3.
Окутанная мраком ночи улица оживает, как только я мигом проношусь по ней. Ослепительные фонари размываются в зрении, пока прохладный ветер остро бьётся в лицо. Моя слабость, мое расслабление заключается в адреналине, который не кипит в крови, – он взрывается, словно раскаленая лава, что режет все тело. Мой разум отключается, – остается только чувства и вспоминания, которые никогда не были хорошими.
Звук мотора, ревущего под капотом, наполняет ночной воздух вибрациями, как музыка, которая сопровождает ночное смелое путешествие. Тени зданий и деревьев мелькают в периферийном зрении. Городские звуки - мерный ритм далекого трафика, а шепот ночи - сливаются в гармонию с огромным скоростным движением.
Неизвестные, но и в то же время знакомые имена мелькают в памяти, не давая возможности забыть. Почему так тянет к Астрис? Почему, когда я смотрю на нее, то испытываю дежавю, хотя мое прибытие в больницу было запланировано? Почему мне нужно поступать так именно с Астрис?..
Моя память меня подводит. Разум словно пытается вычеркнуть что-то, попытаться забыть, когда получает огромную травму. Я никогда не бывал у психолога, чтобы узнать о том, что со мной вообще происходит. Мне приходится принципиально забывать и игнорировать воспоминания о прошлом, либо же мозг самостоятельно не даёт вспомнить.
Реймонд оказывается прав, когда говорит, что Астрис не спасти. Ни одно лекарство, что было использовано не помогает ей. Ее сознание обречённо жить во временной петле всю жизнь, и она никогда не познает, что с ней происходит.
Астрис не вспомнит меня. Вот и вся история. Точнее, ее конец.
***
После ночного вождения я не предвидел того, что буду слишком уставшим и сонным. Не спав всю ночь, мне ставят дневную смену, на которой мне нужно вложиться по полной, но засевшие мешки под глазами замечает только Реймонд, который рассказывает мне о резидентах.
— Андреа пока не может работать, сможешь ее подменить? — спрашивает он, складывая все свои бумаги в стопку. Я смотрю на Реймонда и понимаю, что выбора у меня нет.
— Смогу. — отвечаю я, с интересом рассматривая картину, что висела в самом центре стены кабинета. На нем изображен Реймонд и вся его семья. — Зачем вы повесили ее, если она доставляет вам боль?
Задаваясь вопросом, Реймонд немного глядит на фотографию, его черты лица смягчаются и он, словно словив прилив ностальгии, улыбается.
— О, нет, сынок. Она не доставляет мне боль. — говорит он, слегка хмурясь. — Фотография напоминает мне только о лучших моментах. Она сделана на Аляске. Элеонора очень хотела увидеть оленей, – это была ее мечта. Лоурен испугалась, когда увидела его, а Крису совсем олень вторым братом стал.
— Лоурен – ваша дочь? — уточняю я, вслушиваясь в рассказ Реймонда. Было понятно, что Крис – тот умерший сын.
— Да. Мы успели заснять моменты в этом городе, и отныне они всегда со мной. Знаешь, раньше они причиняли боль, потому что я только-только их потерял, а сейчас испытываю смешанные чувства.
Я прекрасно понимаю его.
— Вы сильный человек. — На больше слов меня не хватает. Я пытаюсь переварить рассказ Реймонда, так как трудно поверить, что у него может быть настолько ужасная судьба. — Долго здесь работаете?
— Практически тридцать лет. Я изучаю историю резидентов и разрабатываю способ ухаживания за пациентами.
— Но... вы ведь нейробиолог? Они занимаются изучением мозга, а не помощью.
— Да, ты прав. Но не с моими годами мне это занятие. Я внёс вклад уже тогда, а сейчас стараюсь помогать.
С уст Реймонда это звучало печально. На самом деле, работать с людьми, у которых кратковременная память – худшее, что может быть. Вы знакомитесь с человеком, общаетесь несколько дней, чувствуя себя живым рядом с ним, ваши интересы оказываются идентичными, но потом происходит... Бум. И в его памяти не остаётся даже образ, который создавался с самого начала. Все происходит по новому. Для меня это только начало, а для Реймонда уже тысячный раз, когда он общается с резидентами.
— Знаешь, Том. Твое призвание работать не здесь. Ты очень неразговорчивый человек, но тем не менее можешь найти более лучшую работу, чем эта.
— Мне вполне нравится работа, сэр. Здесь уютно... И никто не достает тебя каждые пять минут, нежели на другой работе, — признаюсь я, улыбаясь уголками губ.
— Ла-адно, — смеётся Реймонд и снимает свои очки, откладывая их в футляр. — Готовься к работе. Немного позже познакомлю тебя с другим работником.
***
Астрис представляется мне уже три раза.
