Пообещяй мне рассвет

Чон Чонгук наблюдал, как рассвет развеивает последние зыбкие ночные тени. Едва зародившись, он разливал по небу теплое розовое сияние, с каждым мигом становясь все сильнее, увереннее. День обещал быть солнечным. Чонгук уткнул лицо в ладони.

Рядом заворочался на своем тюфяке Чон Хосок.

– Чонгук? – раздался в темноте камеры его хриплый шепот. – Ты... в порядке?

Чонгук медленно поднял голову и уставился на Хосока затуманенным взглядом.

– Да, – отрывисто произнес он, но искаженное мукой лицо выдавало его истинное состояние.

Хосок сел, потянулся, затем наклонился вперед и похлопал друга по широкой спине.

– Ты опять не спал, – спокойно заметил он. – Все думаешь про... Ублюдка?

– Нет. На этот раз нет. – При упоминании этого прозвища Чонгук скривил губы.

Шесть лет назад, когда он вступил в единоборство с пиратами, охотившимися за торговыми судами, Морскому Ублюдку, одному из пиратских главарей, удалось захватить Серого Рыцаря в плен. Чонгук тогда провел на корабле Ублюдка целую неделю и вдоволь насиделся взаперти, подвергаясь пыткам, прежде чем команде удалось его вызволить. То ужасное время он запомнил навсегда. Прошлой ночью – сразу после заточения в бостонскую тюрьму – он пролежал без сна почти до рассвета, отгоняя воспоминания, навеянные этой темной, тесной камерой. Уже почти на заре он наконец задремал, но вскоре проснулся, весь в поту, и распахнул горящие ужасом глаза. Морской Ублюдок снова явился ему в ночном кошмаре. На какое-то время кошмар этот перестал его донимать, но теперь, в тюремной камере, мучения возобновились, и Чонгуку пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы справиться с охватившей его паникой. Однако этой ночью, после того как его целый день допрашивали бостонские чиновники, ему мешал спать уже не Морской Ублюдок. Нет, это был кое-кто другой. Тот, кто занимал его мысли значительно сильнее, чем жестокий пират. Женщина, чьей силой стали красота, нежность, изящество. Лалиса.

– Как ты думаешь, что они с ней сделали? Хосок молча смотрел на друга. Еще до того, как тот заговорил, он знал, о чем думает Чонгук.

– Вероятно, она, как и мы с тобой, сидит сейчас в тюрьме, в деревне Сейлем, – сам себе ответил Чонгук, сжав губы. Он беспокойно поворочался и встал – высокая, грозная фигура почти целиком заполнила маленькую камеру. – Без сомнения, будет суд. Эх, знать бы, как скоро он состоится и когда их собираются...

– Когда их повесят? – Хосок тоже поднялся. – Чонгук, мы не можем допустить, чтобы это случилось! Мало того, что они убили Розэ, – воскликнул он яростно, – так теперь еще погубят и госпожу Монобан?! Вот дьявол, жалко меня там не было, когда появился ее кузен. Уж я бы... – Тут он осекся.

Чонгук резко обернулся к нему. На какой-то миг взгляды их встретились. Затем Чонгук негромко сказал:

– Ну и что бы ты сделал, Хосок? Подрался бы со всей этой толпой, что собралась в доме? Освободил бы ее? – Он покачал головой. – Неужели ты не понимаешь – я и сам с удовольствием бы так поступил. Мне хотелось разорвать на части Намджуна Ким, перебить всю эту толпу злобных идиотов! Но, к счастью, здравый смысл одержал верх. Я понял: единственный реальный шанс спасти Лалису в том, чтобы выждать, разыгрывая святую простоту, твердить, будто я понятия не имел, что ее разыскивают за колдовские проделки в Сейлеме. Если бы я попробовал применить силу и потерпел неудачу, то положение было бы еще хуже, чем сейчас. При нынешней ситуации, – он задумчиво прищурился, – мы либо убедим их, что не причастны к укрывательству беглой преступницы, и тем самым добьемся своего освобождения, либо... нам удастся бежать.

– Бежать? – Хосок мрачно оглядел толстенные тюремные стены, массивную дверную решетку. – И как, позволь спросить, ты собираешься это сделать?

