В чем причина?
На следующий день Джон, охваченный противоречивыми чувствами, решил остаться дома. Его решение не посетить дом Сансдоттер было осознанным, пусть и окрашенным лёгкой тенью упрямства, которое свойственно сердцу, раненному внезапной переменой. Он не мог заставить себя идти к ней, притворяясь, будто ничего не произошло, ведь в его душе царил настоящий хаос, и каждая мысль о вчерашнем лишь добавляла масла в огонь сомнений.
Сидя у окна в своей комнате, он с тоской наблюдал за оживлённой улицей, где беззаботно проходили соседи, где дети играли в мяч, а вдалеке мелькали фигуры его младшего брата и их общей подруги Кэтрин. Алекс, как и всегда, был энергичен, приветлив и легко находил общий язык со всеми. Джон надеялся, что именно через него удастся пролить свет на тайну произошедшего.
"Он ведь наверняка спросит," — думал Джон, рассеянно глядя, как ветер шевелит занавеску на окне.
Время тянулось мучительно медленно. Джон безвольно перебирал страницы книги, которую читал уже неделю, но не мог сосредоточиться даже на самой захватывающей части. Его мысли всё время возвращались к одной картине: вчерашний вечер, холодные слова Бетти, её отказ гулять. Но почему?
Он пытался найти ответы, раз за разом возвращаясь к своим словам, к письму, к их прежним разговорам, но всё было тщетно. Его разум словно плутал в лабиринте, где каждая новая мысль оборачивалась тупиком.
"Надо подождать," — сказал он себе, стараясь подавить нетерпение, которое разгорающимся огнём охватывало его душу. — "Алекс наверняка спросит её. И когда он вернётся, я наконец узнаю правду."
С этими мыслями Джон провёл день в бездействии, позволяя времени тянуться неспешно.
Однако всё происходящее не могло не оставить своего отпечатка на душе Джона, и раздражение, подобно яду, постепенно начало пробираться в его нутро. Он становился всё более угрюмым и нетерпеливым, а его обычная доброжелательность уступила место угрюмости и вспышкам гнева, которые удивляли, а порой даже пугали его близких.
Отец, сидя в гостиной за газетой, вскоре заметил перемену в сыне, а мать, моя посуду после обеда, не могла не обратить внимания на его хмурый вид и нарочито резкие ответы.
— Джон, сынок, что с тобой? — мягко спросила она, оторвавшись от своей работы. — Ты с самого утра как-то не в духе.
— Всё хорошо, — резко отрезал он, стараясь держаться равнодушно, но его голос всё же дрогнул, выдавая внутреннее волнение.
Мать, обладая особым материнским чутьём, сразу поняла, что дело далеко не так просто.
— Мы видим, что нет. Разве ты думаешь, что нас это не волнует? — продолжила она с тихой настойчивостью, но её доброта, казалось, лишь больше раззадорила его.
— А-а-а! Всё хорошо! Не видно, что ли?! — раздражённо воскликнул Джон, голос его зазвенел от сдерживаемого гнева, и он, с неожиданной для себя резкостью, захлопнул за собой дверь, направляясь в свою комнату.
Родители обменялись встревоженными взглядами. Отец, привыкший к спокойному поведению сына, недоумевал, а мать, тяжело вздохнув, решилась пойти за ним. Поднявшись по лестнице и постучавшись в дверь, она вошла в комнату, где Джон уже лежал на кровати, уткнув лицо в подушку.
— Джон, скажи честно: вы с Бетти поссорились? — спросила она, подойдя ближе и стараясь не повышать голос.
От одного только имени Бетти Джон резко поднял голову, и его лицо мгновенно исказилось от новой волны раздражения.
— Какая Бетти! Причём тут она вообще?! — выкрикнул он, вскакивая с кровати. — Оставьте меня в покое!
Мать, казалось, осталась невозмутимой, лишь с лёгкой печалью покачала головой.
— Я просто хотела помочь, — тихо произнесла она и, развернувшись, вышла из комнаты.
Оставшись в одиночестве, Джон вновь рухнул на кровать, стиснув подушку, как будто в ней он мог найти утешение. Он несколько раз ударился головой о её мягкую поверхность, будто надеялся, что боль, которую он испытывал внутри, можно будет унять внешними усилиями.
"Почему жизнь так несправедлива?" — думал он, чувствуя, как тяжесть разочарования медленно наваливается на его плечи, как тёмные облака нависают над горизонтом. Всё казалось для него столь близким, а теперь это же стало столь недостижимым.
Ближе к концу дня небо окутали тяжёлые серые облака, из которых лился непрекращавшийся дождь, а сама природа словно разделяла уныние Джона. Но он, не обратив внимания на это печальное настроение, надел своё старое пальто, и, даже не вооружившись зонтом, покинул дом, чтобы вновь ступить на мокрые и блестящие, как зеркало, мостовые Мейн-стрит.
