2.
В квартиру мягко льется лунный свет, освещая треть комнаты. Все тело ломит, спина раскалывается от боли. И эта боль не даёт уснуть. Меня преследуют глаза Астрис, когда она только посмотрела на меня. Насколько хорошим человеком она является, и становится заложником болезни... Я не могу принять этого.
Все время я считал, что она навещает кого-то из своих родных. Ибо совсем не выглядит, как пациентка. Но увидев своими глазами, как ее лицо изменяется в порыве «перезагрузки», насколько она была потрясена, когда увидела меня, я убедился в том, что ситуация безысходная.
Прохладный ветер дует в мою комнату. Я встаю и быстро выглядываю в распахнутое окно. Ночью людей совсем нет, никто не ходит по пустым улицам. Я устремляю глаза в полумесяц, пытаясь разглядеть его получше.
Становится слишком долго и закрываю окно и обратно ложусь на кровать, укутываясь в одеяло получше. Тело все мёрзнет, когда внезапное чувство тревоги снова колышет, не давая спокойно уснуть. Я прислушиваюсь к каждому шороху, закрываю глаза и представляю у себя в голове лицо Астрис.
***
В моем сне он приближался ко мне медленно, шаг за шагом, оставаясь загадкой без лица. Обворожительные очертания тела, закутанного в белую одежду, рассекали туман сновидения. Этого загадочного существа я видел несколько месяцев назад, когда моя жизнь казалась на грани краха.
— Кто ты? — тихо спрашиваю я, не сумев разглядеть таинственного появления. Он остается невидимым, лишь аура его присутствия наполняет пространство. Злоба и грусть переплетаются в его сущности, но от него исходит утешительное тепло.
— Ты совершаешь ошибку, Том, — раздается знакомый голос. Я протягиваю руку в его сторону, стремясь коснуться его, но она пронзила его, словно парящий образ.
— Ошибку? — переспрашиваю я, шагнув вперед, стремясь к пониманию.
— Ты не должен встречаться с ними. Они причиняют тебе вред, я вижу это, — резкий голос внезапно смягчается. Я пытаюсь ускорить шаги, бежать к нему, но движение кажутся неестественно медленным. Человек передо мной протягивает тонкую руку, и я хватаю ее, словно в поиске ответов в этом сновидении.
Ощутив прикосновение, миллионы мурашек проходят по холодной коже. Слишком знакомый голос, слова и... аура. Я хочу обнять его, но у меня не получается. Он отталкивает меня. Словно не хочет, чтобы я вообще прикасался до него.
— Я не смогу простить тебя за то, что ты сделал. Ты – ужасный человек, Том. Но несмотря на это, я стремлюсь помочь тебе. Теперь ты избежишь повторения тех ситуаций. Мы ещё увидимся.
***
Вспышка. Я резко подрываюсь в кровати, замечая, насколько частым становится дыхание. Ладони вспотели, но до сих пор чувствую прикосновение человека из сна. Он снится мне не впервые. Когда наступают резкие перемены, неважно хорошие или плохие, он приходит, говорит, и не перестает говорить одну и ту же фразу: «Я не смогу простить тебя за то, что ты сделал». Но что я мог сделать за всю жизнь?
Да ничего. Часть жизни будто ушла из памяти, и мне не хочется вспоминать. Тот период был чрезвычайно сложным для меня. Необычайно грустным, когда обстоятельства не позволяли жить так, как хочу.
Я успокаиваюсь. Сердце возвращается в нормальный ритм, тревога спадает, но мысли в голове и мало количество воспоминаний дают о себе знать в ту же секунду, когда я размышляю о сне. Аккуратно снимаю футболку и разгуливаю по квартире. За окном ещё темно. До рассвета осталось менее двух часов.
Идея спать дальше становится безумной. Я иду на кухню, включаю свет и достаю сигарету. Едкий дым заполняет лёгкие и становится легко. Я давно понял для себя, что курение приносит одно удовольствие и снимает стресс, даже когда в детстве соседи могли застукать, видя с сигаретой.