Глаза Чонгука засверкали.

– Пока не знаю, – пробормотал он. – Но поверь мне, Хосок, я что-нибудь придумаю – даже если для этого мне придется голыми руками согнуть прутья решетки!

Хосок горько усмехнулся:

– Я не сомневаюсь в тебе, Чонгук. Я видел, на что ты способен. И конечно, мы как-нибудь сбежим от этих чертовых пуритан. Вот только не опоздать бы. Ты ведь знаешь – на карту поставлена жизнь бедной девушки.

– Да.

Чонгук отвернулся и подошел к окну, не обращая внимания на все еще спавших трех других узников. Их арестовали за различные проступки – пьянство, воровство и праздность. Чонгук выглянул в окно: солнце заливало золотистым светом пробуждающийся город. На душе у него скребли кошки. Страх переполнял его, не за себя – мало что могло испугать Серого Рыцаря, – но за Лалису. Он все не мог забыть тот последний взгляд, который Лалиса бросила на него в ночь, когда ее выволокли из его дома. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы не броситься на ее защиту прямо там, на месте, и все-таки он сумел обуздать свой неистовый порыв и сохранить внешнее безразличие. Он мигом сообразил, насколько важно убедить власти, что он знать не знал о побеге Лалисы из Сейлема и о том, что ее разыскивают.

Его история была такова. Они случайно повстречались в Бостоне, возобновили свое мимолетное знакомство, Лалиса сказала, что покинула деревню Сейлем, и предложила наняться к его будущей супруге в качестве компаньонки и служанки. Она якобы явилась в особняк на Оливер-стрит в день приезда Дженни, познакомилась с ней и тотчас же была принята на службу. Вот почему девушка оказалась в доме и захотела присоединиться к гостям. Все это время он стоял на том, что Лалиса лгала ему и он понятия не имел об истинном положении вещей.

После дня дотошных расспросов его история не изменилась ни на полслова. Всегда умевший хладнокровно противостоять нажиму, он не поддавался на попытки смутить или запутать его. Хосок, арестованный в ту же ночь, подтвердил его рассказ. Дженни, похоже, тоже пока держалась. Ее не арестовали. Схватили лишь его самого и слуг-мужчин. По иронии судьбы их отправили в ту самую бостонскую тюрьму, где ночевала Лалиса, хотя и в другое крыло, так что она даже не узнала об их аресте. Дженни же допросили на следующий день на Оливер-стрит, и, кажется, она в точности повторила то, что он шептал ей на ухо, пока уводили Лалису.

Итак, пока все было в порядке. Чонгук знал: освобождение его самого и слуг – лишь вопрос времени. И все-таки напряжение не покидало его. Одна мысль о том, что Лалиса оказалась во власти Намджуна, сводила его с ума. Что эти мракобесы там с ней делают? Если ее обидели... Его могучая рука стиснула прутья оконной решетки так, что поели пальцы. Он выругался, и его голос резко прозвучал в утренней тишине. «Если ее обидели». Конечно, обидели. Но не только Ким и суеверные обитатели деревни Сейлем. Нет, страдания Лалисы гораздо глубже, чем те, которые способна причинить физическая боль. Обиду ей нанес не кто иной, как он сам.

Чонгук застонал. Почему, ну почему он вел себя как последний мерзавец? Вместо того чтобы выложить ей всю правду о Дженни, объяснить, что он не собирается жениться на этой корыстной ледышке, он сознательно внушил Лалисе, что она ничего для него не значит. Он сделал это в гневе, намереваясь преподать Лалисе урок, когда она засомневалась в нем, но эта жестокая затея завела его в тупик.

