Глава 44
«Как избежать смирительной рубашки»
Я сидела на кожаном диване, голова была закинута наверх. От безысходности хотелось плакать. Гарет сидел с руками, сложенными на коленях, и взглядом, уткнувшимся куда-то в пол. Я теребила край бинта, которым били обмотаны мои руки. В голове пустота, словно кто-то выкачал все мои мысли.
—Артур скорей всего тебя положит,- не поднимая головы, констатировал Гарет.
—Мне не нужна помощь,- не поднимая головы, прикрыла глаза.— Я не псих.
Он не ответил мне.
Воздух между нами был густой, будто пропитан чем-то липким и тяжёлым — жалостью, которую он так отчаянно пытался скрыть.
За стеклянной перегородкой кто-то смеялся– громко, резануло по нервам.
Сестра в белом халате провела мимо женщину в сером свитере , та что-то бормотала, и глаза у нее были пустые, как вымытые дождем. Я отвернулась.
Я не буду одной из них.
— Ева,— тихо сказал Гарет . — Я понимаю, тебе страшно.
—Нет.– перебила я. — Мне не страшно. Мне противно.
Он посмотрел на меня, чуть прищурившись, будто хотел что-то сказать но передумал.
Щёлкнула дверь.
В зал вошел он.
Мой отец. Доктор Артур Баар— идеально выглаженный белый халат, ровная осанка и глаза цвета ночи.
От его присутствия становилось тише, но не спокойнее.
—Ева, – произнес он мягко, почти с улыбкой. —Я рад, что ты всё таки согласилась приехать.
—Я не соглашалась,– ответила я сухо. —Меня привезли.
Он хмыкнул, перевел взгляд на Гарета и пожал его руку:
— Спасибо что довёз. Как она?
Гарет отвел глаза, на мгновение сжав губы:
— Потрясена. И... устала. Но, думаю ты это и сам видишь.
—Вижу,— тихо сказал отец и обошел диван, остановившись напротив.
Он не торопился. Всегда умел заполнять паузу так, что в ней хотелось оправдаться, даже если ты не виноват.
—Я осмотрю тебя чуть позже,— сказал он, обращаясь ко мне, будто к пациентке, не к дочери. — Пока просто поговорим. Без давления.
—Пап,- выдохнула я. — Я не больна.
— Никто не говорит, что ты больна.– он слегка наклонил голову. — Но у тебя порезы, бессонница, галлюцинации и провалы в памяти.
—Это не галлюцинации,- голос дрогнул. —Я видела.
Он смотрел на меня спокойно, даже слишком спокойно.
— Слышать и слышаться, это разные вещи,– сказал он тихо . — Иногда тень– просто отражение, но мозг ищет в ней смысл.
—Прекрати,– прошептала я. — Не начинай этот психиатрический бред.
—Хорошо,- кивнул он, будто соглашаясь. — Но ты всё равно останешься здесь на ночь.
—НЕТ.
— Ева,- вмешался Гарет, тихо, виновато. — Пожалуйста... хотя бы до завтра.
Я посмотрела на него– и впервые мне захотелось его ударить.
Не за то что он меня сюда привез, за то что сдал.
Отец слегка поднял руку— мягкий, почти привычный жест.
— Палата готова. Медсестра покажет.
Я обернулась к нему.
— А ты хоть раз был на моем месте, папа? Когда за тебя решают, без тебя?
Он не ответил.
Только произнес спокойно, будто диагноз:
— Иногда, что бы избежать смирительной рубашки, нужно просто перестать сопротивляться.
— Или надеть ее добровольно, да?
— Ты всегда умела находить метафоры там, где больнее всего.
— НЕТ! –вырвалось у меня прежде, чем я успела сдержаться. Слова вырвались как вода из трещины: холодно, едко.
Гарет выглядел так, будто его кто-то толкнул в спину. Он шагнул вперед, но я оттолкнула его рукой, не желая ни жалости, ни оправданий. В груди всё стучало, будто барабан, и с каждым ударом становилось труднее дышать.
— Ты предал меня, - прошептала я, и голос начал ломаться.
Отец нечего не сказал. Долгое мгновение, его лицо оставалось той же ровной маской, но в глазах мелькнуло что-то человеческое— усталость, может быть сожаление. Он сделал шаг ближе, не угрожающе — как врач, который знает: сейчас нужно действовать быстро но мягко.
—Ева,- тихо произнес он, как будто называл моё детское имя. — Успокойся. Дыши со мной.
Я попыталась, но слёзы сами подступили к глазам, и я не могла остановить их. Мир сжался до точки. В ней — только звук моего дыхания и чужой голос вдалеке.
— Я не больна,- шептала я мимо губ. — Я не сумасшедшая.
—Ты не одна,- ответил он ровно. — Но сейчас, тебе нужна помощь.
Гарет стоял в стороне, напряженный, руки у него дрожали. Я видела как он борется с собой: выдать правду или сохранить мою гордость. Его глаза на секунду пересеклись с моими– в них было извинение, и я вдруг поняла, что он не хотел меня предавать. Он просто испугался за меня.
Истерика пошла в атаку: паника, всхлипы. Я бросилась к двери, но ноги не слушались, всё казалось неустойчивым, будто пол уходит из-под ног.
Папа сказал несколько команд: «сядь», «дыши», «посмотри на меня». Его голос был одновременно холоден и мягок. Он был врачом, который делал это тысячу раз и знал, что нужно, когда разум уходит в штопор.
Когда я снова не подчинилась, он отвлёкся на секунду, достал из кармана шприц.
Я увидела иглу и заверещала, но уже слабее– паника держала железной хваткой, но тут же появилась другая сила: доверие к тому, кто когда то читал мне сказки на ночь. Отец подошёл тихо, без суеты , и вколол мне препарат в верхнюю часть плеча.
Холод кризиса пронзил на секунду– и потом всё начало ломаться по другому : не страхом, а тяжёлой ватой в голове. Я пыталась сопротивляться, но голос стал тоньше , а слова медленнее. Гарет опустился на колени рядом, схватил меня за руку , но уже не сцеплял пальцы сильно —он поглаживал, как успокаивают рану.
—Всё будет хорошо,– шептал он. — Я здесь. Папа здесь.
Я смотрела на потолок: белая плитка казалось бесконечной. Звук слов растянулся и потонул.
— Отнесите её в палату, пусть поспит пару часов, я потом её осмотрю,— слова отца звучали как в тумане.
Перед тем как уйти в коридор, он повернулся к Гарету:
— Побудь с ней. Если что, звони.
Я провалилась в сон — тяжёлый, как поразивший мир, и в нём растворялись обрывки: смех в коридоре, голос парня у окна,чёрные перчатки Роберта, и папин ровный, спокойный голос « спи».