«Три из будущих сотен, если не тысяч. Ее мозг поврежден. Она не вспомнит тебя каким-то чудесным образом». — напоминаю себе я.
Трудно было поверить, что амнезия настолько сильна, когда сама Астрис кажется яркой и полной жизни. Я вспоминаю инструкцию Реймонда перенаправлять ее после перезагрузки и смотрю на вазу. Она изображает пирамиду. Рисунок пирамиды на вазе. При ближайшем рассмотрении оказалось, что та состоит из одних только слов. Строк, написанных шариковой ручкой и закрашенных маркерами.
— А рисунок действительно хорош, — замечаю я, усаживаясь рядом с ней в кресло. Астрис увлекается работой, но при этом обращает на меня внимание. — Более чем хорош.
— Спасибо, — отвечает Астрис и хмурится. — Все хорошо, но чего-то не хватает. Он какой-то…
— Маленький.
— Вы искусствовед, Том Каулитц? — Она криво улыбается.
— Нет, я просто имел в виду…
— Да я шучу, — усмехается Астрис, поворачиваясь к своему рисунку. — Он правда маленький. Вот бы у меня было больше глины... Я бы слепила размером со стену. И краски, чтобы хватило на несколько месяцев.
— Именно это я и имел в виду, — говорю я, почему-то чувствуя себя неловко. — Твой талант больше, чем ручки и глина. Размером с Большой каньон.
Я надеюсь, что она уловит намек на вчерашнюю беседу, но Астрис краснеет и улыбается, пожимая губы. Кажется, она пытается придумать более интересный рисунок на вазу, судя по выражению ее лица.
— Ладно, беру свои слова обратно. Можешь критиковать мое искусство сколько хочешь.
На миг я снова вижу глубины личности Астрис Стефенсон. Мили вместо минут.
— Том?
— Да? — прихожу в себя я, часто хлопая глазами.
— Ты пялишься.
— Прости.
— Все нормально. Я не против, чтобы ты на меня смотрел. У тебя выразительные глаза.
«Дежавю, доведенное до гребаного абсолюта».
Я ощущаю, как моя кожа стала горячей, и перенаправляю свои мысли подальше от нее. Я чуть наклоняюсь, чтобы прочитать одну из цепочек слов, составляющих склон пирамиды.
Схвачен похоронен похоронен рожден порван траур стон один одинок одинок одинок одинокий одинокий
— Что это значит? — спрашиваю я, постукивая пальцем по словам. — Если ты не возражаешь…
Астрис всматривается в рисунок, словно слова были ей чужды.
— Я не знаю. Я написала их до нападения. Два года назад.
— Ты нарисовала это два года назад? — Я чувствую, что балансирую на грани, проверяю пределы ее понимания и, возможно, раздражаю ее. Она кивает.
— Похоже, да. Но теперь, когда я вернулась, то могу ее закончить.
— Хорошо.
Астрис хмурится и заправляет прядь красных волос за ухо, словно озадаченная своими собственными словами.
— Звучит странно, не правда ли? Я так давно отсутствовала.
— Так уж получилось. — говорю я. Астрис благодарно улыбается с моих слов.
— Легко сказать. Я чувствую, будто…
— Что?
— Будто есть что-то большее, но всякий раз, когда я пытаюсь вспомнить больше, ничего нет. Я даже не помню, как я попала сюда, за этот стол. К тебе.
У меня нет слов, которые могли бы ей помочь. Я сам едва понимаю ее ситуацию.
— Но я знаю, врачи работают над моим случаем, — заверяет Астрис. — Пусть они голову ломают. Я же просто рада, что вернулась.
— Я тоже.
Улыбка Астрис становится еще ярче, и она снова берет шариковую ручку.
— Расскажи мне о себе, Том. И сядь, бога ради. Ты нависаешь.
Я оглядываюсь, нет ли рядом Реймонда, но он еще не вернулся. Я сажусь прямо напротив Астрис, говоря себе, что просто делаю свою работу.
— Так лучше, — сияет Стефенсон. — Чем ты занимаешься?
— Я социальный работник.
— Да? А где?
Реймонд меня на части порвет – надо ж было облажаться с Астрис через несколько секунд после того, как он объяснил мне, чего говорить нельзя. Возрастающая тревога вызвала запинки в голосе и частые, заметные моргания.
— Я совсем недолго работаю в больнице. А раньше подрабатывал.
— Ты мало говоришь, Том. — подмечает она, а мне становится крайне неловко, ведь я опасаюсь сказать ей лишнее. —Сестра утверждает, я вообще не затыкаюсь. — Астрис смеётся и жмёт плечами. — Мне кажется, она совсем недолюбливает меня. У нас обоих было разное детство и воспитание и... Я говорю, что думаю, ведь жизнь так коротка, верно? Я просто хочу набраться смелости и сказать: у меня такое чувство, что неразговорчивость – далеко не самое интересное в тебе, Том.