Гнев бурлил в нем – гнев, всецело обращенный на самого себя. Дженни перестала что-либо значить для него в ту самую ночь, когда он первый раз предался любви с Лалисой, – в ту непроглядную, ветреную ночь, когда они лежали возле очага в доме ее кузена. Именно тогда он понял, что отныне сердце его без остатка, на веки вечные принадлежит этой пылкой, обворожительной гордячке с огненными волосами. Она избавила его от наваждения, изводившего его душу долгие десять лет, она заставила Чонгука осознать: то, что он испытывал к Дженни все эти годы, не любовь, а желание самоутвердиться. Гордость – вот что заставляло его так сильно желать Дженни, а вовсе не страсть. Лалиса, необузданная, прекрасная и любящая, заставила его это понять. Она пробудила в нем страсть, какой он раньше не знал, и, более того, пробудила в нем давно забытую нежность. Она – из тех сильных и преданных женщин, что готовы встать рядом с мужчиной и противостоять любым невзгодам. Ее любовь – настоящая, это не прихоть и не минутный каприз. А он? Что он сделал с ее любовью, с ней самой? Вспомнив о том, сколько боли было в ее глазах, когда она впервые столкнулась с Дженни и поняла, что ее предали, Чонгук с размаху ударил кулаком по стене. Ему нужно прорваться к Лалисе! Он обязан ее вызволить, спрятать в безопасном месте, а потом объяснить и вымолить прощение. А если она откажется простить... Он даже боялся представить, что тогда будет. Закрыв глаза, с одержимостью отчаявшегося человека он молился о том, чтобы она осталась невредимой. Если с ней что-нибудь случится...

– Чонгук, к тебе гости, – окликнул его Хосок, Обернувшись, Чонгук обнаружил, что за дверью стоит Дженни в компании мирового судьи Эдмунда Лайона и угрюмого констебля. И понял вдруг, что рассвет давно наступил, что утро в самом разгаре и что он уже битый час терзается мыслями о Лалисе. Взяв себя в руки, он размашистыми шагами приблизился к двери.

– Доброе утро, – обратился он к Дженни холодным, сухим тоном. – Чему обязан такой чести?

– Чонгук, как ты тут? – Дженни глядела на него с ужасом. Ему даже не позволили сменить одежду, в которой он был на приеме, и теперь, в этой зловонной камере, он выглядел грязным и неряшливым.

Губы Чонгука дрогнули в улыбке.

– Я в полном порядке, Дженни, – произнес он с ленивой усмешкой, растягивая слова, – хотя и выгляжу несколько хуже, чем ты. – Чонгук окинул взглядом ее роскошную, облаченную в небесно-голубые шелка фигуру, и голос его стал напряженным. – Ты сегодня просто прелестна, дорогая. Я рад, что даже после ужасных передряг очарование твое нисколько не померкло. Вижу, ты по-прежнему не жалеешь времени и сил на свои туалеты. Но скажи – ты явилась, чтобы увести меня отсюда? А вы, мировой судья, здесь для того, чтобы наконец освободить меня и моих людей? Нам уже порядком надоело сидеть здесь, не ведая за собой никакой вины.

Мировой судья Лайон, напыщенный коротышка в парике, еще позавчера присутствовавший на приеме у Чонгука в качестве гостя, пронзил узника колючим взглядом.

– Нет, господин Чон, я здесь не для того, чтобы выпустить вас. Пока нет. Более того: у меня появились к вам новые вопросы. Я намеревался препроводить вас в Городской централ, но госпожа Чон пришла ко мне и стала умолять о свидании с вами. Она хочет убедиться, что с вами все в порядке. Я сказал, что она может сопровождать меня сюда, если пожелает. Чонгук кивнул.

– Судья, могу я с глазу на глаз поговорить со своей невестой? – спросил он.

Лайон насупился и скрестил руки на груди. Казалось, серебряные пуговицы на его туго натянутомкамзоле вот-вот отскочат.

– Полагаю, что нет... – начал было он, но тут Дженни положила свою изящную ладонь на его руку.

– Ах, судья Лайон, будьте милосердны, – кокетливо взмолилась она. – Мне так хочется побыть хотя бы мгновение наедине с моим суженым! – Голос ее звенел в тюремном полумраке, как маленький колокольчик. – Это ужасное происшествие расстроило все наши планы, и теперь нам с Чонгуком необходимо обсудить кое-какие личные вопросы. – Она улыбнулась, заглядывая в глаза мировому судье так, словно считала его самым добрым, самым чутким малым на свете. – Знаю – обычно о подобных поблажках не может быть и речи, но, наверное, столь влиятельный человек, как вы, способен выполнить эту мою маленькую просьбу без особых хлопот. Ну, пожалуйста, сэр, – я навсегда останусь вашей неоплатной должницей.

