Игра в Перемирие

Субботнее утро в особняке Банчана было неестественно тихим. Солнечные лучи пробивались сквозь пыльные шторы в кабинет, освещая последствия ночного погрома. Осколки хрусталя и фарфора блестели на полу, как слезы. Банчан сидел на краю разбитого дивана, сгорбившись, лицо скрыто в ладонях. Его белая рубашка была в пятнах виски и запекшейся крови с костяшек. Он выглядел не как глава клана, а как избитый ребенок.

Чанбин молча работал. Метла, совок, тяжелый мусорный пакет. Он собирал осколки, аккуратно, методично, как разминировал поле боя. Звук стекла, скребущего по паркету, был единственным в гнетущей тишине.

— Зачем? — голос Банчана прозвучал хрипло, сквозь пальцы. — Зачем ты это убираешь?

Чанбин не остановился.

— Потому что жить в свинарнике еще хуже, чем быть идиотом.

Банчан медленно поднял голову. Его глаза были красными, опухшими. Не от слез — от ярости и бессонницы.

— Я идиот?

— Да. — Чанбин бросил осколки разбитой вазы в пакет. — Но не первый и не последний.

Он подошел к бару, налил два стакана холодной воды вместо виски, протянул один Банчану.

— Пей. Протрезвей.

Банчан послушно взял стакан, сделал глоток. Вода стекала по подбородку, смешиваясь с пылью на лице.

— Он живет у этого психа… — прошептал он.

— Потому что ты показал ему три трупа и предложил "безопасность". — Чанбин сел напротив, его взгляд был усталым, но твердым. — Ты думал, он побежит в твои объятия после этого?

Банчан сжал стакан так, что пластик затрещал.

— Я хотел защитить его!

— Стреляя людям в лоб у него на глазах? Отличная защита.

Банчан швырнул стакан в стену. Вода брызнула веером.

— Я НЕ ЗНАЛ, ЧТО ОН ТАМ!

— Но он был там! — Чанбин встал, его терпение лопнуло. — И он видел! Видел, как его сводный брат, который клянется в любви и заботе, превращается в мясника за секунду! Как ты, блять, не понимаешь?! Он не боится Хёнджина. Он боится ТЕБЯ!

Тишина снова накрыла их, тяжелая, как саван. Банчан опустил голову. Его плечи затряслись. Не от рыданий — от сдерживаемой, бессильной ярости.

— Я… скучаю по нему, — слова вырвались тихо, неожиданно. Как признание в страшном преступлении. — По тому, каким он был… до особняка. До меня. Когда он улыбался просто так. Рисовал эти дурацкие анимешные картинки…

Чанбин замер. Он никогда не слышал, чтобы Банчан говорил о чувствах. Ни о каких.

— Он был солнечным. А я… я его затмил. Заморозил. — Банчан поднял глаза. В них не было привычного льда. Там была боль. Настоящая. Голая. — Я был не прав. Со всем. С самого начала.

Чанбин медленно подошел, сел рядом на диван. Разбитое стекло хрустнуло под его весом.

— Признание — первый шаг. Но мало. Ему нужно не "извините". Ему нужно доказательство, что ты не прикончишь следующего, кто рядом с ним чихнет.

Банчан кивнул, смотря в пустоту.

— Я… попробую.

Чанбин хмыкнул.

— Попробуй не стрелять сразу. Начни с этого.

Он встал, протянул руку Банчану.

— Пошли. Выпьем нормальный кофе. Без крови и осколков.

---

Особняк Хван. Феликс проснулся от запаха жареного бекона и кофе. Он лежал один в огромной кровати — Хёнджин исчез. На тумбочке лежала свежая, черная футболка его размера. Намек.

За завтраком Хёнджин вел себя… странно спокойно. Он не строил глазки, не отпускал двусмысленностей. Просто накормил Феликса идеальными блинчиками с кленовым сиропом и сказал:

— Выбирайся из своей скорлупы, солнышко. Сегодня культурная программа.

— Культурная? — Феликс насторожился.

— Библиотека. Читать мангу. Как нормальные задроты.

Они шли пешком по тихим субботним улицам. Хёнджин был в черных рваных джинсах, кожаной куртке без рукавов, демонстрирующей татуировки, и… очках в тонкой черной оправе? Он выглядел как серийный убийца, притворяющийся студентом-хипстером. Два молчаливых охранника следовали за ними на почтительной дистанции.

