кашмар в нивзрачной квартире

Прошел месяц.Тридцать дней, наполненных тягучим, напряженным молчанием, прерываемым лишь бытовыми звуками.

Тридцать дней, в течение которых СССР наблюдал, как заживают руки Рейха.

Сначала это были страшные, красные полосы, потом  розовые, свежие шрамы, а затем, к его собственному удивлению, кожа и вовсе восстановилась, не оставив и следа от того ночного кошмара. Казалось бы, физическое свидетельство боли ушло. Но не психическое.

Рейх теперь обходил шкафчик под раковиной за десять метров.

Его взгляд, скользя по нему, становился остекленевшим и отрешенным, прежде чем он быстро отводил глаза. Он нашел альтернативу.

В дальнем углу, на полу, стояла пластиковая бутылка с жидким мылом, купленным СССР в тот день. С запахом лимона.

Мыть полы им было неудобно. Пена была слабой, жир и застарелая грязь оттирались не с первого раза, а иногда и не со второго. Рейх тратил на уборку втрое больше времени и сил.

Он тер один и тот же участок пола снова и снова, иногда почти до дыр, вгрызаясь в линолеум с тихим, одержимым упорством. Для него это было не наказание.

Это была профилактика. Он мыл полы безопасным средством, и каждая потраченная минута, каждая потраченная капля энергии были платой за то, чтобы никогда больше не чувствовать ту едкую боль, тот запах химии, который смешивался со страхом и беспамятством.СССР видел это.

Он видел, как Рейх часами сидит на корточках в прихожей, с тряпкой в руках и бутылкой мыла рядом, и с безумной старательностью трет уже и без того чистый пол.

Он видел, как тот украдкой нюхает свою кожу после уборки, проверяя, не осталось ли на ней того, старого, ядовитого запаха, и с облегчением выдыхает, ощущая лишь легкий, свежий аромат лимона.

И этот запах стал новым, странным фоном их совместного существования. Он витал в квартире, смешиваясь с запахом старой мебели и еды. СССР ловил себя на том, что этот простой, чистый, цитрусовый аромат ему... нравится.

Он ассоциировался не с болью и страхом, а с тихим, пусть и нелепым, трудом. С тем, что Рейх, пусть и из самых темных побуждений, сам сделал этот выбор.

Выбор в пользу чего-то менее разрушительного.Как-то раз, проходя мимо, СССР на секунду остановился рядом.

Рейх, уставившийся в пол, вздрогнул и съежился, ожидая, что его оттолкнут, отнимут бутылку, заставят сделать как следует, с «нормальной» химией.Но СССР просто постоял, вдохнул запах лимона и кивнул.

- Хорошо пахнет

произнес он глухо и тут же пошел дальше, сгорая от стыда за эту неуклюжую, жалкую попытку коммуникации.Рейх не ответил.

Он замер, вцепившись в тряпку, и просидел так может  десять минут, пытаясь расшифровать этот простой набор слов. Это была похвала? Насмешка? Угроза?

Его мозг, привыкший к сложным, изощренным алгоритмам жестокости, не мог обработать такую простую, нейтральную фразу.

В итоге он снова принялся тереть пол, уже с удвоенной силой, пытаясь заслужить эту странную, непонятную «похвалу» или отвести подозрение в саботаже.

Но с тех пор СССР стал замечать, что после уборки Рейх иногда, совсем на секунду, поднимал голову и внимательно, почти что с недоумением, смотрел на него.

Как будто пытался разглядеть в огромной, грозной фигуре хозяина того, кто способен заметить запах лимона и не рассердиться на неидеально вымытый пол.

Это было ничтожно мало. Почти ничего. Всего лишь запах в воздухе. Но в этой квартире, пропитанной двадцатью годами страха и боли, даже этот крошечный, цитрусовый проблеск чего-то нормального был огромным, невероятным шагом.

Шагом, который стоил Рейху месяца изнурительного труда, а СССР — тяжелого, давящего чувства вины, которое теперь пахло не кровью и химикатами, а горьковатым, свежим лимоном. 

Прошла еще одна неделя. Запах лимона стал привычным аккордом в симфоний их молчаливого сосуществования.