Мировой судья Лайон откашлялся. Он перевел взгляд с лучезарного лица Дженни на надменные черты Чонгука и пожал плечами:

– Ну хорошо. Мы с констеблем Сойером подождем в коридоре, пока вы не закончите разговор. А потом, – добавил он, предостерегающе оглядев высокого, черноволосого узника, – я лично препровожу вас в Городской централ для дальнейшего расследования. Сегодня, господин Чон, я намерен добиться от вас правды по этому делу!

Затем он подал знак угрюмому констеблю, и они отошли в глубь тюремного коридора. Ухватившись тонкими пальцами за прутья решетки, Дженни пристально смотрела на своего жениха.

– Чонгук! – прошептала она. – Как ты мог втравить меня в эту ужасную историю? – От гнева ее холодное, прекрасное лицо чуть порозовело. – Меня в жизни так не унижали! Подумать только – моего жениха держат взаперти, словно дикого зверя, а меня в это время допрашивают как обычную преступницу! Это просто ужасно! – Ее фиалковые глаза вспыхнули. – Ну зачем ты приютил у себя эту гадкую девчонку? Когда ты встретил ее в Бостоне и узнал, что она беглая преступница, надо было тут же сообщить о ней властям! У меня просто в голове не укладывается – как ты мог впутать меня в такой скандал!

Чонгук прищурился.

– А теперь, Дженни, если ты закончила причитать, я хотел бы обсудить с тобой кое-что важное.

От его резкого тона Дженни открыла рот и чуть было не попятилась назад, но его грозно сверкающие серые глаза словно пригвоздили ее к месту.

– Ты все говорила так, как я тебя научил? Слово в слово? – спросил он.

– Да... да! Конечно! Или ты думаешь, я хочу, чтобы ты оставался в тюрьме? – гневно выпалила она. – Я делаю все, что в моих силах, чтобы тебя вызволить, и Чимин тоже!

– Чимин? – Чонгук подошел ближе. Он знал, что всех работавших на него людей – с Оливер-стрит и с корабля, стоявшего на приколе в порту, – арестовали, главным образом потому, что власти опасались, как бы те не попытались его освободить. Но Чимин, оказывается, пощадили, – это обстоятельство могло оказаться весьма кстати. – Так он на свободе?

– Да. Он из кожи лезет вон, чтобы добиться твоего освобождения. И все время болтает какую-то несусветную чушь о том, что попытается освободить эту... Монобан.

Чонгук кивнул, скорее самому себе.

– Так, значит, в тюрьме сидим только я, мои слуги и моя команда?

– «Только»? Этого более чем достаточно! – воскликнула она, глядя на него с ожесточением. – Я приплыла в колонию, чтобы выйти замуж за почтенного человека – человека, имеющего влияние, власть и...

– Богатство? – подсказал он, и в глазах его вспыхнул недобрый огонек. – Такого, как мой брат, – да, Дженни? – Он хмыкнул. – И вот какая случилась незадача. Да, дорогая моя, если ты рассчитывала выйти замуж за степенного, благонравного джентльмена, то, пожалуй, ошиблась.

– Чонгук... – Она закусила губу, не сводя глаз с его сурового лица. – Прости... меня. Я повела себя как... стерва. Знаю – ты переживаешь из-за всего этого не меньше меня! Ты только, ради Бога, не думай, что я тебя брошу! Я всегда любила только тебя! – Она одарила его ласковой, ослепительной улыбкой.

– Как трогательно! – Чонгук скривил губы. – Скажи мне, Дженни, – миссис Хэсон вчера отнесла Лалисе еду и одежду, как я велел? Я предупреждал, что ей нужно выйти пораньше, прежде чем Ким увезет Лалису обратно в Сейлем.

Дженни опустила ресницы. После секундного замешательства она ответила:

– Да, да. Я ясно сказала миссис Хэсон, что нужно сделать. Она взяла для Лалисы все, что ты велел ей передать. Вот только... – Она вдруг умолкла и пожала плечами.

– Что «только»?

