Мой приемыш

 Звон будильника не заставил проснуться. Приоткрыв тяжёлые веки, дотянувшись дрожащими от холода пальцами до тумбочки, Хосок выключил уже заевшую в ушах мелодию и, моментально поднявшись с белых, как хрустящая кромка льда, простынь, побрёл в ванную, прихватив по дороге полотенце.

 Ноги, плечи и спина ужасно ныли, в голове всё гудело и трещало. Каждый шаг давался с трудом, поэтому ход пришлось замедлить и ступать очень осторожно. Коридор казался длиннее и уже. Вокруг царила гробовая тишина, и только неловкие шажки нарушали её спокойствие. Слегка покачиваясь, мальчик добрался до ванной, повернул выключатель и открыл дверь. Яркий свет лампочек ударил в лицо, а от специально настроенной холодной воды по всему телу пронеслись мурашки. Взбодриться не получилось. Стало только ещё хуже, по коже пробежала колкая дрожь. Чон быстро разделся и, не глядя в зеркало, залез в кабинку. 

 Тёплый душ успокаивал и будто ласкал, касался, обнимал больные места, старался стереть все следы вчерашней ночи. Вода лилась мерно и тихо, чем-то напоминала дождь. Хосок даже облокотился о стенку кабинки и простоял так минут пять. Он никогда не принимал душ утром, но сегодня это было просто необходимо. Хотя бы чисто психологически «смыть» с себя эти удары. А ещё просто успокоиться. За ночь так и не удалось. Просто лежал с открытыми глазами, много и долго плакал, а потом перестал... Слёзы закончились. Слышал, как в три часа начали щебетать птицы, видел, как в комнате становится всё светлее, даже пересилил себя и, повернувшись к окну, наблюдал за восходом солнца. 

 Восхищался им даже в эту трудную минуту. 

 Какие же красивые всё-таки рассветы! Сначала на востоке белело, а затем постепенно перешло в нежно-розовый, что цветки сакуры. Краски становились насыщеннее, ярче, и вот это уже похоже на алое полотно. Забрезжил первый лучик, небо на востоке такое жёлтое, будто цыплёнок. Новая жизнь... Новый день... Птицы щебетали всё громче, а потом затихли — вышло солнце из-за горизонта, посветлело вокруг. 

 В этот момент мальчик улыбнулся. Несмотря ни на что, он всей душой улыбнулся солнцу и утру.

***

 «Стереть» с себя все следы было невозможно. Хосок и не горел желанием этим заниматься, ведь видеть то, что сейчас красовалось на его теле, не хотел. Лучше само как-то заживёт, перестанет болеть. 

 Страшно было посмотреться в зеркало. Лицо, конечно, не пострадало, но остальное... Больше всего Чон боялся за спину и плечи. Им хорошо досталось. Наверняка уже расцвели болючие синяки, подсохла кровь. 

 Он решил больше не думать об этом, а просто собираться по обычному распорядку, настолько изученному, что выполнял его уже машинально, плохо обращая своё внимание на то, что делает. Мысли были заняты на данный момент абсолютно другим. Ни школой, ни учителями, ни телом, ни, в конце концов, тёмной, а Юнги. 

 Не послушаться Лихена означало заведомо вырыть себе могилу, причём в прямом смысле. С другой стороны не встретиться с Юном и избегать его, тоже не сулит ничего хорошего. Хосок впервые в жизни по-настоящему запутался. 

 Выключив воду, выйдя из кабинки и кое-как расчесав себе волосы, мальчик переоделся в школьную форму. Времени больше, чем достаточно, но он всё равно пойдет рано.

 Собранный портфель лежит у ног, столовая пуста, и только одинокий мальчик стоит у кухонного стола, наливая себе крепкий заваренный чай и кладя на тарелку бутерброды.

 Не подумайте, он не питается ими каждое утро. Скажем так, чаще всего. Во-первых, это удобно и быстро. Во-вторых, сытно, а в-третьих, вкусно, и ему такая еда нравится!