С раннего детства меня воспитывали не мои родители. Я ещё не успел отвыкнуть от маминого молока, как меня отдали в дет-дом со своим братом-близнецом, который был со мной на протяжении всей моей жизни. Я не знаю своих настоящих родных, но моя мама постоянно говорила, что у моей семьи не было денег на обеспечение лучшей жизни для нас, мальчиков.
Я верил. Был наивным мальчиком, который каждый день гулял со своим братом, потому что больше друзей у меня не было. Никого. Нас считали фриками, ведь мы «детдомовские» и тыкали пальцами. Мне приходилось терпеть, ибо настоящий отпор я смог дать спустя много лет. Научился стоять за себя и не давать в обиду, но так ли это?
***
В клинике меня уже ждет Андреа. Она сидит на мягком диванчике, устало попивая свой остывший кофе. Я снимаю куртку, улыбаюсь девушке, что сидит на ресепшене и подхожу к медсестре.
Утром было тепло, но я все равно одел только теплую одежду, потому что зная погоду Северной Каролины, здесь уже вечером может произойти дубак. Андреа не улыбается мне в ответ, но я все равно подсаживаюсь к ней и пытаюсь начать разговор.
— Тяжелая выдалась ночка. — вздыхает Андреа, пролистывая страницы старомодного журнала. Это единственные развлечения, которые можно найти у входа.
— Выглядишь уставшей. — замечаю я и облокачиваю голову о стенку.
— Сегодня мне пришлось изучать дела всех резидентов, что зарегистрированы в больнице. И у каждого - своя история с диагнозом. — рассказывает Андреа. — Отчет о каждом больном нужно делать каждый год, и в этот раз делать его назначили мне.
Больше всего моя душа желала услышать про Астрис, которая буквально забыла все, о чем мы смогли поговорить за несколько минут. Эта девушка казалась бы одним из лучей солнца, такой же жизнерадостной и лучезарной, если бы не ее проблема. До этого момента, я пытался успокоить себя, что с ней все хорошо. Но сейчас думаю об обратном.
— Резиденты – у них амнезия?
— У кого-то легче, у кого-то хуже, — поясняет Андреа, вставая с дивана и жестом показывает то же самое сделать и мне. Я встаю и следую за ней. — Но Реймонд меня порвет, если скажу больше. Он отвечает за обучение новых сотрудников, объясняет, как разговаривать с резидентами, чтобы их не испугать.
— Да, он говорил, — отзываюсь я, вспоминая панику Астрис, когда не смог ответить на ее вопрос, сколько прошло времени.
Мы проходим на третий этаж. Андреа думает, что сказать о резидентах, но я все больше поглощаюсь в свои мысли.
— Раз в месяц появляется директор заведения. И все мы должны быть паиньками. Приходят врачи. — Своим звонким голосом она приводит меня на землю, и мы идём дальше. — Из Роанока приезжают нейропсихологи для обхода. Всякие специалисты. Некоторые из них приличные, но большинство на санитаров даже не смотрят. Если есть сомнения, просто держись от них подальше.
Я молча киваю.
— А ты не болтун, верно? Но телефон-то есть? Если нет, у нас тут где-то валяются старые пейджеры.
— У меня есть телефон. — отзываюсь я.
— Забьем тебе все номера. Никогда не выключай телефон. У нас всегда не хватает рук. Постоянно что-то случается. Смены могут быть изнурительными. Поздними. Ночными.
— Я на дневной.
Андреа улыбается, но улыбка выглядит измученной. Натянутой.
— Технически да. В итоге тебе придется брать по крайней мере несколько ночных смен, новичок. Обед сорок пять минут, если тебя не вызывают к резиденту, а, как я уже сказал, нам не хватает рук. Пятнадцатиминутный перерыв каждые четыре часа. Ты куришь?
— Да. — честно признаюсь я.
— Ты не один такой. И так, возьми эти препараты, отнеси их в комнату отдыха. Нужно будет дать по одной таблетке трем резидентам. Потом приберешься в комнате отдыха и поможешь контролировать ЗСВ.
— ЗСВ? — переспрашиваю я, в голове прикидывая возможный ответ.
