23
Глава 23
Мое тело мгновенно превращается в статую. Не могу ни слова вымолвить, ни пошевелиться.
Потому что даня здесь, и он явно слышал весь наш разговор с тетей.
Он точно слышал. Я понимаю это каким-то шестым чувством.
— даня, доброе утро, — бодро говорит тетя.
— Доброе, — кивает он, но смотрит только на меня.
Я же молчу, продолжая изображать статую.
— Так, ну, завтрак готов, а меня Виолетта Егоровна заждалась. Это еще одна наша соседка. Чуть не забыла, а я ведь обещала сегодня проехаться с ней до торгового центра.
Тетя Лена снимает передник и спешит к выходу.
даня пропускает ее, и она проворно выпархивает из кухни.
— Хорошего вам дня, я ушла, — кричит напоследок, уже из холла.
— юля, — цедит сквозь зубы даня и делает шаг ко мне. Его лицо пылает от гнева.
От страха я делаю шаг назад и быстро прячусь за кухонный стол.
— Ты должен радоваться, — быстро говорю я и облизываю губы.
— Я радуюсь. Очень даже радуюсь.
Но в его голосе совершенно не чувствуется радости.
— Особенно тому, что ты скрывала ее от меня все это время.
— Я же рассказала тебе, — предпринимаю еще одну попытку, но вижу, что мои слова не находят в нем никакого отклика.
Я снова немного отступаю.
— А ну, иди сюда, — командует даня и делает новый шаг ко мне.
Я продвигаюсь вдоль стола синхронно с ним, так, чтобы он не смог дотянуться.
— юль, сюда иди! — цедит он, а в его глазах просто полыхает пожар. Если бы он мог жечь взглядом, а бы уже, наверное, сгорела дотла. Я итак вся горю.
— Ч…что ты собираешься делать?
— Что делать? Наказывать тебя за то, что не рассказала мне сразу.
— Как наказывать?
— Жестко. Чтобы запомнила надолго.
Он делает еще один шаг, я тоже, но даня оказывается проворнее. Он хватает меня, а я начинаю усиленно вырываться.
Тогда он подцепляет мои волосы и наматывает их на кулак.
— Ай, — визжу я и снова пытаюсь вырваться.
Но в его руках я словно антилопа, которую загнал в капкан и вот-вот разорвет разъяренный хищник.
— даня, что ты делаешь! Между прочим, я кормящая мать!
Это мой единственный аргумент. Но если это его не остановит, я не знаю, как тогда быть. Что он собирается делать? Что бы он ни задумал, я не хочу. А ярость в его глазах тем временем перетекает в животное желание, и у меня разом сводит все внутренности.
Но уже в следующее мгновение, к моему ужасу, тело откликается на его невысказанный призыв. Но я не хочу, не хочу так. Не при дочке и не так. Но его руки уже на моем теле.
Жесткие и требовательные.
Моя голова все также запрокинута, а его зубы впиваются в шею и больно прикусывают кожу.
Я зажмуриваюсь и все еще сопротивляюсь несмотря на рои мурашек, что сбегают вниз и зажигают огонь страсти во мне даже в таких ужасных обстоятельствах. Несмотря на то, что меня безумно заводит его напор. Когда он такой жесткий я хочу его не меньше, чем когда он нежен. Если не сказать, что больше.
Каким-то внутренним чутьем я понимаю, что только так он сможет выпустить пар, хоть немного примириться, не утонуть в отчаянии от осознания ситуации, но я все равно пытаюсь отпихнуть его от себя, все равно пытаюсь. Я буду бороться до последнего и не дамся ему просто так. Не тогда, когда он так груб и бесцеремонен, пусть не рассчитывает.
Спасение приходит неожиданно. Маша вдруг начинает хныкать, и даня сразу ослабляет хватку.
— Только это тебя и спасает, — хрипло произносит он совсем рядом с моим лицом, а потом отпускает. Сначала меня саму, а потом и мои волосы.
Я тут же отпрыгиваю в сторону и поскорее спешу к Маше. Наклоняюсь и подхватываю ее на руки. Прижимаю к себе, пытаясь успокоить.
Идиот. Придурок неуравновешенный, хочется заорать мне. Но я сдерживаю себя из-за присутствия дочки. И потому, что понимаю, как ему плохо сейчас. Мне самой не лучше.
— Ты напугал ее, — говорю я вместо всех тех слов, что готовы сорваться сейчас с моего языка.
