Кинжал в сердце
На следующее утро, когда солнце только начинало пробиваться сквозь плотные занавески, озаряя комнату мягким золотистым светом, Алекс зашёл в комнату Джона, отвлекая того от раздумий.
- Что же, интересно, будет сегодня? - лениво протянул он, подаваясь вперёд и опираясь локтями на рабочий стол Джона.
Старший из братьев, несколько оживившись, взглянул на брата с лёгкой улыбкой, которая, впрочем, не скрывала его ожиданий.
- Надеюсь, всё будет ещё лучше, - сказал он с едва уловимым предвкушением в голосе.
Алекс, прищурив глаза и как будто раздумывая над чем-то, внезапно предложил:
- Может, вчетвером выберем нашу любимую песню?
Джон поднял брови в знак одобрения. Идея показалась ему свежей и весьма уместной, учитывая, что подобная традиция существовала у друзей уже не первый год.
- Отличная идея, - оживлённо отозвался он, с готовностью поднимаясь со своей кровати. - Сейчас самое время.
Алекс улыбнулся в ответ, и оба брата с небывалой лёгкостью, словно их окрыляла сама мысль о предстоящем выборе, начали обсуждать, какие песни могли бы стать достойными кандидатами. В каждой из них скрывалась частица их воспоминаний: будь то тихие летние вечера и прогулки по Northern-road или настольные игры, когда музыка была неотъемлемым музыкальным сопровождением.
Договорившись собраться все вместе, пятеро друзей, к которым на время присоединилась только что прибывшая подруга Бетти по имени Джулия, договорились встретиться на просторном участке семейства Кентербери. Это место, скрытое за высоким кованым забором, увитым плющом, словно было создано для таких встреч. Там, под шорохом листвы и пением птиц расположилась изящная терраса, покрытая искусственным газоном, который, тем не менее, так ловко имитировал настоящую траву, что порой возникало желание сесть прямо на неё, чтобы ощутить прохладу зелени.
Сама терраса представляла собой небольшую площадку, на которой стоял массивный деревянный стол, окружённый удобными креслами, приглашавшими каждого занять своё место в кругу друзей. Неподалёку виднелась игровая площадка, на которой с детства играли братья Кентербери. Она была оборудована турниками и небольшими качелями, которые сейчас тихо покачивались под порывами лёгкого ветра.
Джулия, едва ступив на территорию, воскликнула с восхищением:
- Ах, какое чудесное у вас место!
Джон, гордо улыбнувшись, подал ей руку, помогая подняться на террасу. Джулия обвела взглядом открывшийся перед ней пейзаж: уютный уголок, окружённый высокими кустарниками, за которыми виднелись цветущие клумбы и деревья, создавал атмосферу уюта и уединения. Каждый элемент здесь дышал любовью и теплом, напоминая о самых лучших событиях в жизни.
В продолжение неспешной беседы на террасе Джон проявлял необычайное для себя оживление, словно пытаясь своим весельем и лёгкостью сгладить невидимую нить напряжения, которая, казалось, витала в воздухе. Он то и дело отпускал шутки, которые, по его мнению, должны были стать связующей нотой для всеобщего смеха и радости. Алекс и Кэтрин, проникнувшись его бодрым настроением, действительно не раз смеялись, от души оценив его находчивость и игривость ума.
Однако Бетти, сидевшая неподалёку, будто отгородилась от общего веселья невидимой стеной. Её лицо оставалось спокойным, даже холодным, а иногда она позволяла себе отозваться на шутки Джона лишь коротким «смешно», сказанным с оттенком такого сарказма, что его смысл звучал почти как укор. Джон, наблюдая за её реакцией, не мог избавиться от странного чувства, что в её поведении было что-то непривычное и настораживающее.
"Почему так? - размышлял он, сидя в своём кресле, - ведь месяц назад она сама смеялась над подобными шутками, находя их милыми и остроумными. Что же изменилось с тех пор? Почему именно сегодня она будто не принимает меня всерьёз?"
Тем не менее, он старался не выдать своих мыслей, продолжая поддерживать общий настрой и надеясь, что в какой-то момент Бетти всё же разделит их веселье. Но её отстранённость, как ни странно, рождала в его сердце тревогу. Он чувствовал, что в этот день что-то резко изменилось, а может и наоборот, вернулось, как прежде, до того, как Бетти приснилась ему перед его днём рождения.
И хотя настроение Бетти, её саркастические ответы и отстранённость могли бы легко омрачить тот день, Джон, с его неиссякаемым оптимизмом, всё же питал главные надежды на предстоящую прогулку. Ему казалось, что в их привычной тишине, под звёздным небом, он сможет найти слова, которые вернут прежнюю лёгкость их общения, и вновь зажгут в её глазах тот живой блеск, который он так любил.