— Занятия на свежем воздухе. Медицинское название обычных прогулок. Те резиденты, кто в состоянии, гуляют по окрестностям. Обычно каждого сопровождает медсестра, но с ними у нас тоже дефицит. Так что либо работник помогает, либо все отменяется.
— То есть никто не выходит?
— Не нагнетай. Обычно выходят. А иной раз это просто невозможно. Ты, наверное, пересмотрел «Пролетая над гнездом кукушки». Это хорошее место. Со всеми обращаются хорошо. Финансирование не ахти какое, но лучше, чем в больнице. Или в психушке. Понял?
— Понял.
Андреа прищуривается, всматриваясь в мое лицо, и пробегает по одежде. Я ношу отчасти джинсы и толстовки, но сегодня пришлось делать исключение – на мне белый больничный халат, который никак не нацепится в толстовку.
— Сколько тебе лет? — спрашивает Андреа, закрывая на ключ один из кабинетов.
— Девятнадцать. Совсем скоро двадцать. — Я беру несколько баночек с таблетками у Андреа и жду, когда пойдем обратно.
— Семья есть?
Я прокашливаюсь, чувствуя резкую боль в сердце. Не физическую, а моральную. Эта тема для меня больная уже несколько лет, потому что у меня нет семьи. Я отрицательно мотаю головой, и она легонько кивает, словно сочувствуя.
— Ладно, послушай. В этой работе можно застрять. Знаю, сама тебе сказал,а что проблем много, так и есть. Главным образом потому, что порядочных сотрудников, которые не лажают, не так-то просто сохранить. Но те, кто остаются, как я и Алонзо, мы склонны застревать. Я приехала сюда на летнюю подработку. Это было восемь лет назад. Так вот, не застревай на этой горе.
Она ударяет меня по плечу и оставляет коробку с препаратами, которые мне нужно перетащить на второй этаж. Завтрак заканчивается и комната пуста. Один, выставляя баночки неизвестного мне происхождения, я вдумываюсь в слова Андреа.
«Не застревай на этой горе».
Застревать я умел лучше всего. Я бы, наверное, ещё долго оставался в своей старой работе, если бы не проблемы в ней. Мне очень хотелось помогать людям, но как оказалось, я делал только хуже себе и всему миру.
Перспектива застрять на этой горе совсем не пугала.
***
Пока я убираю комнату одного из резидента, выслушиваю истории жизни Андреа, когда у нее перерыв. Оказывается, в этой комнате до нынешнего больного жил один мужчина, который твердил ей несколько лет подряд, что она – его жена и дарил подарки. У него оказалась частичная амнезия, потому что жизнь до знакомства с настоящей женой ему были не известны. Андреа же, не упустив ситуацию, принимала все, что дарил ей мужчина. А потом, когда выяснилась правда – взяла двухмесячный отпуск, чтобы выпустить резидента из больницы.
— Стой, ему удалось вылечиться? — удивлённо спрашиваю я, вытирая полочку от пыли. Пока делаю это, присматриваюсь в интерьеры комнаты и понимаю, насколько творческие люди живут здесь.
— У него была частичная амнезия, так что ему нашли специальные препараты в Мексике, где врачи работали над его диагнозом несколько лет. Знаешь, если бы смогли вылечить и остальных!.. — говорит Андреа, облокотившись об деревянный стол и продолжая рассказывать мне эту же историю с мужчиной.
Почему она в двадцать девять лет оставалась одинокой я не осмеливаюсь спрашивать, но она читает мысли и говорит:
— Ты знаешь, я мало кому рассказываю такое. У меня долгое время не было партнёров. Я бесплодна, поэтому все парни бегут от меня за три девять земель. — Раздается ее смех, но он не сильно похож на счастливый. Скорее, чтобы я воспринял эти слова, как шутку. Но я, как никто другой, понимаю все ее чувства, когда от безысходности хочется реветь.
— Ты знаешь, у тебя неплохо получается рисовать. Почему бы тебе не продавать картины за деньги? — резко перевожу тему я, чтобы не продолжать этот грустный разговор. Но тема про лекарство от амнезии засело у меня в голове.