Я уставивился на нее в ответ. Никто никогда не говорил мне ничего подобного. Эта девушка настоящий магнит – притягивала меня, хотя мне следовало держать профессиональную дистанцию. Она была чертовски прямолинейна, но улыбалась мне, будто между нами имелся секрет, который знали только мы. Она была здесь, но в любую минуту могла исчезнуть.
И словно этот момент никогда не случался.
— Я бы не называл неразговорчивость интересным. — бормотаю я.
— Тяжело было с ним расти?
— Да уж.
— Прости. Тебе, вероятно, не хочется о нем говорить. Я просто подняла эту тему, потому что мне все равно.
— Все равно?
— Что ты мало говоришь. У всех нас есть недостатки, верно?
— Да, — говорю я. — У всех.
— Мне нравится с тобой болтать, Том.
Мгновение становится теплым и долгим, а затем разбивается, как стекло, когда дверь позади меня открывается. Астрис смотрит туда, и ее красивая улыбка исчезла. Выражение лица – пустое, все тело застывает, руки слегка дрожат. Шариковая ручка выпадает из пальцев и катится к краю стола. Когда она падает на пол, Астрис вдруг приходит в себя, и на ее лице появляется ликующая улыбка.
— Далила! — Она вскакивает со стула и бежит мимо меня.
Я выпускаю воздух, застрявший в моих легких, и поднимаюсь на ноги. С медсестрой подходит женщина в темно-синем костюме, с черными волосами, стянутыми в строгий пучок. Астрис обнимает девушку за шею, чуть не сбив ее с ног. Далила плотно сжимает губы. Смотрит на меня через плечо сестры, и я быстро начинаюсь поднять ручку с пола.
Выражение лица Далилы меняется в худшую сторону, но я не подаю виду. Такой исход событий словно случается не в первый раз.
— Ты здесь, — говорит Астрис. — Я так рада тебя видеть. Сколько времени прошло? Где мама?
— Прошло два года, — отвечает Далила, не сводя с меня глаз. — Мама уже в пути. — Ее тон был усталым, как будто она отвечает на эти вопросы уже тысячу раз. Вероятно, так и есть.
— Давай сядем, — предлагает Далила, пододвигая сестру к столу.
Я застываю, ожидая, что Астрис увидит меня и вспомнит наш разговор. Она должна была вспомнить. Ни у кого не может быть такой ужасной амнезии. Реймонд наплел мне кучу дерьма. Подшутил над новичком. Посвящение для всех новых санитаров.
В конце концов Астрис отрывает взгляд от своей сестры и вежливо смотрит на меня.
— О, привет, — говорит она, и ее взгляд устремляется на табличку с моим именем. — Том? Это моя сестра Далила.
Я лишь молча смотрю в ответ.
Прошло. Все прошло.
Так же, как наш разговор в фойе. Пропал. Как будто его никогда не было.
Далила прочищает горло, жесткий звук привлекает мое внимание. Я всматриваюсь в ее лицо, пытаюсь найти ответы на свои вопросы с ночи, но практически ничего не нахожу. Абсолютно. Далила даже не похожа на Астрис, как внешне, так и характером.
— Я могу вам помочь... Том?
— Том Каулитц – наш новый помощник, — говорит медсестра Сандра, подходя ко мне.
Далила наблюдает за мной проницательными темными глазами. Полная противоположность Астрис во всех отношениях – жесткая, холодная, с крепко сжатыми губами и тяжелым взглядом. И пусть она, вероятно, была всего на несколько лет старше меня, что-то украло жизненную силу у Далилы, поэтому она выглядит как человек, который за два года постарел на десять.
«Она потеряла родителей, ее сестра в санатории. Пойми ее».
Я протягиваю ей руку.
— Здравствуйте, мисс Стефенсон.
Она смотрит на мою руку так, будто я предлагаю ей грязный подгузник.
— Далила, ты такая чудачка. — Астрис смеётся, сама схватывает мою протянутую руку и от души отряхивает. — Астрис Стефенсон. Так приятно с вами познакомиться.
«Четыре».
Я отпускаю ее руку, но продолжаю смотреть ей в глаза, ища знак, что все это чушь собачья. Астрис нормально держится. Не бредит, не трясётся от Альцгеймера. Я вспоминаю пустой взгляд моего дедушки на смертном одре. Как его воспоминания всплывали и исчезали, и если уж исчезали, то навсегда. Было очевидно, что что-то внутри него сломалось. Астрис же выглядела молодой, красивой и совершенно здоровой.
За исключением того, что здоровой она не была.
— Сфотографируй, картинка останется дольше, — говорит Астрис, смеясь, пока Далила пронзает меня холодным взглядом.
— Я бы хотела побыть со своей сестрой наедине. Уверена, у вас есть работа.