Когда тёплые лучи закатного солнца сменились мягким сумраком вечера, друзья, наконец, определились с любимой песней, которая, казалось, отныне стала бы символом их единства и радости. В этот момент Джон, с неослабевающим энтузиазмом, предложил продолжить приятное времяпрепровождение прогулкой, надеясь, что тихие улицы родного городка и их неторопливая беседа под звёздным небом вновь подарят ему ощущение близости с Бетти.
Однако её ответ прозвучал как гром среди ясного неба:
- Я сегодня не пойду гулять по Мейн-стрит. И потом, наверное, тоже.
Эти слова, столь простые по форме, пронзили сердце Джона, словно острый кинжал, оставив в душе тревожный шрам. Он, привыкший видеть в ней источник вдохновения и тепла, был ошеломлён. Что могло произойти? Неужели ей не понравилось письмо, которое он так бережно готовил и с трепетом вручал ей накануне? Или, быть может, он сказал что-то не то, чем вызвал её внезапное охлаждение?
Стараясь сохранить видимое спокойствие, Джон лишь тихо ответил:
- Ну как хочешь...
Алекс, заметив напряжённость момента, осторожно подошёл к Бетти, задав вопрос, который волновал всех:
- Почему ты не хочешь идти?
Но Бетти не удостоила его ответом, лишь качнув головой, словно этот вопрос не стоил ни её слов, ни объяснений. Её молчание окутало атмосферу какой-то неопределённостью, из которой каждый пытался вырваться по-своему.
Джон, с горечью осознав, что не сможет изменить ситуацию прямо сейчас, решительно встал и направился к двери. Ему нужна была прогулка, пусть даже в одиночестве. Мейн-стрит, с её мягким сиянием фонарей и чарующим шелестом ночного ветра, всегда была его утешением, его местом, где он мог остаться наедине с собственными мыслями.
"Хорошо, сегодня прогуляюсь один," - подумал он, выходя из дома. Его шаги эхом разносились по вымощенным камнем тротуарам, а в душе разгорался вихрь из сомнений, обид и неизбывной надежды. Почему всё вдруг пошло иначе? Что могло так сильно изменить их отношения всего за один день?
Тусклый свет фонарей окутал Джона, словно пытаясь подсказать, что ответы придут, но не сразу. А пока ему оставалось лишь идти вперёд, навстречу неведомому, в надежде, что завтрашний день рассеет туман, окутавший его сердце.
Шагая по пустынной улице, Джон с каждой минутой всё глубже погружался в пучину своих размышлений. Ему казалось, что вот-вот он достигнет того момента, когда всё станет на свои места, когда ответы на мучительные вопросы разольются перед ним, как утренний свет над долиной. Но чем больше он размышлял, тем запутаннее становилась картина, складывавшаяся в его голове.
Он думал о том, как совсем недавно был уверен, что всё движется к желанному сближению, что чувства, которые он так долго лелеял в своём сердце, наконец, находят отклик. Казалось, лишь шаг остался до того, чтобы услышать слова, способные осветить его жизнь невиданным доныне светом. И вдруг — это внезапное отчуждение, этот холод, словно вырвавший из его души кусок тепла, оставив взамен только ледяное оцепенение.
"Почему?" — вновь и вновь задавал он себе вопрос, вглядываясь в тусклый свет уличных фонарей, чьё слабое сияние будто отражало его собственное состояние. Джон начал перебирать в памяти каждое слово своего письма, каждую фразу, которые он так долго обдумывал, выстраивая их с нежностью и осторожностью, словно мелодию для особенного музыкального инструмента. Нет, там не было ничего такого, что могло бы обидеть или оттолкнуть. Более того, он даже написал, что его чувства не должны стать преградой для их дружбы, что он надеется на сохранение прежней лёгкости в их общении.
И всё же, очевидно, что-то изменилось. Какое-то неуловимое веяние, которое нельзя было ни назвать, ни описать, но которое всё же чувствовалось во всём: в её взгляде, в её интонациях, в её отказе от прогулки. Что это было? Что именно повлияло на неё? Неужели его откровение оказалось столь тяжёлым грузом, что она теперь не могла видеть в нём того Джона, который был для неё близким другом? Или же дело вовсе не в письме, а в чём-то, что он пока не может понять?
Эти мысли завладели его сознанием, поглощая всё вокруг. Джон шёл вперёд, ведомый не только ногами, но и своим беспокойством, не замечая ни прохладного ночного воздуха, ни мягкого шелеста деревьев, устремлявших свои ветви к звёздному небу. Он знал одно: нужно узнать правду, какой бы она ни оказалась. И эта правда, как он чувствовал, будет определять не только их дальнейшие отношения, но и всю ту тонкую нить, которая связывала его сердце с Бетти.