— Ух ты... спасибо. Я в детстве закончила школу рисования, но потом мне пришлось уехать из своего города, – из-за минувших тогда санкций уволили маму, и мы переехали сюда. — рассказывает она. Черт, разговор снова заходит на наши больные темы.
— Да? Я даже никогда не умел рисовать. Только на гитаре играю. — отрезаю я и встаю с пола, кидая грязную тряпку в ведро.
Мы выходим из комнаты и направляемся на второй этаж, где несколько работников, как я, начинают обедать.
Я встречаю Реймонда внизу, в комнате отдыха резидентов, что состояла из кабинета медсестер, дюжины маленьких столиков, телевизора на стене, полок с играми и головоломками и кладовой в задней части. Он держит под мышкой стопку папок с файлами и приветствует меня одобрительным взглядом.
— Андреа говорит, ты быстро учишься, — замечает он. — Давай присядем.
Мы занимаем стол в углу, откуда можно было видеть все пространство. Присутствует только один резидент – пожилой мужчина с вмятиной на голове. Он медленно и кропотливо собирает пазл, пока его помощник беседует с дежурной медсестрой.
— Ты должен познакомиться с резидентами, — начинает Реймонд, указывая на каждого пальцем. — Это Ричард Уэбб. Мистер Уэбб для тебя и меня.
Я киваю, всматриваясь в каждую деталь внешности человека, чтобы анализировать его поведение. Так уж я устроен.
— К каждому приписана своя медсестра. Большинство медсестер работают с несколькими резидентами, поэтому время от времени мы им помогаем. Но осторожно. Держись дружелюбно, но не болтай. — Он приподнимает бровь. – Что-то мне подсказывает, с тобой у меня такой проблемы не возникнет.
Дверь в комнату тихо открывается, пока Андреа заходит в комнату. Она держит кого-то за руку.
Это Астрис.
На ней бесформенные бежевые штаны, простая рубашка и лоферы, но она ослепляет своей красотой. Настоящее произведение искусства, пусть и завернутое в бумажный пакет. Красные волосы ниспадают ей на плечи волнами, и она оглядывает комнату отдыха яркими, хотя и нерешительными глазами.
Андреа ставит перед Астрис машинку для лепки из глины, несколько кисточек с краской и одобрительно кивает ей, разрешая приступить к своему хобби.
— Это мисс Стефенсон, — говорит Реймонд, озадаченно постукивая ручкой по папкам. — Из всех наших резидентов она нуждается в наибольшей заботе. А значит, у нее больше всего правил.
Я перевожу взгляд на Реймонда, заставляя свой голос звучать нейтрально. Тихо прокашливаясь, задаю вопрос:
— Что с ней не так?
— Всего лишь один из худших зарегистрированных случаев амнезии в истории.
— Вы уверены? — На мои слова Реймонд усмехается, словно не рискуя смотреть мне в глаза.
— Уверен ли я? Такого у меня еще не спрашивали. Но я тебя понимаю. Мисс Стефенсон молода и красива и выглядит здоровой, но это не так.
Он перебирает свои файлы, пока не находит нужный, с энтузиазмом открывает и зачитывает тихим голосом:
— Астрис Стефенсон, восемнадцать. Два года назад стала жертвой ужасного террористического акта. Отец умер, когда Астрис было двенадцать лет, от оторвавшегося тромба. Мать умерла из-за шокового состояния, когда пережила стресс и впервые увидела дочь после нападения. Мисс Стефенсон срочно доставили в госпиталь генерала Ричмонда, где она провела две недели в коме. Они лечили ее от перелома руки, ключицы, бедра и внутренних повреждений. Но худший удар приняла ее голова.
— Что произошло? — резко спрашиваю я.
Реймонд читает из ее истории болезни:
— «Катастрофично-психическое повреждение головного мозга, с внутричерепным кровоизлиянием и повышенным внутричерепным давлением, что привело к повреждению гиппокампа». Если по-человечески: ее долговременная и кратковременная память полетели к чертям. У нее нет воспоминаний о жизни до нападения и нет воспоминаний о ее нынешней жизни.