СССР заметил, что Рейх, закончив свою изнурительную уборку, стал на несколько минут задерживаться в гостиной, садясь не в своем углу, а чуть ближе — может  на семь метров вместо десяти.

Он все так же сидел на полу, поджав колени, но его взгляд, прежде всегда устремленный в пустоту, теперь иногда скользил по комнате, по книжным полкам, по телевизору, по самому СССР — быстрее, исподлобья, мгновенно отводя глаза при малейшем намеке на ответное внимание.

Однажды вечером СССР сидел за столом и ел. Он приготовил себе простую яичницу с колбасой. Запах горячего масла и жареного мяса разносился по квартире.

Он видел, как Рейх, закончив мытье посуды, замер у раковины, его плечи напряглись, а спина выпрямилась — знакомый жест ожидания дальнейших указаний или... надежды на остатки еды.

Раньше СССР либо бросал ему объедки, либо игнорировал. Сегодня он поступил иначе. Он молча встал, подошел к плите и налил на сковороду еще немного масла.

Разбил два яйца, отрезал несколько ломтиков колбасы. Он делал все молча, но не резко, не громко, а с преувеличенной, почти ритуальной медлительностью.

Он чувствовал на себе спиной взгляд, полный немого, животного ужаса и такого же животного голода.Когда вторая порция была готова, он не стал класть ее в свою тарелку.

Он взял чистую тарелку из сушки, переложил на нее яичницу и, повернувшись, поставил ее на край стола.

Потом отошел к окну, демонстративно отвернувшись, давая понять, что это не ловушка, не приманка. Это — дар. Или, может, просто еда, которая ему не нужна.

Он слышал за своей спиной абсолютную тишину. Напряженную, звенящую. Он представлял себе, какая борьба сейчас происходит в голове у того, кто стоит у раковины.

Страх против голода. Опыт двадцати лет против запаха горячей, свежей еды.Потом послышалось тихое, едва слышное шарканье босых ног по полу.

Краем глаза СССР увидел, как худая, тенеподобная фигура неслышно подкрадывается к столу. Дрожащая рука схватила тарелку.

И... вместо того чтобы немедленно убежать с ней в каморку, Рейх замер на месте. Он стоял у стола, всего в пяти метрах от СССР, его глаза были прикованы к еде, а потом медленно, мучительно медленно, поднялись и посмотрели на спину хозяина.

Это был не взгляд благодарности. Это был взгляд крайнего, запредельного недоумения. Он пытался понять правила новой игры.

Почему еда дается здесь? Почему не надо бежать? Почему его не бьют за то, что он стоит так близко?СССР, не оборачиваясь, сделал шаг дальше от стола, к телевизору, увеличивая дистанцию.

Он слышал, как за его спиной раздался тихий, жадный звук еды. Рейх ел. Стоя у стола. Не убегая. Это длилось maybe две минуты.

Потом послышался стук пустой тарелки о стол, и быстрые, торопливые шаги, умчавшиеся в коридор.СССР обернулся. Тарелка была пуста и чиста, как всегда. Но она стояла на столе.

А не на полу у двери. И в воздухе, смешиваясь с запахом лимона от вымытого пола, витал едва уловимый, теплый запах жареного яйца и чего-то человеческого Шаг.

Крошечный, почти невидимый шаг. Не  сближения, но —прочь от абсолютной, тотальной дистанции.На следующее утро, выходя из своей комнаты, СССР увидел, что его ботинки, всегда стоявшие у двери, были начищены.

Но не до зеркального, парадного блеска, как раньше, который достигался часами титанического труда.

Они были просто чистыми, аккуратными, ухоженными. И от них тоже пахло лимонным мылом.Это было сообщение.

Ответ на вчерашнюю тарелку еды. Не словами, не взглядом, а действием. Языком, который они оба понимали. Языком услуг.

Языком работы.СССР медленно обул ботинки. Они были теплыми от солнца, падавшего в прихожую.

Он вышел из квартиры, и весь день этот слабый, едва уловимый запах лимона, казалось, шел от его обуви, напоминая ему, что даже в самой холодной зиме может пробиться какой-то жалкий, упрямый росток.

_____________________________________________

1156 слов 😊