 Конечно, дети по утрам питаются разнообразно. Просто Хосок не завтракает вместе со всеми. Он в этом время уже в школе. Бывает, находит какую-то кашу, греет в микроволновке и с удовольствием съедает. 

 А сейчас... Сейчас и кусок в горло не лезет. Вроде кушает мало, сил тратит много, а завтракать совсем не хочется. Мальчик удручённо сел за стол, заставляя себя съесть хоть немного из того, что стоит. Как назло перед глазами всё плывёт, голова кружится, болит.

 Чон выпил весь чай, но так и не смог позавтракать, поэтому, завернув с собой несколько бутербродов, убежал в школу. 

 Он бежал по коридору детского дома, нёсся по дороге, мчался по пешеходному переходу, тротуару, потом чуть ли не летел, обгоняя спокойно идущих людей. И всё не останавливался, всё бежал. В школе — по лестнице, петлял по коридору... Главное, не останавливаться... 

 Ему плохо. Очень плохо. Морально. Эту боль нужно куда-то деть, сбросить, скинуть с себя, со своих плеч, чтобы не давила тяжёлым камнем, не сжимала душу, не тревожила. 

 Вот и бежит без оглядки...

***

— Юнги? К тебе можно? — с порога крикнул Чимин, обозначая своё присутствие. Его друг вставал уже рано и, кажется, совсем забросил алкоголь, только курил. Так что Пак не боялся разбудить и помешать.

 В ответ послышалась только тишина. Чимин, слегка удивившись, пожимая плечами, снял куртку и повесил её на вешалку, развязал шнурки на кроссовках и в одних носках на цыпочках прошел в ванную. У юноши была такая особенность — ступать тихо и осторожно, крадучись. Он даже чем-то напоминал кота, который еле слышно переступает с лапки на лапку, «топ-топ», «топ-топ». А ещё Чим такой же мягкий по натуре, с вьющимися кудряшками (только у кота пушистая шерсть) и любитель спокойствия. 

 Тщательно вымыв руки с жидким мылом с каким-то вкусно пахнущим экстрактом, напоминающим жасмин, Пак погасил свет в ванной и направился в комнату к Юнги, который по-прежнему не отзывался.

— Ты спишь? — шепотом спросил Чимин, заглянув в комнату. 

 — Нет, — послышалось откуда-то из-за угла. 

 Друг даже застыл на короткие пять секунд, ведь искал лежащего на кровати Мина, но его там не было. 

 — Юнги? — задал вопрос в пустоту.

 — Что? — голос уставший, хриплый и сонный. Только теперь Чимин заметил юношу в углу спальни. Юнги сидел на полу, облокотившись спиной о стенку большого платяного шкафа, и смотрел куда-то в непонятную точку. Рядом стояла выпитая бутылка соджу, и лежал теннисный мячик. 

 — С тобой всё в порядке? — спросил Пак, опускаясь на коленки. Вопрос абсолютно бессмысленный, ведь по лицу блондина видно, что всю ночь не спал. Одни синяки под глазами о чём говорят. 

 — Чими-ин, — горько позвал Юнги. 

 — Что-что? — тут же откликнулся друг, сев рядом с юношей.

 — Мне кажется, я начинаю забывать Их, — произнёс Мин, указывая взглядом на фотографию на тумбочке.

 — Почему? — нотки непонимания и волнения.

 — Я практически не вспоминаю Их. Мыслю о другом, начинаю жить по-другому, но не думаю о Них. Все две недели, когда я стал вставать раньше, я вспомнил только три раза. 

 — Тебя это пугает? 

 — Да, но не только. Мне кажется, что когда я заживу другой жизнью, Они исчезнут из моей памяти, — глубокий вздох, — кажется, что предаю Их, когда выхожу из обычного режима. Будто Они смотрят на меня с фотографии и укоряют, сердятся.

 — Но почему? 

 — Если я начну всё с начала, то я буду меньше вспоминать о Них, — парень закусил губу и, взяв теннисный мячик, стал бросать его о стенку. В ответ Чимин как-то грустно улыбнулся и, пододвинувшись ближе, обнял Мина за плечо.

 — Юнги, ты любишь Их? — спросил он.