— Что вы имеете в виду? Нет памяти вообще?
— Только семантическая память: она запоминает фактическую информацию, такую как слова, понятия, числа. Она все еще знает, как мыть лицо, пользоваться вилкой, надевать одежду. Но у нее нет эпизодической памяти. Нет личного опыта, событий или подробностей о людях или местах. То есть она знает, что такое собака, но не может сказать, имелся ли у нее питомец хоть когда-то в жизни. Остались какие-то фрагменты по истории рисунков, равно как и способности к лепке из глины, но она не может сказать вам, где всему этому научилась.
— Ладно, — медленно говорю я. — Но она знает, что с ней происходит? Она знает о... — Я обвожу жестом комнату.
— Где она? Что с ней случилось? Чем занималась семь минут назад? Нет. У нее всего несколько минут сознания, а затем приходится начинать все сначала. Она перезагружается.
— Перезагружается?
— Да, когда ее время истекает, память, так сказать, стирается. Мы называем это перезагрузкой.
— Это безумие.
— Звучит так, но такова ее правда. Сам услышишь. Она говорит то же самое, задает одни и те же вопросы каждые несколько минут. Весь день. День за днем. И так уже два года.
«Сколько времени прошло?»
— Она не сильно отклоняется от своего сценария, если только не рисует. Или если с ней говорят, – продолжает Реймонд. — Тогда она продержится еще несколько минут. Но стоит подумать: «Эй, да с этой девчонкой все в порядке. Почему она здесь?» Бум. Перезагрузка.
— Что происходит?
— Она делает паузу и теряет сознание. Затем сценарий запускается снова. Когда она впервые попала к нам и произошла перезагрузка, у мисс Стефенсон случился припадок. Как небольшой приступ. Теперь у нее припадки, только когда ее что-то расстраивает. Вот почему мы держим ее в строгой рутине, и ты должен знать, как с ней разговаривать, чтобы не сбить.
«Поздно».
— И что у нее остается, когда происходит перезагрузка?
— Она знает, что произошел несчастный случай. Знает, что пострадала, и что-то происходит с мозгом, и доктора работают над ее случаем. Это все, что ей нужно знать. Она под опекой своей старшей сестры, Далилы. Та следит за мисс Стефенсон и настоятельно не рекомендует нам рассказывать ей, что их родители не выжили. Не надо ее расстраивать. Даже если через несколько минут она этого не вспомнит.
«Далила... Интересное имя».
— Но... если Астрис...
— Мисс Стефенсон. Всегда мисс Стефенсон.
— Если она ест или принимает душ и происходит перезагрузка, как мисс Стефенсон реагирует?
— Плывет по течению, — отвечает Реймонд. — Мозг – сложный механизм, но его основная функция – выживание. Как говорят доктора, память мисс Стефенсон сбрасывается, но она продолжает спокойно существовать, потому что находится в этом учреждении и учреждение не меняется. Спокойствие – наша главная цель. И раз уж ты вдруг разболтался, урок первый: вот ты подходишь к мисс Стефенсон – и что ты говоришь?
«Мне жаль. Мне до черта жаль, что с тобой такое случилось».
— Не знаю, о чем вы.
— Большинство скажет: привет, Астрис. Как сегодня поживаешь?
— Ну, и я так скажу.
— Ответ неверный. Три огромных промаха в одном предложении. Первый: раз ты обращаешься к ней по имени, то знаешь ее, а она тебя нет, и это ее расстраивает. Всех резидентов называть строго по фамилиям. Это еще и вежливо.
Я киваю.
— Второй: никогда не спрашивай, как она поживает. Она не знает. Понятия не имеет, как должна себя чувствовать в те несколько минут, что прошли с ее пробуждения, поэтому не спрашивай.
С ее пробуждения. У меня все в голове не укладывалось, как можно жить, оставаясь в себе всего несколько минут.
— Третье, — заключает Реймонд, — никаких «сегодня», «этим днем», «добрый вечер» или «с Рождеством». Она не отличает один день от другого, одну минуту от другой. Никакого чувства времени. Когда она спрашивает «сколько времени прошло?», то имеет в виду – с того дня, как на нее напали.