– Понимаешь, Чонгук, миссис Хэсон задержалась в дороге и опоздала – Лалису уже увезли. – Дженни подняла на него невинные глаза и развела руками. – Пойми – я тут совершенно ни при чем. Я предупреждала ее, что нужно отправиться спозаранку, но ты ведь знаешь этих слуг.

Значит, Лалиса даже не получила теплой одежды и еды! Значит, она добиралась до Сейлема в одном лишь атласном платье – том самом треклятом золотом платье! А ведь дождь лил весь день! Рука его протиснулась между металлическими прутьями и схватила Дженни за запястье. Он подтащил ее к разделявшей их решетке.

– Я не верю тебе!

– Что ты хочешь этим сказать? – В ее взгляде мелькнул испуг. Она попыталась вырваться, но безуспешно. – Я... я сделала все в точности, как ты сказал... я...

– Ты лжешь! Готов поклясться – ты передала мои распоряжения миссис Хэсон, только когда уже было слишком поздно. Не так ли? Не так ли, Дженни? – Он продолжал трясти ее до тех пор, пока она не вскрикнула, а потом, опомнившись, отпустил.

Она, задыхаясь, отпрянула и посмотрела на него изумленно, словно видела в первый раз.

Глаза его были холодными, как сталь.

– Дженни, я хочу дать тебе один совет.

Она молча ждала, изумленная презрительным выражением его лица.

– Сейчас же уходи отсюда. Возвращайся на Оливер-стрит, собирай вещи и садись на первый же корабль до Англии.

– Что? – Дженни ахнула и, словно задохнувшись, поднесла руку к горлу. – Но... Чонгук... мы должны пожениться... Милый, что ты говоришь?

Он рассмеялся – смех получился холодный и убийственный, словно удар шпаги.

– Я не женюсь на тебе, Дженни. Ни за что.- Она побледнела.

– Чонгук... ты написал мне, умолял приплыть сюда, поселиться с тобой в колонии и стать твоей женой!

– Это правда, дорогая. У меня были самые честные намерения. Мне казалось, что ты единственная женщина, которую я способен любить, что лишь жизнь с тобой принесет мне счастье. Но я ошибался, Дженни. Я был глупцом. – Он холодно и насмешливо улыбнулся. – Я встретил Лалису. Я полюбил ее. Тебе не сравниться с ней, моя дорогая. Она – единственная женщина, которую я люблю. И на которой женюсь.

– Лалиса! – Большие фиалковые глаза Дженни сузились. – Ты хочешь сказать, что предпочел это... это дитя... мне? Чонгук, не будь дураком! Ты десять лет дожидался возможности жениться на мне! А теперь, когда мы наконец вместе и...

– Убирайся отсюда, Дженни.

– Нет! Я... я не могу! – Страх поднялся в груди Дженни, когда она поняла, что он говорит всерьез. – Чонгук, ты не можешь так со мной поступить! Как я теперь вернусь в Англию? Что скажу? Это... будет слишком унизительно!

– Я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас, Дженни.

Взгляды их встретились, и у Дженни перехватило дыхание. Повисло тягостное молчание. Наконец Чонгук прервал его:

– Учтите, госпожа Чон: скоро я выберусь отсюда, и берегитесь, если я застану вас в своем доме. А если Лалиса заболеет из-за того, что вы не удосужились вовремя послать к ней миссис Хэсон с передачей, я отправлюсь в Англию следом за вами и... Нет, лучше уж вам не знать, что я тогда сделаю! А то от страха вы перестанете спать по ночам.

Дженни судорожно сглотнула. Ее прекрасное, холодное лицо было белым, как бумага.

– Но Чимин не согласится меня сопровождать. Он твердит, что останется здесь... чтобы помочь тебе и... этой девушке.

– Я предлагаю тебе переубедить его. – Теперь Чонгук заговорил учтиво. Разговор уже порядком ему наскучил – его мысли занимало совсем другое. – Какая удача, что твоего брата не посадили в тюрьму вместе со всеми, – теперь он избавит меня от твоей персоны. Это уже большая услуга. Передай ему – пусть за меня не беспокоится. Я выберусь отсюда и сам позабочусь о Лалисе.