 — Конечно, — ответ вполне очевидный. 

 — Тогда не бойся. Сердце не забудет тех, кто находится внутри него. Слышишь? Как ты думаешь, что Они все, — при этом Пак сделал небольшую паузу, указывая рукой на фотографию, — тебе бы пожелали? Ты представлял себе когда-нибудь это?

 — Нет, я не знаю. 

 — Как ты думаешь, Они были бы рады, если бы увидели, как много ты пьёшь, оплакивая и думая только о Них? Улыбнулись бы, видя твоё существование? Ты не живёшь Юнги, ты существуешь. Твое прошлое — целый клад лучших воспоминаний! Ценный и очень важный для тебя! Там настоящее счастье, да! Красота тоже там! Ты испытал все чувства, ты жил полной жизнью. В один день потеря всего. Но Вселенная распорядилась именно так, неслучайным образом оставила жизнь именно тебе!

 — Я только мучаюсь, что всё ещё живу... 

 — Если ты всё ещё живёшь, значит у тебя есть предназначение. Смысл. Есть то, ради чего тебе стоит жить, то, почему ты жив. Каждый человек покидает эту землю тогда, когда выполняет свой долг. 

 — Они ушли потому, что сделали в этой жизни всё? 

 — Потому что они исполнили волю Вселенной. Их смерть была ужасная, но быстрая. А так умирают только те, кто был настоящим человеком. Добрым, любящим... 

 — Они оставили меня одного... 

 — Это не Их вина, Юнги. Ты нужен здесь, нужен мне, нужен Намджуну.

 — Неужели в этом и заключается мое предназначение, ради которого я здесь?! 

— Ты сам прекрасно знаешь, что ты ещё можешь сделать. 

 — Но тогда я заживу другой жизнью и буду реже вспоминать. 

 — Вспоминать, но не забывать. Это разница. 

 — Я чувствую, что будто изменю Им всем, если начну... 

 — Они не будут счастливы, зная твое решение продолжать жить так. 

 — Откуда ты знаешь? 

 — Я в этом уверен. И если Они смотрят на тебя сейчас с неба, то наверняка грустят.

 — Почему? — Потому что всегда желали тебе только добра, потому что любят тебя.

 — Я без Них никто. Это были мои самые близкие люди. Больше Их нет. Кто может заменить Их? 

 — Никто, Юн. Близких никто не может заменить. Может появиться ещё кто-то близкий. 

 — Я не собираюсь заводить отношения, если ты об этом.

— Нет. Я и не просил. Уверен, ты всё прекрасно знаешь сам, просто не хочешь действовать.

 — Я боюсь.

 — Чего? 

 — Если начну действовать, всё пойдёт не так, как нужно. Ничего не получится. — Получится. 

 — Почему? 

 — Потому что, если это смысл твоей жизни, то не получиться не может. 

 — Судьба?

 — Что-то в этом роде. Если не оно, ты сразу поймёшь.

 — Наверное... 

 — Не бойся.

 — Я не могу.

 — Даже если Они ушли, остались мы. 

 — Чим, я понимаю... 

 — Не бойся решаться на что-то, что кажется тебе рискованным и невозможным. Ты живёшь один раз, больше такой жизни, как эта, наверное, уже не будет. Ты тратишь свои годы на слёзы, боль и горе, когда можешь наслаждаться жизнью! 

 — Наслаждаться жизнью без Них — звучит нереально. 

 — Значит Вселенная оставила тебе именно этот урок. Она часто любит шутить над нами. Она учит нас тому, что всё возможно. Люди постигают эту науку из покон веков, но так и не смогли её освоить. 

 — Это как, например, Шопен, которому сказали, что ему осталось прожить всего один год, но он умирает только через двадцать лет?

 — Да. У Фредерика была музыка, которую он не успел подарить людям. 

 — Поэтому жил ещё двадцать лет по воле Вселенной... 

 — Когда врачи предсказывали год. А потом не понимали, почему этот музыкант-туберкулёзник ещё дышит, — усмехнулся Пак.

 — Звучит из ряда магии, волшебства...