Центральная библиотека была оазисом тишины и покоя. Хёнджин, к удивлению Феликса, знал тут каждый уголок. Он привел его в зал манги, усадил в глубокое кожаное кресло у окна, сунул в руки первый том "Токийский Гуль".

— Читай. И не хнычь, что страшно.

Сам устроился рядом с томом "Берсерка", погрузившись в кровавые страницы с сосредоточенным видом профессора. Феликс не мог читать. Он украдкой наблюдал за Хёнджином. За его резким профилем, за тем, как он иногда проводил пальцем по особенно жестокой панели, чуть улыбаясь. Это было… обыденно. И от этого еще страшнее.

— Скучно? — Хёнджин не поднимая глаз.

— Немного.

— Тогда пошли гулять. Надоело притворяться цивилизованными.

В парке у библиотеки царила идиллия. Дети, собаки, влюбленные парочки. Хёнджин купил два мороженого — фисташковое себе, клубничное Феликсу. Они шли под сенью старых кленов, и Феликс ловил себя на мысли, что… расслабляется. Солнце, сладкий холодок мороженого, отсутствие выстрелов. Ложное чувство безопасности.

— Эй, солнышко, — Хёнджин остановился у фонтана. — Твои губы.

Феликс машинально лизнул губы — клубничный сироп.

— Что с ними?

— Бледные. Как у покойника. — Хёнджин достал из кармана куртки маленький тюбик. Алая помада. Та самая. Из туалета. — Дай исправить.

Феликс отшатнулся.

— Нет, спасибо…

— Не ной. — Хёнджин схватил его за подбородок, крепко, но без боли. — Сиди смирно.

Его движения были удивительно нежными. Он приподнял подбородок Феликса, его пальцы теплые. Тюбик помады коснулся губ Феликса. Хёнджин водил им аккуратно, сосредоточенно, его янтарные глаза сузились в щелочки от старания. Его дыхание пахло фисташковым мороженым и чем-то опасным.

— Вот… смотри, — он достал компактное зеркальце, поднес к лицу Феликса.

Отражение было шокирующим. Его бледные губы горели алой, сочной краской. Контраст с бледной кожей и испуганными глазами был кричащим. Кринж. Унизительно. Странно… красиво?

— Теперь ты не трупик, — усмехнулся Хёнджин, убирая зеркало. — Теперь ты… искушение.

Именно в этот момент мир вокруг рухнул.

— О. МОЙ. БОГ. — Голос Сынмина прозвучал как сирена.

Феликс резко обернулся. У края фонтана стояли: Сынмин с огромным стаканом кофе (который он чуть не уронил), Джисон с гитарным чехлом за спиной (глаза как блюдца), Минхо в спортивном костюме (его каменное лицо стало еще суровее) и Чонин в капюшоне (планшет был направлен прямо на них).

— Феликс… — Джисон ахнул, указывая на его губы. — Твои… губы…

— А Хёнджин… — Сынмин замер, кофе все же выплеснулся. — Он… он тебя красил?!

Хёнджин рассмеялся, громко и вызывающе, обняв Феликса за плечи.

— Ага! Учу солнышко жизни! Краситься надо уметь, а не как клоун!

Минхо шагнул вперед, его взгляд скользнул с алых губ Феликса на довольную физиономию Хёнджина. В глазах Минхо мелькнуло что-то опасное.

— Весело, да?

Но прежде чем напряжение достигло точки кипения, из-за деревьев появились еще двое.

Чанбин и Банчан.

Они шли медленно, в темных костюмах, резко контрастируя с солнечным парком. Банчан увидел сцену: Хёнджин, обнимающий Феликса, алые губы Феликса, шокированные лица друзей. Его лицо на миг исказилось привычной ледяной яростью, но он вдохнул, сжал кулаки и… расслабился. С усилием.

— Какая… милая компания, — произнес Банчан, его голос звучал неестественно ровно.

Хёнджин оскалился, как пес, готовый к драке.

— Братец! Присоединяйся! Только не пугай детей. Опять.

Банчан проигнорировал его. Его глаза были прикованы к Феликсу. К его губам. В них не было гнева. Была… боль? Раскаяние?

— Феликс, — он сказал тихо. — Ты… в порядке?

Феликс не мог говорить. Он чувствовал себя выставленным на показ, униженным. Алые губы горели.