— Вы знаете, кто напал? — спрашиваю я.
— Какие-то террористы из другой страны были подосланный сюда Их уже давно нашли и посадили на пожизненный срок, но так и остаётся загадкой, почему они сделали это. И заверь мисс Стефенсон, что врачи работают над ее случаем. Не более того. Если она говорит с тобой, слушай. Если возникли проблемы, перенаправь ее на то, что она делает. Например, рисование. Она может поддерживать разговор дольше, чем несколько минут, если занята. Но стоит отвлечься – бац. Сброс. Все понял?
Реймонд откидывается на спинку стула, но видя мое выражение лица, – а оно было, словно я узнал мировую тайну секретного общества – и говорит:
— Выкладывай.
— Как она может так жить?
— Довольно счастливо. Спокойно. Могло быть и хуже. У одного парня в Англии память всего на сорок пять секунд. Мисс Стефенсон может продержаться семь минут до перезагрузки, но редко.
— Как такое возможно?
— Если переживешь очень сильное психическое давление на голову – поймёшь. — Поймав мой острый взгляд, Реймонд поднимает руки. — Я не хочу показаться бесчувственным ублюдком, но именно так все и случилось. Наша работа не в том, чтобы обдумывать это или жалеть мисс Стефенсон. Мы не убеждаем себя, что с ней все в порядке, раз она хорошо выглядит. У нее неизлечимое повреждение мозга, но мисс Стефенсон не страдает. Она не знает, чего не знает. Наша работа – заботиться о ней и сохранять ее спокойствие. Понял?
У меня на языке крутятся тысячи вопросов, и я не могу выбрать ни одного. Я вспоминаю наш вчерашний разговор. Лучший, что у меня был за долгие годы, но потом... он испарился. Стерся. А Астрис – мисс Стефенсон – живет всего по несколько минут за раз. Уже два года.
— Знаю, это трудно принять, сынок, но такова реальность. — Он касается папки с файлами. — Давай дальше. У нас еще двадцать пять резидентов.
Мы вернулись к работе, просматривали дела, но я едва мог сосредоточиться, пока Астрис сидела позади меня. Желание поговорить с ней скручивало меня, как голод кишки. Я ни с кем не общался, а теперь хотел сесть напротив нее и узнать, не страдает ли она. Счастлива ли она?
Изучив всех резидентов, – как новых, так и старых – Реймонд вышел покурить. Мистер Уэбб и его медсестра ушли, поэтому я убрал его пазл. А сам продолжаю рассматривать Астрис.
Она улыбается, пока работает. Возможно, Реймонд прав. Возможно, амнезия Астрис удерживает ее от ужасающей реальности. Она не знала, чего не знала.
Но что, если все же знает?
Астрис поднимает глаза и дарит мне вежливую дружелюбную улыбку. Затем все ее лицо застывает. Я тоже застываю, глядя, как она перезагружается. Ее темные зелёные глаза затуманиваются, и она наклоняется ко мне со своего места.
— Сколько времени прошло?
Я оглядываюсь в поисках Андреа, но единственным другим человеком в комнате отдыха была дежурная медсестра, что смотрит сериал по маленькому телевизору на ее столе.
— Сколько?.. — переспрашивает она, пока я делаю шаг к ней.
— Два года, мисс Стефенсон. — спокойно отвечаю я.
Астрис одобрительно кивает, ее сгорбленные плечи снова опустились.
— На меня напали террористы. Вы первый человек, кого я вижу с тех пор, как очнулась.
— Очнулась?
— Я была без сознания в течение двух лет. Но я очнулась, и врачи работают над моим случаем. — Она смотрит на мою табличку с именем. Том.
— Том Каулитц, — подсказываю я.
Я молча желаю, чтобы Астрис вспомнила, чтобы ее глаза засияли от узнавания. Чтобы ее улыбка стала теплой, чтобы в ее памяти всплыл наш разговор.
Астрис протягивает руку.
— Приятно познакомиться, Том Каулитц. Я – Астрис Стефенсон.