 — Для Шопена это было именно так. Для тебя это другое.

 — Но я не такой гений, как он! 

 — Я не об этом. Всё, что кажется нам невозможным, на самом деле, и есть наша судьба. 

 — Значит мне нужно идти по этой дороге? 

 — Научись и ты подниматься с колен и снова дышать полной грудью. Это твоё истинное предназначение. 

 — Мне тяжело оставить Их. Я будто бы бросаю Их.

 — Ты не бросаешь. Они не могут заменить тебе настоящее и будущее. От прошлого невозможно избавиться, но и им нельзя жить. Иначе это будет не жизнь. Ты стал думать о Них меньше, но оттого твоя любовь к Ним не уменьшилась, а наоборот стала другой, возможно, даже более крепкой и сильной. Потому что они всегда здесь, — юноша коснулся грудной клетки. Сердце часто стучало. — Были, есть, будут. Всегда. Тебе ещё тридцати нет, Юн! Твоя жизнь только начинается, всё впереди. И я не знаю, почему и к чему всё это, но ты можешь помочь кому-то, кто в этом действительно нуждается. 

 Чимин не знал ещё ничего, но как точно угадал!

 Юнги долго молчал. В комнате только и слышалось мерное «тум-тум», «тум-тум», как часы. Это с помощью ловких пальцев юноши теннисный мячик по-прежнему скакал от пола до стенки, от стенки до пола. Друг не торопился и не ждал быстрого ответа на свою речь. Он знал, что сейчас, в эту самую секунду, в Мине борются две враждующие стороны. Одна за существование в прошлом, вторая за новую жизнь. И эта борьба решит всё.

 Парень смотрел не на стенку, не на потолок, не на пол, а куда-то в пустоту, в пространство, в неизвестность, в вечность... Что происходило в его голове, о чём он рассуждал, думал. Лицо его выглядело напряжённым, словно истощённым из-за мыслей, серьёзного выбора.

 — Как ты смотришь на то, чтобы навестить Их на этих выходных? — спросил блондин после долгого молчания. 

 — А Джуна с собой возьмём? 

 — Конечно! — он засиял улыбкой, похожей на ту, что радовала когда-то давно. Но теперь это была другая улыбка, другого Мин Юнги. 

 Нет, не того, кем он был в прошлом. Не того, кто живёт прошлым. Это была улыбка человека, начавшего с чистого листа. 

 Что значит это выражение «начать с чистого листа»? Что вы представляете себе, когда слышите или читаете его? 

 Жизнь — история. По жизни каждого человека можно написать огромную книгу (или же историю). Перо, чернильница, тонкий пергамент, и описывается целая вереница событий. Пишется мелким красивым старинным почерком, пишется долго, старательно. А потом в один момент всё резко перечёркивается, комкается, рвётся и выбрасывается в мусорное ведро. Достаётся новый чистый лист.

Начинается новая жизнь. 

                                                                           ***

— О, как долго я этого ждал! — Чимин торжествующе развалился на стуле и, протянув ноги на табуретке, с упоением наблюдал за Намджуном у плиты. 

 — Зачем я вообще пришёл, — засмеялся Ким, беря кухонный нож для нарезки овощей. 

 — Это я не знаю! Совесть замучила? — Пак сегодня в духе пошутить и помолоть всякой чепухи. Не новость ли? Пока они с Юнги тут беседовали, эта занятая личность выкроила время, чтобы приехать! 

Упускать шанс, когда Джун наконец ответит и будет уже готовить этот чёртов завтрак, просто недопустимо! И вот теперь Чимин отдыхает, а его друг стоит, сгорбившись у плиты, и пытается приготовить яичницу, которую, по правде сказать, все они так любят, что готовы есть хоть целую вечность. 

 — Какая ещё совесть? — улыбнулся Ким, морщась от подступающих слёз. Лук резать не просто. Тем более неопытным, таким, как он!

 — Действительно, что это? — подхватил Чимин.

 — Юнги! — крикнул он другу из другой комнаты. 