— Давайте… сядем, — неожиданно предложил Чанбин, указывая на большую скамейку у фонтана. — Все. Пока никто ни в кого не стреляет.

Неловкое молчание. Но движение началось. Сынмин, бормоча что-то о "сюрреализме", уселся на краешек. Джисон пристроился рядом, боязливо глядя на Минхо, который сел рядом с ним, защищающе положив руку на спинку скамьи позади него. Чонин примостился на краю, уткнувшись в планшет. Хёнджин плюхнулся, растянувшись, как кот, и потянул Феликса рядом с собой. Чанбин сел с другого края, оставив место Банчану.

Банчан стоял секунду, потом медленно опустился на скамью. Между ним и Хёнджином сидел Феликс. Разделяющая линия в плохо скрытой войне.

Тишина висела тяжело. Только фонтан журчал.

— Ну что, — разбил тишину Хёнджин. — Говорите "по душам", как ханжеские герои дорам? Кто первый признается в грехах? Я, например, сегодня не убил никого. Прогресс!

— Хёнджин, — предупредительно сказал Минхо.

— Что, тренер? Боишься, я твоего музыканта напугаю? — Хёнджин ухмыльнулся, видя, как Джисон прижимается к Минхо.

— Хватит, — тихо сказал Банчан. Все взгляды устремились к нему. Он смотрел не на Хёнджина, а на Феликса. На его алые губы. — Я пришел… поговорить. С тобой, Феликс.

Феликс сглотнул.

— Говори.

Банчан вдохнул, как будто готовился прыгнуть в пропасть.

— Я… — он замолчал, ища слова. Его пальцы сжались на коленях. — Я был не прав. Вчера. И… раньше. Всегда.

Скамья замерла. Даже Хёнджин перестал ухмыляться.

— Я думал… контроль. Сила. Это защита. Это… забота. — Банчан поднял глаза. В них не было привычного льда. Только усталость и что-то похожее на стыд. — Но я напугал тебя. Больше всего. И… я скучаю. Не по тебе в особняке. По тебе… смеющемуся. Рисующему. По тому, кто не боится.

Феликс почувствовал, как комок подкатывает к горлу. Он не ожидал этого. Никогда.

— Ты…

— Я не прошу прощения, — быстро добавил Банчан. — Слова ничего не стоят. Я… попробую заслужить шанс. Показать, что я могу быть… другим. Не только монстром.

Тишина. Даже фонтан замолчал (показалось Феликсу). Сынмин открыл рот. Джисон сжал руку Минхо. Чонин поднял голову от планшета. Чанбин смотрел на Банчана с немым удивлением.

Хёнджин фыркнул.

— О, драма! Братец раскаялся! Тронуло! А теперь скажи это без пистолета в кармане.

Банчан повернул голову к Хёнджину. Но вместо ярости, в его глазах было лишь утомление.

— Мой пистолет дома. Как и твой, надеюсь. Сегодня… перемирие. Ради него. — Он кивнул на Феликса.

Хёнджин усмехнулся, но не стал доставать свой (хотя все знали, что он при нем).

— Ладно. Ради солнышка. Но помаду ему не смывай, — он игриво ткнул пальцем в щеку Феликса. — Красиво.

Феликс почувствовал, как горит лицо. От стыда? От неловкости? От странного тепла, растопившего немного лед внутри? Он посмотрел на Банчана. На его искренне уставшее лицо. На Чанбина, который едва заметно кивнул ему. На друзей, замерших в шоке, но… здесь.

— Спасибо, — выдохнул Феликс. Не зная, кому именно. Может, всем. Может, только за то, что никто пока не стреляет.

Он почувствовал легкое давление руки Хёнджина на своем плече — не владение, а что-то вроде поддержки. И увидел, как уголок губ Банчана дрогнул в попытке улыбнуться. Хрупкое, невероятное перемирие под субботним солнцем. Мир сошел с ума. Но в этом безумии, возможно, был шанс.

— А теперь, — сказал Сынмин, нарушая завороженную тишину, — кто-нибудь объяснит, ЧТО ЭТО БЫЛО?! И почему у Феликса губы как у вампира?! И… и… — он тыкал пальцем в Минхо и Джисона, — ЭТО?!

Групповой вздох облегчения пронесся по скамейке. Безумие продолжалось. Но оно стало… общим. И, возможно, чуть менее смертоносным. Пока.