Гнев вспыхнул в фиалковых глазах Дженни. Она наклонилась к решетке:

– Лалиса! Эта маленькая дурочка! У нее даже не хватило ума спрятаться в своей комнате, как ты ей посоветовал! И теперь она расплачивается за собственную глупость. Ее повесят, Чонгук! Ты ничего не сможешь сделать, чтобы ее спасти! – От злости голос Дженни зазвучал громче, но Чонгук по-прежнему сохранял спокойствие. – Ты больше никогда не увидишь свою драгоценную Лалису и меня тоже потеряешь! – Она засмеялась, отрывисто и злобно. – Чон Чонгук, ты останешься один!

– Случаются вещи и похуже, – ответил он холодно. Его серые глаза смотрели ясно и непреклонно.

Дженни вдруг рванулась вперед, готовая вцепиться ногтями в его лицо, но он отступил на шаг и презрительно оглядел ее.

– Помни: я хочу, чтобы ты уехала к концу этого дня. Считай, что я тебя предупредил, дорогая.

У Дженни внутри все сжималось от страха. Хотя их разделяла массивная решетчатая дверь, ее бывший возлюбленный казался очень опасным. Пират до мозга костей, человек, который не остановится ни перед чем, чтобы получить свое или свершить месть... От выражения его глаз Дженни бросило в дрожь. Она отступила.

– Я ухожу, – произнесла она сдавленным голосом. – Я... я больше не желаю тебя видеть!

– Наши чувства абсолютно взаимны, госпожа Чон.

Она негромко ахнула и отвернулась. Чонгук наблюдал, как облако голубого шелка исчезает в полутьме коридора.

Чон Хосок кашлянул у него за спиной.

– Просто не верится, Хосок, что я столько лет был таким болваном, – проронил Чонгук, печально глядя на своего старого друга. – Подумать только – я бы и в самом деле женился на этой бессердечной дамочке, если бы не Лалиса.

– Грустный это был бы денек. – Хосок поежился и покачал головой. – Я рад, что ты наконец разглядел – она и мизинца твоего не стоит.

Чонгук расхаживал по камере, не обращая внимания на других узников, которые жались у стенки, опасливо поглядывая на него и Хосока. Он вдруг почувствовал себя удивительно свободным. Сбросившим оковы. Груз, который он тащил вот уже десять лет, наконец упал с его плеч, и охватившее его чувство облегчения опьяняло. Чонгук как будто родился заново. Не хватало лишь одного, чтобы новая жизнь оказалась стоящей. Но ничего, подумал он, расправляя широкие плечи под измятым, запыленным плащом из черного атласа. Он сумеет добраться до Лалисы и спасет ее от виселицы – или умрет, пытаясь это сделать.

Чонгук медленно, настороженно обернулся: в тюремном коридоре послышались приближающиеся шаги мирового судьи и констебля. Самый простой и быстрый способ выбраться отсюда – это убедить их, что он помогал обвиняемой без злого умысла. Такова его первоочередная задача. Он даже приготовился вести себя любезно с напыщенным, высокомерным коротышкой Лайоном, лишь бы поскорее выйти на волю. Такое смирение глубоко претило человеку, на протяжении многих лет сражавшемуся с врагами в открытом бою, но Чонгук внушал себе, что в данных обстоятельствах открытое столкновение не пойдет ему на пользу. А потому, когда констебль распахнул дверь камеры и приказал вытянуть руки, чтобы защелкнуть на них наручники, Чонгук молча подчинился. Накануне мировой судья с констеблем опасливо поглядывали на высокого, мощного пленника и настаивали, чтобы руки его сковали наручниками, явно побаиваясь, что он попробует на них напасть. Вполне возможно, Чонгук так и поступил бы, не прими они подобных предосторожностей. Теперь же, когда его выводили из камеры, он оставался холоден и спокоен. Чонгук понимал: «допрос с пристрастием» ждет и Хосока. Впрочем, Чонгука это не особенно беспокоило. Он сам умел держать себя в руках и был абсолютно уверен в Хосоке. Если оба они будут вести себя достаточно осторожно, властям придется их освободить.