— Ты сделала все, чтобы я усомнился в своем отцовстве. Не представляешь, через какой ад мне пришлось пройти, когда я увидел вас с ней и решил, что она от другого мужчины. Когда в принципе понял, что у тебя есть ребенок. Когда думал, что она может быть не от меня. юля, черт!
Он все еще полон гнева, но пытается сдерживать его, старается загасить огонь в глазах.
— Ты сам виноват, ты…
Я вижу, что он снова на грани. А вдруг он опять уедет куда-нибудь? И я в очередной раз буду рыдать и молиться, чтобы с ним ничего не случилось.
От этой мысли мне становится совсем плохо. Я тут же притормаживаю и вздыхаю.
— даня, послушай.
Он все еще в огне. Я чувствую это каждой частичкой кожи. Я так хорошо считываю его эмоции.
— дань, мне жаль, что все так получилось. Что все это произошло с нами.
Он делает глубокий вдох, а потом его грудная клетка медленно опускается.
— Я виновата, дань, я не отрицаю. Когда соврала тебе, что у меня был другой. Я уже говорила, почему я сделала это. Мне было очень больно. Так больно из-за твоей измены и мне хотелось сделать также больно тебе. А потом…потом я…я звонила тебе. Один раз, правда, но я сделала это, переступила через себя. Когда она только родилась. Попросила медсестру принести мне телефон и набрала тебе. Я звонила, но трубку взяла какая-то девушка и сказала, что ты не можешь подойти.
даня слушает, а я распаляюсь все больше и больше. Рассказываю ему о своих чувствах. О том, как больно мне было тогда. Какое одиночество я испытала в тот момент, когда не смогла поделиться с ним радостной новостью.
— Я не стала перезванивать тебе. Решила, что если захочешь меня слышать, то ты сам перезвонишь мне, ведь ты увидишь пропущенный. Если захочешь…
На минуту я зажмуриваюсь и вновь переношусь в палату со стерильно белыми стенами и спецефическим запахом родильного блока. В свой самый яркий день, омраченный лишь чувством невыразимой тоски, когда ожидала услышать его, а вместо этого услышала деловитый женский голос.
Чувствую, как волна отчаяния накрывает с той же силой, что и тогда.
Распахиваю глаза и снова смотрю на даню.
— Ты не перезвонил, и я поняла, что это не нужно тебе. Я не нужна. А та девушка, возможно, твоя новая невеста или даже жена. А значит, Маша моя дочка, только моя. Ведь если бы я все еще была важна для тебя, ты бы перезвонил. Но ты не перезвонил. Так что не стоит обвинять меня во всех грехах.
Он молчит, и я молчу тоже, только во все глаза смотрю на него. Между нами сейчас проскальзывает вечность и закручивает в мощном водовороте невысказанных обид и невыносимой боли, через которую мы проходили по-отдельности все эти месяцы. А сейчас проходим вдвоем, вместе.
— Покорми ее, — первым нарушает тишину даня, а я вдруг понимаю, что Машуня, сидя у меня на руках, активно наращивает децибелы своего плача. Еще немного и ее уже ничем не остановишь. Она отчаянно цепляется за мою кофту и жмется к груди. А ее личико даже успело покраснеть от напряжения.
Я тут же прихожу в себя и усаживаюсь с дочкой на диван. Делаю то единственное, что может успокоить ее сейчас, прикладываю к груди.
Мишутка тут же успокаивается и начинает активно сосать.
даня проводит рукой по волосам, взъерошивая их, и отходит к окну. Стоит там, весь напряженный и пялится на наш двор. На плиточную дорожку, на свою машину перед забором.
Я смотрю на него и смотрю. И не могу отвести глаз.
Маша наедается и отпускает мою грудь.
Она сыта, а значит снова бодра и весела. Улыбается мне и всему миру.
Я поправляю одежду, а потом позволяю Машуне подняться на ножки на моих руках и тянуться к моим волосам, хватать их и играть с ними.
Я придерживаю дочку, чтобы она не упала и решаю, даю себе обещание, что постараюсь больше не поддаваться эмоциям в ее присутствии. Ведь, конечно, это может напугать, как же иначе. И пусть даня тоже держит себя в руках, когда он рядом с малышкой.
— юль, я не знал, что ты мне звонила, — говорит даня, а потом поворачивается ко мне, к нам.
