чясть 3) страх от неажиданого подарка огромен
Идея пришла к СССР внезапно, как озарение, и показалась ему гениальной в своей простоте. Если еда воспринимается как угроза, как предвестник чего-то ужасного, то может быть что-то иное, не связанное с пищей, сможет стать тем самым первым кирпичиком в стене доверия, которую он с таким идиотским упорством сам же и разрушал два десятилетия. Он смотрел на ту щель под дверью, за которой его пленник существовал в аду собственного тела и разума, и его взгляд упал на собственную кровать — широкую, с толстым матрасом, пуховой подушкой и тяжелым, теплым одеялом.
Рейх спал на голом полу. Всегда. Зимой и летом. На холодном, жестком бетоне, прикрытом самым тонким, рваным половиком, который уже давно перестал хоть как-то смягчать неумолимую твердь. Это было одним из бесчисленных правил, одним из элементов унижения. Сон как наказание. Сон как продолжение пытки.
СССР действовал быстро, почти лихорадочно, движимый новой, странной надеждой. Он вытащил из закромов складной армейский матрас, толстый и добротный, набитый ватой. Нашел подушки, чистое, пахнущее нафталином постельное белье, огромное стеганое одеяло, которое могло согреть даже в лютый мороз. Всю эту гору комфорта и уюта он с трудом, но впихнул в тесную каморку, пока Рейх замер у печки, делая вид, что чистит картошку дрожащими руками, его глаза, полные немого ужаса, следя за каждым движением хозяина.
Забросав все это добро в кладовку, СССР вышел и закрыл дверь, оставив Рейха наедине с этим немыслимым сокровищем, которое пахло пылью, и чем-то давно забытым — домашним очагом.
Для Рейха это не было подарком. Это было новой, непонятной и оттого еще более страшной загадкой.уже вечером Он стоял посреди своей конуры и смотрел на груду текстиля, заполнившую почти все свободное пространство. Его ум, отточенный годами выживания, лихорадочно искал подвох. Где крючок? Где лезвие? Что спрятано внутри? Может, матрас набит битым стеклом? В подушке — иглы? Одеяло пропитано кислотой? Это новая игра. Более изощренная.
Сначала дать надежду на комфорт, а потом, когда он осмелится ей воспользоваться, — показать, насколько он глуп и наивен.
Он не притронулся к постели. Он проигнорировал ее, как будто ее не существовало. Он лег на свой привычный голый пол в своем привычном углу, свернувшись калачиком, и попытался уснуть. Но его спина, его бока, все его изможденное тело, кости которого за двадцать лет почти протерли кожу, вдруг восстали. Они помнили непривычную мягкость матраса, на который он падал несколько раз, избитый до полусмерти. Это воспоминание о контрасте было пыткой. Жесткий холодный пол, который раньше был нормой, теперь казался ледяным и невыносимо неудобным.
Прошло несколько часов. Глубокая ночь опустилась на квартиру, наполнив ее зловещей, давящей тишиной, сломанный лишь прерывистыми, короткими вздохами Рейха, который просыпался каждые десять минут в холодном поту. В очередной раз, резко открыв глаза и застыв в ожидании удара, он уставился в темноту на тот матрас. Он казался огромным, мягким монстром, притаившимся в его клетке.
И тут его воля, сломленная и истерзанная, дала трещину. Что-то в нем сдалось. Не надежда, нет — отчаяние. Какая разница, что там внутри? Какая разница, какая пытка последует? Хоть минута, всего одна минута на этой мягкости, прежде чем вернется боль. Хоть мгновение ложного комфорта перед неминуемой расплатой.
Он подполз к матрасу, движения его были скованными и осторожными, как у дикого зверя, подходящего к подозрительной приманке. Он начал щупать его. Сначала кончиками пальцев, затем ладонями. Он сжал подушку, прислушиваясь, не зашуршит ли внутри что-то острое, металлическое. Он потрогал швы одеяла, ища спрятанные лезвия. Его дыхание участилось, сердце бешено колотилось в грудной клетке. Это была самая настоящая саперная работа, от которой зависела не его жизнь — она уже не имела цены, — а возможность отсрочить боль.
Не найдя ничего, он замер. Паранойя кричала, что он что-то упустил, что ловушка хитрее. Но физическое истощение, потребность в сне, которую не могли убить даже двадцать лет ада, оказалась сильнее. С тихим, почти неслышным стоном, полным капитуляции перед неизвестностью, он рухнул на матрас.
Мягкость, принявшая его тело, была настолько чужой, неестественной и шокирующей, что он чуть не отпрянул обратно на холодный пол. Его мышцы, десятилетиями находившиеся в постоянном напряжении, не знали, как расслабиться. Он лежал плашмя, завороженный, не в силах пошевелиться. Затем он натянул на себя одеяло. Тяжесть и тепло, окутавшие его, стали для его нервной системы последней каплей. Это было слишком.
Слишком много новых, непонятных, подозрительных сигналов. Его разум, не в силах больше обрабатывать этот парадокс — комфорт как угроза, — просто отключился.
Он не просто уснул. Он провалился в бездну. Это был не тот прерывистый, животный сон на грани сознания, длившийся минуты. Это был полный, глубокий, почти коматозный обморок истощения, на который его тело копило силы все эти годы. Его организм, наконец-то получив хоть какой-то шанс, вырубился наглухо.
СССР не спал. Он лежал в своей комнате и слушaл. Он привык за эти годы к ритму: скрип пола, короткое, прерывистое дыхание, снова скрип — и так всю ночь. Но прошло полчаса. Час. Два. Из-за двери не доносилось ни звука. Ни одного шороха. Абсолютная, мертвенная тишина.
Тишина стала пугать его больше, чем крики. Что он там сделал? Может, Рейх, не выдержав этого странного испытания, нашел способ покончить с собой? Может, он просто умер от разрыва сердца, не перенеся шока от непривычной доброты?Сердце СССР заколотилось уже не от раскаяния, а от нового, леденящего страха.
Он крадучись, на цыпочках, вышел в коридор и замер у двери в каморку. Он боялся заглянуть внутрь. Он прильнул к щели, стараясь что-нибудь услышать. И услышал. Тихий-тихий, ровный звук. Почти неслышное, но глубокое и размеренное дыхание. Спящего человека.
Не пленника. Не затравленного зверя. А просто спящего человека.СССР медленно отступил от двери, его лицо в темноте исказила невыразимая гримаса. Он добился своего. Он подарил своему узнику первый за двадцать лет по-настоящему глубокий сон. Но эта победа не как триумф. Она как самое жуткое и противоестественное зрелище, которое он когда-либо видел.
Он стоял в темном коридоре, слушая это ровное дыхание за дверью, и понимал, что наблюдает за чем-то бесконечно более пугающим, чем привычные стоны и страх. Он наблюдал за миражом нормальности, возникшим на костях его собственного злодейства, и этот мираж был страшнее любого кошмара.
Его раскаяние в эту секунду достигла своей кульминации, превратившись в ледяной, всепоглощающий ужас от осознания того, какой монстр скрывается в нем самом, способный довести живое существо до такого состояния, что даже простой сон на матрасе становится актом невероятного мужества и причиной для панического страха. Ад не закончился. Он просто уснул , и СССР остался наедине с гротескной тишиной своих деяний.
_______________________________________________________________
1020 слов 😊