К несчастью, неприятный сюрприз ожидал Чонгука, когда он наконец предстал перед своими обвинителями в маленьком кабинете мирового судьи Лайона в Городском централе Бостона. Сидя на стуле, с руками, скованными наручниками, Чонгук невозмутимо поглядывал на судью. Наконец тот взял со стола пергаментный свиток и с некоторой торжественностью помахал им в воздухе.

– Господин Чон, вы до сих пор начисто отрицали свою осведомленность о том, что госпожа Лалиса Монобан – беглая преступница, разыскиваемая за занятие колдовством. Вы утверждали, что познакомились с ней в деревне Сейлем, прибыв туда по некоему личному делу. Я нахожу это весьма интересным. – Завитки на парике мирового судьи заколыхались, когда он энергично подался вперед в кресле, казавшемся непомерно большим для его тщедушного тела. – У меня тут официальное письмо, оставленное мне вчера мировым судьей Ким. Я прочел это письмо с огромным интересом. С огромным интересом, – повторил он, и уголки его губ приподнялись в хитрой улыбке.

Чонгук мысленно выругался. Ему давно надо было прикончить Ким Намджуна! Он уже знал, что содержится в этом документе, но выбора не было, и он продолжал играть дальше.

– И что же вас так заинтересовало, сэр? – осведомился он, растягивая слова, а его смуглое лицо оставалось при э том столь невозмутимым, как будто это он вел сейчас допрос закованного в наручники узника. Он даже не удосужился взглянуть на сутулого, угрюмого констебля, стоявшего возле него со шпагой на боку и с дубинкой в руках – на тот случай, если узник вздумает буянить. Чонгук не сводил глаз с напыщенного, самодовольного лица Лайона.

– В сем документе мировой судья Ким доводит до моего сведения, что ваше появление в Сейлеме имело самое прямое отношение к судебным процессам над ведьмами в этой деревне. Он сообщает, что вы расспрашивали госпожу Монобан о казни ведьмы Розэ, признавая, что цель вашего приезда в деревню – расследование обстоятельств ее смерти. Вы это отрицаете?

– Нет.

– Мировой судья Ким также утверждает, что он, а также его преподобие Уилкс и констебль Вининг наведались к вам на постоялый двор «Четыре колокола», чтобы расспросить о причинах вашего приезда, и что вы применили насилие, оказали сопротивление властям и бежали, причинив всем им телесные повреждения! – Лайон вскочил из-за стола и засеменил к узнику. Его глаза победно горели. – Вы это отрицаете? – выкрикнул он.

– Нет. – Чонгук холодно улыбнулся раскрасневшемуся маленькому человечку. – Я признаю, что защищался, когда они пытались меня арестовать. Видите ли, судья, я не испытывал желания коротать время в тюрьме деревни Сейлем или подвергнуться порке у позорного столба. Уверен – вы бы на моем месте поступили так же.

– Я никогда не стал бы вмешиваться в дела деревни Сейлем или любой другой общины! – выпалил Лайон, чувствуя, что проклятая невозмутимость Чона несколько умаляет его победу. – Однако ближе к делу, господин Чон. Данные сведения дают мне веские основания усомниться в вашей невиновности. Они показывают, что вы и прежде были замешаны в делах, связанных с охотой на ведьм, и не останавливались перед сопротивлением властям. Учитывая ваши поступки в прошлом, я сильно сомневаюсь, что вы действительно ничего не знали о побеге девицы Монобан из деревни! Подозреваю, что вы вступили с ней в сговор и укрывали ведьму, не считаясь с интересами общины и законом! Что вы на это скажете?

– Докажите это. – Чонгук поудобнее поставил длинные ноги. – У вас нет никаких улик, подтверждающих, что я совершил нечто подобное, Лайон. Все это блеф. Почему бы вам просто не освободить меня и моих людей, не отпустить нас на все четыре стороны?

– Освободить вас? – рявкнул мировой судья. – Нет! Я прикажу пороть вас у позорного столба, до тех пор пока вы не сознаетесь!

Чонгук непринужденно откинулся на спинку стула. Глаза его, в упор глядевшие на судью Лайона, были холодными и серыми, как штормовое море.

– Вы не добьетесь от меня никакого признания, Лайон. Делайте что хотите.