— Не знал? Но…
— В тот день, когда Маша родилась и ты звонила мне, я был в реанимации. Я просто физически не мог подойти к телефону. И не знаю, почему мне не сообщили потом о твоем звонке, ведь у меня не было возможности самому проверять входящие.
Реанимация. даня пребывал в таком тяжелом состоянии, что даже лежал в реанимации. В то время, когда я обижалась и злилась на него, он, оказывается, боролся за жизнь, находился на грани.
Я чувствую, как кровь отливает от лица, а ноги немеют до такой степени, что если бы я не сидела, наверное, сползла бы на пол.
— Позже я тоже не проверял, звонки, тем более, что их накопилось довольно много. Если бы знал, я бы перезвонил, можешь не сомневаться. Но мне не приходило в голову, что ты могла мне звонить.
Ему не приходило в голову, мысленно повторяю за ним.
А мне не приходило в голову, что с ним могло что-то случиться.
Женский голос спутал все планы, а это могла быть всего лишь медсестра или врач. Она бы даже могла бы рассказать мне все, если бы я не бросила трубку раньше времени.
— Это та авария, из-за которой у тебя шрамы по всему телу, — произношу медленно, уже зная ответ.
От шока мое собственное тело плохо слушается меня и мне тяжело говорить.
— Да.
— даня.
— Прости, юль, мне жаль, что так получилось.
— даня!
Я поднимаюсь кое-как, устраиваю Машу в манеже, а потом иду к нему.
— дань!
Тянусь и обнимаю, а когда он обнимает в ответ и утыкается носом куда-то в район моей шеи, я начинаю беззвучно плакать.
— даня, ты должен мне все рассказать.
Он молчит, только стискивает меня в своих руках. А я дрожу, трусь щекой о его грудь и целую его прямо через футболку.
Как же я люблю его. Как же я рада, что все обошлось, он выжил, что бы это ни было, и сейчас здесь, со мной. Со мной и нашей дочкой. А он ведь мог умереть и даже не узнать о ее существовании.
Не знаю, как бы я жила тогда. Как бы смогла существовать.
Что бы не происходило между нами и как бы я не была зла на него, я всегда знала, что он где-то есть, пусть даже не со мной. Я знала, и поэтому могла злиться на него, сколько душе угодно. Могла ненавидеть или пытаться забыть. Могла беситься, обзывать его мысленно всякими словами. Лишь одного я не могла бы перенести, если бы с ним что-то случилось.
— дань, расскажи, что произошло тогда, — прошу тихо, когда первая волна потрясения постепенно спадает, — расскажи. Я ведь не отстану от тебя.
— Не могу сейчас разговаривать, юль. Хочу тебя. Не представляешь, как сильно хочу тебя сейчас. Соображаю так себе, все мысли только об одном.
— Машуня уложится на сон только через пару часов. Обычно это происходит на прогулке, но сегодня я могу уложить ее дома, в виде исключения. Только обещай, что расскажешь мне обо всем, что с тобой произошло.
— Там видно будет.
— Нет, расскажешь. Расскажешь мне все!
Вместо ответа он начинает покрывать мое лицо поцелуями.
— За эти два часа я просто с ума сойду.
Говорит спокойным тоном, но хриплые приглушенные ноты в голосе выдают его желание и сейчас же отзываются ответным желанием во мне.
В прошлые времена мы давно бы уже оказались в постели и не покидали бы ее несколько часов, но сейчас у нас есть дочка, пока совсем малыш, и мы должны приспосабливаться к ее графику.
— Не сойдешь. Я буду рассказывать тебе о Маше. Ты сможешь задать любые вопросы о ней. Все, что тебя заинтересует.
Я вижу, что он все понимает и готов терпеть, сколько потребуется. Пытается переключиться, перейти на нейтральный тон.
— Все, что заинтересует. Звучит, заманчиво.
Я рада, что у него получается.
— Да, именно так, — киваю в ответ и улыбаюсь. Он должен видеть, что я ценю его усилия стать папой. Ведь это значит, в первую очередь, поступиться своими интересами, ради интересов своего ребенка.
— Поверь, у меня очень много вопросов. Ты замучаешься отвечать. Я намерен наверстать все, что пропустил, — говорит Никита и улыбается уголками губ.
Я улыбаюсь еще шире в ответ, чем до этого.
— Тогда начнем прямо сейчас.
Я нахожу его кисть, сплетаю наши пальцы и тяну новоиспеченного папу к манежу.