 — Чего надо? — Мин появился в дверном проёме с тряпкой и средством для мытья в руках. Надо же, у Пака просто праздник какой-то! Один уборкой занимается, а второй готовит! Чем не радость?!

 — Ты не знаешь, что такое совесть? — надо же повеселиться, а? 

 — Ой, да иди ты! Я думал, он что-то умное спрашивает! — фыркнул Юнги и побрёл под хохот Чимина протирать окна. 

 — У меня сейчас такое ощущение, — Джун уже сам еле сдерживает смех, — что ты король, а мы твои рабы. 

 — О-о-о! Именно так оно есть есть! 

 — Серьёзно?! 

 — Спешу напомнить, в недавние времена всё было наоборот. Я работал на двух жестоких королей! 

 — Да ладно! — это уж извините, почему жестокие-то?

 — Работал много лет. 

 — Веков, — поправил Ким.

 — Точно! Работал много веков, а потом раз! 

 — Что «раз»? 

 — Справедливость восторжествовала! Теперь эти двое работают на меня.

 — Не ожидал, что твои друзья будут для тебя слугами! — вставил Юнги из спальни. 

 — Так! Мой коллега по несчастью и Ваше Величество, собирайтесь завтракать! — крикнул Намджун, накрывая на стол. 

 — Сейчас посмотрим твои кулинарные способности, — с серьёзным видом произнёс Чимин, изображая известного дегустатора. 

 — Ну-ну! Смотри, не отравись! — Юнги вошёл в кухню и сел за стол. 

 — Завтрак Вашему Величеству, — пафосно сказал Ким, подавая другу тарелку. Тоже решил представиться шеф-поваром какого-нибудь фешенебельного ресторана.

 — Испробуй!

 — Чего? 

 — Говорю, попробуй из моей тарелки! — пояснил парень. 

 — Зачем? — непонимающе спросил Намджун. 

 — А вдруг ты меня отравить хочешь! — проговорил Чимин и тут же покатился со смеху.

 — Болван, — ответил Ким, а юноша уже держался за живот от непрекращающегося хохота. 

 — Сколько смеха, Чим, не могу! — улыбнулся Мин, беря в руки вилку. 

 Любимые дружеские перепалки, любимая атмосфера за столом. Вот без чего не начинается утро. 

 Далее все ели спокойно, иногда задавая друг другу короткие вопросы, пока Пак не решился спросить: 

 — Юнги, ты не расскажешь нам? — ясное дело, о чём он говорит.

 — Я лучше просто вас познакомлю, хорошо? Вы сами поймёте. 

 — Когда? 

 — Когда увидите его.

 — Его?! — в один голос воскликнули Намджун с Чимином. 

 — Это не то, что вы подумали! — усмехнулся Юнги. — Его зовут Хосок. Он из детского дома. 

 Этот ответ огорошил всех. Вот чего-чего, а этого друзья Мина не ожидали. 

 — Хорошо, — ответили они. — Мы будем рады познакомиться с ним, — не соврали. Безусловно шокированы, но будут только счастливы познакомиться с этим мальчиком.

***

Стрелка часов передвигалась медленно, но наконец достигла обеденного времени. Школьные занятия заканчивались.

 Хосок уже всё продумал. То, что он будет избегать встречи с человеком, который за такое короткое время стал ему очень дорог, было уму непостижимо! Но он это сделает. По-другому не может, и тут нет его вины. Будет больно, тяжело, страшно, но ничего не изменить. Так надо.

Весь день прошёл как в тумане. Уроки, новые темы, упражнения, задания — всё будто проходило, пробегало мимо ушей. Мальчик смотрел на доску, слушал учителей, писал в тетради, но мыслями был далеко от школы, от одноклассников, от всего. Он витал где-то в облаках или, может быть, в космосе. Кто знает, что он представлял, какие мысли его посещали...

 Синяки саднили уже не так сильно. На одной из перемен Чон сбегал к медсестре. Она сама смазала его пострадавшие участки тела обезболивающей мазью, даже напоила сладким чаем, что помогло Хосоку. Он так ничего и не съел, хотя бутерброды по-прежнему лежали в школьной сумке. Он не хотел есть, не хотел ничего. Всё меркло, всё казалось ужасным. Его растоптали, унизили, ему пригрозили, не оставили никакого выбора, кроме как согласиться на требование.