Глядя в надменное, непроницаемое лицо пленника, мировой судья почувствовал, как его охватывает отчаяние. Допрашивать этого человека было все равно что кидаться камешками по крепости. Он плотно сжал губы.

– Констебль, отведите этого человека к позорному столбу и дайте ему пятьдесят ударов! А я допрошу Хосока – пусть послушает, как кричит его хозяин!

Но криков Чонгука никто не услышал. Он выдержал порку молча, не доставив удовольствия зевакам, собравшимся посмотреть, как Серого Рыцаря публично подвергают телесному наказанию. Констебль вскидывал руку снова и снова, нанося удары со всей силы, но высокий темноволосый узник, раздетый до пояса, так что оголились его широкая, богатырская грудь, мощные руки и мускулистая спина, не издал ни звука. Разочарованному констеблю пришлось довольствоваться тем, что при каждом ударе хлыста тело узника непроизвольно вздрагивало.

Отвесив пятьдесят ударов, констебль повел узника через площадь. Именно тогда Чонгук заметил в толпе зевак двух знакомых. Одним был человек с бочкообразной грудью, крепко сбитый, с темными седеющими волосами. Его грубое лицо потемнело от негодования, но когда взгляды их встретились, Амброуз Куки просиял и едва заметно кивнул. Чонгук, в свою очередь, одарил его будто бы безразличным взглядом, но сердце его учащенно заколотилось. Потом, уже подходя к краю площади, он увидел еще одного знакомого и чуть не вздрогнул. Но быстро взял себя в руки и скользнул взглядом дальше, словно не узнавая ни того человека, ни его спутника. Этот высокий, тощий, седовласый, чуть сутулый мужчина был знаком ему не хуже Чон Хосока, но его спутника Чонгук не знал. И все-таки он догадался, кто это, и мысленно улыбнулся. Ему настолько полегчало, что он перестал чувствовать боль и даже походка его стала легкой. Три союзника, думал он, пока констебль вел его обратно в тюрьму. Уж теперь-то мы не оплошаем!

* * *

Позднее, когда мгла опустилась на Бостон, Чон Хосок беспомощно суетился возле своего друга – у него не было ничего, чтобы врачевать раны.

Но Чонгук лишь усмехнулся и, устало опустившись на пол, махнул рукой.

– Не переживай за меня, Хосок. Не так уж это и больно.

– Это пятьдесят-то ударов? Брось, Чонгук, не рассказывай мне сказки!

Чонгук переменил позу и поморщился.

– Ну конечно, приятного здесь мало, но... после Морского Ублюдка это, друг мой, сущие пустяки. Мне приходилось терпеть гораздо худшее.

Хосок нахмурился. Всех остальных заключенных из их камеры освободили, продержав день в колодках, и теперь они остались одни. Через зарешеченное окно до них доносились заунывные крики чаек и соленый запах моря.

– Эх, Чонгук, – проворчал он, – морской воздух... чайки... Мне все это напоминает деньки, когда мы плавали на «Серой леди». Как закрою глаза, сразу представляется, что мы с тобой на море, свободные... Да, свободные. – Он провел загрубевшими ладонями по каштановым волосам. – Чонгук, как ты можешь быть таким спокойным? Мы гнием в тюрьме, а госпоже Монобан грозит гибель в этой проклятой деревне Сейлем! Что будем делать?

– Мы будем ждать, Хосок. Отдыхать, набираться сил и ждать.

– Ждать чего, черт возьми?

– Свободы. – Чонгук улыбнулся, его серые глаза казались удивительно светлыми и лучезарными в сумрачной камере. – Тебе, мне и всем остальным нашим людям остается только ждать.

Хосок смотрел на него с растущим изумлением, и Чонгук кивнул. В нем чувствовалось то скрытое волнение, которое Хосок прежде уже не раз наблюдал. Таким он становился перед началом морского сражения. Грозным, внушающим трепет. Выражение его лица сулило гибель всем недругам и вселяло уверенность в его собственных людей.

– Да, Хосок, у меня есть предчувствие, что близится час нашего побега. Если не ошибаюсь, кое-кто уже вынашивает планы помочь нам. Скоро, друг мой, очень скоро мы станем свободными.

***

не забудьте поставить ⭐ и подписаться и лучше сидите дома