Улицы казались почти безлюдными; лишь редкие прохожие спешили укрыться от дождя, а кошки и собаки искали пристанища под навесами домов. Слабый свет фонарей, отражаясь в зеркальных лужах, создавал причудливые световые пятна, и Джон, ступая по скользкой брусчатке, погрузился в свои мысли.
Проходя под сводами фонарей, он невольно начал вспоминать те дни, которые когда-то казались бесконечно счастливыми. Его сердце наполнилось горько-сладкими образами прошлого, когда Бетти смотрела на него с искренней улыбкой, когда её слова были наполнены теплотой и неподдельной радостью. В его памяти всплыли их вечерние прогулки, полные живого смеха, бесконечных разговоров и лёгкости, а мир тогда словно принадлежал только им двоим.
Теперь же всё изменилось. Её взгляд стал холодным, её слова — сдержанными, а её нежелание идти с ним на Мейн-стрит казалось немым упрёком, значимость которого он не мог понять. «Что же пошло не так?» — спрашивал он себя вновь и вновь, но ответы ускользали, словно дождевые капли, стекающие по его пальто.
Джон остановился у одного из фонарей, глядя, как капли дождя спускаются вниз по его стеклу, и подумал о том, как быстро проходят лучшие моменты жизни.
Он шептал слова, адресованные Бетти, но лишь ночной ветер, уносящий капли дождя, был его собеседником. Голос его звучал глухо, словно из глубины раненой души, и каждое слово было подобно признанию, которое не находит отклика.
— Спасибо тебе, Бетти, — произнёс он с дрожью в голосе, словно эти слова, лишённые адресата, причиняли ему невыносимую боль. — Спасибо хотя бы за то, что показала мне: ты можешь быть совершенно иной, не такой, какой я знал тебя прежде. Теперь я запутался в своих мыслях и не могу понять, как жить дальше, когда все мои чувства, все мои надежды всё ещё живы и горят в моей душе, как угли в остывающем костре.
Он на миг остановился, подняв глаза к небу, будто надеялся, что дождевые капли смогут смыть его боль. Но вода лишь холодила его лицо, и осознание собственной беспомощности охватило его сердце.
— Однако я не смогу больше ступить на порог твоего дома, — продолжал он, облокотившись о холодный чугунный фонарь, словно в поисках опоры. — Я не хочу снова видеть то, что может ранить меня ещё сильнее. Не хочу напоминаний о том, что всё, во что я верил, оказалось лишь призраком.
Его слова растворялись в воздухе, как капли дождя в лужах. Каждый фонарь, каждый камень мостовой, каждый дом напоминал ему о том, как он совсем недавно шагал здесь рядом с Бетти, поглощённый иллюзией счастья. Теперь же этот путь был для него дорогой в никуда, наполненной лишь эхом собственных шагов и воспоминаний, от которых невозможно скрыться.
Перед сном Алекс с привычным спокойствием, зайдя в комнату Джона, присел напротив. Джон, изнемогавший от неизвестности, едва сдерживался, чтобы не спросить его обо всем, что он так хотел знать.
— Хочешь знать, в чем причина её перемены? — наконец, произнёс Алекс, глядя прямо на брата.
Джон поднял глаза, в которых отражалась смесь надежды и тревоги.
— Говори, — коротко ответил он, словно каждое мгновение ожидания было для него мучительно.
Алекс немного помедлил, будто проверяя, стоит ли вообще говорить правду, способную ранить. Затем, всё же вздохнув, он заговорил:
— Она сказала мне, что ей не нравятся твои постоянные разговоры об одном и том же. По её словам, это уже похоже на нытьё, а его она терпеть не может.
Эти слова в который раз пронзили сердце Джона. Он сидел неподвижно, не отводя взгляда, но в его лице читалось такое отчаяние, что даже Алекс, обычно равнодушный к чужим переживаниям, почувствовал неловкость.
— Но... Но ведь я у неё спрашивал раньше! — срывающимся голосом возразил Джон. — Я спрашивал, не утомляют ли её мои намёки и разговоры на эту тему. И она сказала, что нет!
Алекс пожал плечами, сохраняя невозмутимость, но в его тоне звучало что-то близкое к состраданию.
— Я не знаю, что вы обсуждали тогда, но теперь, во всяком случае, тебе лучше не напоминать ей об этом. Постарайся избежать этой темы.
— Ну... как скажешь, — тихо ответил Джон, склоняя голову, словно соглашаясь не столько с братом, сколько с тяжестью ситуации, в которой он оказался.
Он отвернулся к окну, за которым начинал подниматься ветер, шумя ветвями деревьев. Этот вечер казался ему ещё мрачнее прежнего. Слова Бетти, переданные устами Алекса, звучали в его голове, как эхо в пустом зале: "Ей не нравится нытьё". Он чувствовал, что его искренность, его терзания и попытки выразить то, что было для него столь важным, вдруг обернулись против него, став причиной её отстранения.
С того момента в его сердце зародилось решение: «Я больше не скажу ни слова. Пусть всё останется внутри меня, где этому и место». И хотя это решение казалось ему единственно верным, оно наполняло его сердце тяжёлой пустотой.