 Хосок ничего не мог сделать. Противиться невозможно, жаловаться некому, просто поговорить об этом даже не с кем. Он снова одинок.

 Чон ходил по школьным коридорам крайне осторожно, чуть ли не полз по стеночке, дабы не толкнули, не подставили подножку. Обычно он внимательный и просто следит за этим, а сейчас больше всего не свете не хотел, боялся падать и ударяться о стенку из-за сильного толчка в бок или в спину от кого-нибудь. Любое прикосновение сейчас было настолько болезненным, что в глазах темнело, зубы скрипели, ломило в костях. Ужасно неприятные ощущения, от которых тяжело избавиться. Больно садиться на стул, вставать.

 Почему утром, когда Хосок мчался в школу, он не чувствовал ничего? Просто бежал... Ответ прост. 

 Его душевная боль была в разы сильнее физической. 

 Чону плохо. Очень плохо. Он не представляет, как сегодня будет уноситься от собственного спасения, от собственного счастья. В нём только затеплилась какая-то надежда, что появился наконец кто-то, кто может защитить... И тут же испарилась. Исчезла. Иллюзия.

***

Звон последнего для младших школьников звонка громко раздался во всех кабинетах.

 Учитель быстро говорит, что урок закончен, и отпускает малышей по домам. Дети хватают свои рюкзаки и бегут из класса. И Хосок на этот раз тоже. Тоже молниеносно собирается вместе с ними и мчится, обгоняя остальных, в коридор. 

 У него есть только один план, как выбежать из школы так, чтобы Юнги не заметил. 

 Выйти вместе со всеми. Слиться с толпой. Мальчик хватает висящую на крючке куртку, сменную обувь. Бегом переодевается и, покрепче сжав в руке школьную, выбегает вместе со всеми детьми на крыльцо. Поднявшись на цыпочки, он замечает Юнги. Тот стоит у школьных ворот и ищет его глазами. Ждёт. Мальчик на секунду застывает на месте, но затем, опомнившись, мчится с остальными ребятами на задний двор, где есть ещё один выход. Там он пробирается через дворы и выходит на свою дорогу, ведущую к детскому дому.

 Идёт быстрым шагом, постоянно оглядываясь. Ему стыдно, ему плохо, ему страшно от чего-то. 

 Он готов вновь заплакать, но держится, не позволяет себе.

 А Юнги так и стоит у школы до самого вечера и ждёт, что вот-вот откроется дверь, и из неё выйдет худенький маленький мальчик в заношенной тёмной курточке с школьной сумкой на левом плече. Он будет спускаться медленно по ступенькам, а потом наконец заметит его, Юнги, и обрадуется. Может подбежит, может просто улыбнётся, а может попытается не показывать свои эмоции, что, конечно же, у него не получится, и будет выглядеть довольно забавно и мило.

 Каждый час будет звонить звонить. Каждый час из школы будут выбегать толпы детей. Сначала они будут примерно такого же возраста, что и Хосок. Затем пойдут постарше, и совсем большие. Среди высоких и маленьких, худеньких и полных не будет той неприметной на первый взгляд фигурки. Светит солнце, шепчет, шелестит свежая листва на деревьях. По небу будут плыть жемчужно-белые облака. Если посмотришь на них, то тут же отведешь взгляд. Они ослепляют своей яркостью. Издали кажутся мягкими и пушистыми, а на самом деле ледяные, как сердца многих людей. 

Все школьники разойдутся. Начнет темнеть. Соберутся тучи, польёт дождь. Юнги простоит и под ним, не понимая, где не усмотрел, где не увидел, где допустил оплошность. Его взгляд устремлен только вперед. 

Юнги смотрит на двери и ждёт этого момента, ждёт, не теряя надежду. Он уйдет только поздно вечером. Но придет завтра же днём и снова будет ждать до темноты. 

 И так будет продолжаться два дня.