Астрис посылает мне извиняющуюся улыбку и махает на прощание, пока Сандра буквально отталкивает меня от сестер.
— Не принимай это на свой счет. Далила со всеми такая. И спасибо, что занял мисс Стефенсон. Как дела?
— Я не могу в это поверить, — бормотаю я.
— Знаю. Не сразу привыкаешь. Такое ощущение, что она притворяется, верно?
Я киваю.
Ее высокая работоспособность почти усугубляет ситуацию.
— Кажется, у нее был небольшой приступ.
— Этого следовало ожидать, — отвечает Сандра. — Их называют приступами отсутствия. Они не причиняют боли.
— Часто они случаются?
— Теперь не так уж часто. Раньше было хуже. Когда она впервые приехала, то была в панике. Приступы каждый день, сутки напролет. Она билась в истерике, бедняжка.
— Истерике?
— Случалась перезагрузка, и мисс Стефенсон не понимала, что происходит. Представь себе, что приходишь в себя посреди того, как пьешь воду или гуляешь на улице. Или просыпаешься, не зная, утро это или ночь. Но она уже два года в больнице, поэтому привыкла.
— Значит, она помнит, где она.
— Нет, дорогой. Она ничего не может вспомнить. По большей части мисс Стефенсон говорит по привычке.
— Она тебя помнит?
— Нет. Она не знает моего имени. Или имя ее доктора. Она ест в столовой каждый день, три раза в сутки, но не может сказать, где находится помещение. Не может сама дойти из этой комнаты в свою спальню. Если, не дай бог, бросить ее снаружи, она потеряется за считаные минуты. Но мисс Стефенсон знает рутину. Мы осторожно внесли в ее дни однообразие, и это впиталось в подсознание. Последовательность сохраняет спокойствие.
— Невероятно. — медленно качаю головой я, высоко подняв брови от удивления.
Она кладет ладонь мне на руку.
— Я знаю, это трудно понять, но наш мозг – удивительный механизм с миллиардами клеток. Когда они повреждены, результаты могут быть непредсказуемыми и завораживающими.
Я не нахожу ситуацию с Астрис завораживающей.
Чертовски ужасной, может быть…
Астрис внезапно вскакивает со стула.
— Далила! — восклицает она и прижимается к сестре, крепко ее обнимая. — Я так рада тебя видеть. Сколько времени прошло? Где мама?
— Прошло два года, — устало говорит Далила. — Мама скоро здесь будет. Расскажи мне об этой пирамиде.
— Она переводит внимание мисс Стефенсон на рисунок, чтобы бедняжка не спрашивала о маме. — Сандра наклоняется и смотрит в глаза, но я наоборот – слежу за Астрис.
— Она каждый день лепит одну вазу?
— Каждый день.
— А что с цепочками слов?
— Необычно, да? Такие тонкие детали. Мисс Стефенсон талантливый гончар.
— Они что-то значат?
— Реймонд говорит, что это отголоски ее жизни до нападения. По словам Далилы, мисс Стефенсон училась в художественном колледже и считалась одной из лучших учениц. — Сандра улыбается. — Однако сама мисс Стефенсон иногда утверждает, что была этимологом.
— Тем, кто изучает происхождение слов, — поясняет она. — Реймонд говорит, что это конфабуляция. Выдумка мисс Стефенсон. Он думает, ее бедный мозг пытается создать историю за неимением собственной. — Она смотрит на полную рисунков папку. — Почти пора убираться.
— Ты их просто выбрасываешь? — спрашиваю я.
— А что еще нам с ними делать?
У меня не нашлось ответа, за исключением того, что подобное искусство слишком хорошо для мусора. Астрис была слишком хороша для маленького кусочка глины и маркеров.
— Она нарисует еще, — заверяет медсестра. — И никогда не узнает, что их больше нет, потому что, прежде всего, не сможет вспомнить, что их делала.
Я неопределенно киваю, хотя мне это все не нравится. Ни одна чертова вещь.
— Мне пора возвращаться к работе. Ты привыкнешь к мисс Стефенсон. Просто дай себе время.
Время. У меня его было предостаточно. Годы и годы. У Астрис же было всего несколько минут.
«Для тебя она мисс Стефенсон. Оставь ее. Делай свою работу».
Пока я изучаю лекарства для резидентов, мои глаза то и дело возвращаются к Астрис. Мое сердце пропускает удары, как в тот день, когда моя жизнь перевернулась с ног на голову. Когда я потерял своего родного человека из-за собственной ошибки, а теперь торчу здесь, в поисках определенной девушки. Скорбя о чем-то потерянном, что уже никогда не вернуть.
Это была потеря Астрис, а не моя.
«Ты в этом уверен?»
Я не терял Астрис. Она не была моей, чтобы ее потерять, и никогда не будет. Я больше не могу любить, потому что разлагаюсь на куски в душе.