оборвалась, пламя её поглотило. Огонь налился изумрудно-зелёным светом.
– Как ты это сделала?
Варя выдернула свою руку, сделала шаг назад и принялась тереть запястье до розовых пятен.
– Ты разве не почувствовал ничего?
«Не знает», – понял Олег. Правда тут же одёрнул себя, ясно осознавая, что объяснить суть её дара до конца не смог бы и сам.
– Ты добавляешь в огонь чужую энергию. Я земляной, поэтому пламя стало зелёным. Когда мы смотрели на листья в пустой росе, я увидел свечу, она горела тёмным. Это не могло быть моё колдовство, потому что руки у меня были мокрыми из-за полынной вода. Получается, твои свечки зажглись только из-за колдовства на листьях: и колдовство было... тёмным. Тёмным земляным. И, возможно, нечеловеческим.
Варя почти ничего не поняла из воодушевлённой речи Олега. Осторожно кивнула:
– Я этого не хотела, оно само так вышло.
– Давай попробуем ещё раз. Если ты запомнишь это колдовство, то сможешь потом узнать его у человека... или кто бы там мог быть. Тебе достаточно будет просто его коснуться.
Варя перестала тереть запястье.
– Не понимаю, зачем это. Мы все чувствуем чужое колдовство.
– Только то, которое нам позволяют чувствовать. Его могут скрыть мороком или зельями, или полынным дымом, или чем-то ещё. А до силы нечисти нам вовсе не дотянуться. Колдовство на этих листочках мы с тобой не почувствовали, но твой дар всё равно нашёл его и показал в свече.
– Свечи смогут стать сигналом! – догадалась Варя.
– Пожалуйста, Варь, давай хотя бы попробуем.
Она сделала несколько несмелых шагов к столу. И с каждым шагом ей всё больше хотелось согласиться. Это был шанс помочь в очень важном, серьёзном деле очень умному, очень хорошему Олегу. А может, даже показать, что она ничем не хуже него или даже лучше. И никакие «женские чары» ей для этого не нужны.
— Хорошо!
Варя решилась, а потом с наслаждением слушала Олега. Он болтал и болтал, окрылённый её согласием. И вдруг сказал торжественно, завершая разработку своего плана:
– Тогда мы сможем нащупать след и выйти к убийце!
– Что?
И Олегу пришлось всё рассказать.